Нелли Маратова - Наследницы Белкина
Иной раз Вере Ивановне казалось, будто нащупала она новую точку, но та сразу же ускользала, растворялась или же была так легко достижима, что отрезки выходили крошечные и неинтересные. Как только подул холодный ветер и полил дождь, тут же наметилась первая цель — раздобыть резиновые сапоги и непромокаемую куртку взамен тех, отнесенных на помойку. А что делать с зимней одеждой и валенками, вовсе было непонятно. Все еще теплилась надежда, что Бог над ней смилостивится на девятое ноября.
Тут наступил День учителя, и ей принесли аж целых пять тысяч рублей, в подарок от школы, где она проработала сорок с лишним лет. Этого хватило и на сапоги, и на куртку, и даже на валенки. А с зимней одежкой что-нибудь придумается, если, конечно, понадобится.
Иногда день путался с ночью. Вера Ивановна варила картошку и вдруг замечала, что на часах третий час ночи. Или просыпалась в ночнушке, в своей постели, а за окном вовсю светило солнце, и кукушка хрипло сообщала, что четыре дня. Временами Вера Ивановна забывала пообедать или позавтракать, не выходила днями из дома или, наоборот, с утра и до вечера бродила по парку со стареньким термосом в сетке. Присаживалась на скамейке, отхлебывала горячий чай, смотрела, как срываются с веток чистые желтые и красные листья, чтобы через миг слиться с грязной мятой кашей у нее под ногами. Она то яростно втаптывала в грязь свежий, едва упавший лист, то бережно поднимала его и клала в карман.
Однажды она забрела в кино. Мальчик у входа кричал, что в понедельник утром вход для пенсионеров бесплатный. Она смотрела, как здоровые мужики с автоматами стреляют друг в друга, ругаются, как летят по улицам и переворачиваются машины, и у нее кружилась голова. Кто за кем гнался и зачем, было совсем непонятно, и поэтому фильм показался Вере Ивановне похожим на ее собственную жизнь после злополучного и неудачного дня ее рождения, девятого сентября две тысячи девятого года.
Восьмого октября в дверь позвонили. На пороге нарисовалась девица необъятных размеров, с пухлыми красными щеками и огромными ресницами, будто сошедшая с лубочной картинки.
— Вера Ивановна? — неожиданно тонким голосом спросила она. — А я Маруся, ваш новый социальный работник.
— Где же Лиза? — Вера Ивановна недовольно поджала губы.
— Уехала ваша Лиза. Проблядушка она, прости господи.
Вера Ивановна оторопела и пропустила девицу внутрь. По дому понесся такой торнадо, что у нее нашлось сил только сесть в уголок дивана да поджать колени.
— Что за бардак вы тут развели, а еще учительница! — ворчала Маруся, покачивая роскошными бедрами и с неожиданной ловкостью орудуя шваброй.
Не прошло и часа, как квартира блестела чистотой, постель была застелена свежим бельем, на кухне воцарился идеальный порядок, а Вера Ивановна выслушала столько простецких жизненных мудростей, особенно по поводу Лизы, что неудобно было слушать.
— Вот что, теть Вер, — Маруся уперла руки в бока. — У меня родичи в деревне корову зарезали, так я всем своим подопечным понемножку мяса выделила. Все равно мне одной столько не съесть, а вам, старикам, надо. Вы что хотите: суп, гуляш или пирожки?
— Пирожки, — ответила Вера Ивановна, не успев подумать.
Уже много месяцев не помнила ее кухня такого аппетитного, с ног сшибающего запаха. И за один этот аромат готова была она простить Марусе и бесцеремонность, с какой та раскладывала по местам ее вещи, и колкие, едкие нападки в адрес Лизы, и ворчание в свой адрес, какого раньше не потерпела бы даже от директрисы, а не то что от социального работника.
Девятого октября, когда Вера Ивановна лежала в теплой, чистой постели и считала, как тикают ходики, на нее вдруг накатил липкий ужас. Будто подошел кто-то холодный, коснулся не кожи, а сразу внутренностей, и тут же заполнил изнутри острым льдом. Может, она это, смерть долгожданная пришла? Трогает костлявой своей лапой, на тот свет зовет. А ходики все тикают и тикают, и будто ускоряют ход, и вот уже стучат бешено, в такт заходящемуся сердцу: тик-так, тик-так, тик-так.
Вера Ивановна попыталась набрать в грудь воздуха, но только всхрипнула, будто дышать в комнате было нечем. Она хватала ртом пустоту, пока не пронзила ее стрелой неожиданная, простая и вкусная мысль: гам, в холодильнике, настоящие мясные пирожки, аппетитные, румяные, с веселым волнистым краем, как с картинки. Утром их можно будет разогреть, вкусно позавтракать, Ваську угостить. Он, чревоугодник, конечно, размурлычется. А еще можно связать Мишане варежки, она видела вчера, он в дырявых ходит. И будто испугалась Вера Ивановна мыслей своих. Как же так, может, вот она, последняя потерянная точка, неизвестная переменная в уравнении ее жизни и смерти, может, она нашлась, такая долгожданная, и рука у нее вот такая, холодная и цепкая, с острыми ногтями. Наверное, это игрек, у икса не может быть такой ледяной и противной лапы. Значит, надо просто расслабиться и поставить последнюю точку, найти неизвестную, что определяет эту последнюю прямую.
Вера Ивановна приподнялась на постели и принялась щупать вокруг себя в темноте рукой. Но холод уже отпустил, пропал, растворился. Засыпая, она думала, что все из-за пирожков. Это пирожки прогнали ее родную, давно искомую неизвестную. И краешком сознания, на самой грани сна, успела подумать: может, оно и неплохо? Может, повременить с этим уравнением, может, отложить его решение на потом? Мысль подумалась и тут же забылась.
А утром Вера Ивановна не помнила ни цепкой холодной лапы, ни безудержного тиканья ходиков.
Потому что они с Васькой вдвоем уминали за обе щеки пирожки, а какие уж тут мысли.
Ноябрь
После визита толстощекой Маруси жизнь вошла в накатанную колею. Вера Ивановна договорилась еще позаниматься с Мишаней взамен на обеды, а пенсию отложила на покупку зимнего пальто, глядишь, на вьетнамском рынке или в магазине местной швейной фабрики, которая еще каким-то чудом существует, что-нибудь можно будет подобрать. Она привычно поддерживала в порядке дом, связала несколько теплых варежек — себе, Мишане и даже Клаве. Вздыхала, вспоминала Лизу и ломала голову: что ж теперь делать с завещанием-то? Не оставлять же этой толстухе квартиру. Вот разве что Мишане, вырастет ведь, женится.
Васька уже перестал выходить на улицу и занял свое привычное зимнее место под батареей. Все чаще Вера Ивановна тоже садилась возле окна да смотрела сначала на капель, а потом на первый снег, пушистым пледом укрывающий грязный двор. Гулять на улице не хотелось… Но тело вдруг стало требовать движения, будто и молодости, когда допоздна она засиживалась за проверкой тетрадей. То в боку кольнет, то хочется потянуться, то спина будто заржавела.
Вера Ивановна вспомнила, как делала раньше простую зарядку, для плеч и для поясницы. Она нашла старую, потрепанную книжку «Девочка. Девушка. Женщина». Аж по два раза в день выполняла она самый легкий комплекс для пожилых людей и вскоре стала чувствовать себя гораздо лучше.
К началу ноября, когда снег превратился в прочный толстый ковер, а у подъезда выросли круглобокие снеговики, Вера Ивановна начала писать дневник. Поначалу усмехалась сама себе: всю жизнь дневники проверяла да выводила красной ручкой оценки и замечания, а тут писать взялась.
Нашла в шкафу тетрадку, пыльную, но чистую, открыла страничку и вывела аккуратным учительским почерком: «Сегодня первое ноября. Прошло ровно одиннадцать месяцев с того дня, как я решила умереть».
Еще никогда в жизни не случалось с Верой Ивановной такого, чтобы она решилась на что-то и почти за целый год не сделала. Она не могла ответить для себя на вопрос, хочет ли жить дальше или снова будет с нетерпением ждать девятого числа. Когда она пила горячий чай с блинами, или Мишаня успешно решал сложную задачку или хвастался пятеркой, или Васька приходил под бок и глухо тарахтел, ей казалось, что в ладошку упала крохотная снежинка счастья. И даже молчавший телефон больше не звал к себе, притихла глухая тоска, пробивалась изредка откуда-то издалека, будто сквозь вату. А с другой стороны, каждое утро она задумывалась: для чего подниматься с постели? Где она, новая точка, куда ей чертить прямую или хотя бы полуокружность?
Каждый день дневник пополнялся сомнениями, изредка радостями и все чаще — воспоминаниями. Она смотрела в окно, а видела своих учеников, которые, должно быть, давно выросли. Морозные узоры на стекле показывали ей сценку за сценкой, будто телевизор смотрела. И чем больше Вера Ивановна вспоминала и писала, тем ближе подбиралась к своей мечте. Только уж больно было стыдно — вдруг кто ее увидит, пожилую женщину, заслуженного работника образования, и за таким занятием.
Восьмого ноября она привычно сделала генеральную уборку, до отвала накормила Ваську, задала Мишане несколько хороших задачек, поменяла постель, одним словом, снова была готова. И даже не удивилась, когда девятого утром в дверь несколько раз настойчиво позвонили, а потом застучали.
