Сергей Костырко - Медленная проза (сборник)
– Я не Карина, меня Катей зовут. Слушай, если ты не против, я действительно попробую заснуть. Только давай я на диван переберусь, а ты ложись нормально.
– Еще чего.
– Тогда ложись рядом, принеси мою шубку, а себе вот это одеяло. Иди, не мучайся. На такой кровати места всем хватит.
Дима принес из шкафа свой пуховик и лег с краю.
– Все, девушка, спи.
И выключил свет.
По потолку гуляют полосы голубоватого света, что-то вроде северного сияния – это внизу машины подъезжают-отъезжают у крыльца «Флоренции». Чудной какой город, думает Дима, с поленницами дров во дворах и занесенными снегом лодками на крышах сарайчиков, с мутно-голубым стеклом могучих офисных зданий, которых не было в позапрошлом году, вот с этой девушкой. Дима закрывает глаза – под веками у него остались, оказывается, маленькие груди девушки, сквозь кожу чуть проступают ребра. Он слышит ее ровное, уже сонное дыхание. И как это ей удается? Похоже, она везде дома, думает он с некоторым почти разочарованием и нежностью. И Дима вдруг понимает, что ему здесь действительно хорошо.
Тихий стон за спиной. Дима открывает глаза и видит тусклый блеск мертвого телеэкрана. Снова стон. Оказывается, он спал.
– Ты что, не спишь? – спрашивает он шепотом.
– Нет, не сплю, – глухо отвечает Катя.
Дима вскакивает и включает свет. Первое впечатление, что Катя улыбается, но это просто гримаса, зубы стиснуты, лицо сведено.
– Что с тобой?
– Спазм в животе. У меня так бывает при высокой температуре. Боль дикая.
– А что у тебя там?
– Никто не знает. Врачи ничего не обнаруживают.
– И что делать?
– Не знаю… Обычно я вызывала «скорую». Делали укол, и проходило.
– Ну так давай вызовем.
– Ты что, совсем на голову плохой? Куда и к кому ты сейчас вызовешь?
– Да плевать на это!
– Тебе плевать. А это мой город. Мне сейчас нельзя этого. Нельзя. Иначе все к черту!
И Диму продрало от отчужденности и злобы в ее взгляде.
– Успокойся.
– Ага! Успокойся! Уроды! Легко сказать – успокойся… Это ж надо так залететь! – и она замычала, скрючившись. – Ты мне только выйти отсюда помоги. А на улице я что-нибудь придумаю.
– Господи, да что тут можно придумать?
– Ты бы заткнулся, а?
– Понял-понял. Что за укол тебе делали?
– Обычный. Но-шпу.
– Ну так давай я сделаю. Какие проблемы. Сейчас… полпервого, но должна же быть у вас дежурная аптека.
– На Ленина где-то. В центре.
Дима натягивал рубашку и свитер.
– Лежи, я сейчас. Обычный укол? В задницу?
– Да-да, обычный.
– Извини, но я карточку возьму, придется в темноте посидеть, иначе я не выйду из гостиницы
– Да-да, только побыстрее.
Девушки из ресепшен уточнили: идти направо по улице, три или четыре квартала, это недалеко, можно пешком.
Хрена тебе, пешком, подумал он, вспоминая стадо таксомоторов перед крыльцом гостиницы.
Но такси у крыльца не было. Ни одного.
Дима быстро пошел, потом побежал по дорожке через сквер к перекрестку. Метров пятьдесят, не больше, но он уже подвывал, проклиная собственную тупость – зачем подштанники не надел или хотя бы трусы. Ледяной ветерок превратил джинсы в шуршащий фанерный короб, мороз входил в его тело через пах, который, по ощущению Димы, превращался сейчас в кусок пористого льда. Копцы тебе, Дима! Редкие машины проносились мимо, не обращая внимания на его поднятую руку. Блестел ободранный поземкой и электричеством асфальт. В черном небе над городом бесовским синим светом горели буквы ВИТУС. Вернуться за одеждой? Но тут рядом затормозила «Волга», и Дима полез в прокуренное, с запахами бензина теплое ее нутро.
– В дежурную аптеку.
– Сколько дашь?
– А сколько нужно? – повернулся Дима к шоферу, паренек напряженно смотрел вперед, подставив под взгляд Димы профиль.
– Двести, – отрывисто сказал он.
– Поехали.
Шофер, не обращая внимания на светофоры, круто развернул машину прямо посередине пустого перекрестка и понесся по улице в другую, как показалось Диме, сторону. Потом налево, еще налево, полетели мимо смутно знакомые улочки, проскочили проспект, снова налево, потом направо и машина уже тормозит:
– Вон она, ваша аптека.
– Да-да, – сказал Дима и, хватая ртом колючий плотный воздух, вывалился наружу и побежал к освещенному тусклой лампочкой крыльцу. Снег на крыльце нетронут – неужели закрыто?! Дима со страхом потянул на себя ручку, дверь неожиданно поддалась. Внутри холодный дух трав и лекарств, за стеклом женщина в накинутом на плечи пальто у маленького телевизора.
– Пожалуйста, но-шпу, лидокаин и шприцы.
– У вас нет денег помельче? Я не найду вам сдачу.
– Ну, приложите к нему терафлю.
– Нету. Возьмите фервекс.
Машина стояла на месте. Устроившись в кресле возле шофера, Дима отдал ему две сотенные бумажки, и дорога к гостинице заняла минуты две, не больше.
Стараясь идти размеренно, Дима пересек холл, сонные барышни из ресепшен не обратили внимания. Ничего, значит, не произошло в его отсутствие. А что могло произойти? Лифт спускался очень долго. Сонный коридор тоже был неимоверно длинным.
Войдя в номер, Дима вставил карточку в щель, вспыхнул свет, и он увидел пустую кровать с развороченным постельным бельем.
– Ничего себе!
Значит, так – паспорт, деньги, цифровая камера, что там еще можно было взять?.. Но тут блеснули лежащие у телевизора часики. Ее часики.
– Эй! – донеслось из ванной. – Включи мне здесь свет.
Катя полулежала в ванной, окруженная черными плавающими волосами.
– Ты что тут делаешь?
– Греюсь. Вроде как немного даже отпустило. Помоги вылезти.
Дима наблюдал, как она растирается, потом метнулся в комнату и сдернул с кровати простынку:
– Завернись.
На подгибающихся, как показалось Диме, ногах Катя соступила на пол. Дима присел, вытирая ей ноги.
– Идти можешь?
– Могу, конечно. Да ты не бойся, я живучая. Не трогай, у тебя руки просто ледяные.
Дима раскладывал на столе купленное в аптеке.
– А ты точно умеешь?
– Умею-умею.
– Ну, – сказал Дима, пустив вверх тонкую струйку готового лекарства из шприца, – и где наша попка?
– Ищи, – сквозь зубы сказала она. – Должна быть.
– Ты чего, боишься, что ли?
– Боюсь. С детства.
Дима сбросил одеяло.
– Она у тебя как пирожок из печки. Расслабь мышцу, ну. Ну что же ты?
– Не могу.
Дима наклонился и провел губами по горячей и сухой коже.
Катя вздрогнула.
– Ты что там делаешь?
– Расслабляю.
И тут же толкнул иголку.
– Так нечестно!
– А ничего, – сказала она, – терпимо.
– Помассируй салфеткой.
– А сам не можешь?
– С удовольствием.
– Ну а теперь пей фервекс, – Дима поднес кружку с теплым, еще щипящим пойлом.
– А ты сам-то чего дрожишь?
– Это из меня мороз выходит.
– Лезь ко мне под одеяло… А ты что, вот так голый под джинсами и бегал? Ты что?
И неожиданно сильными руками притянула Диму в постель, прижалась сзади к спине.
– Ну, Кать, от тебя, как от печки раскаленной.
– Зато ты как холодный компресс.
– Погоди, – высвободился Дима, – у меня тут футболки чистые. Давай вот эту надень, она самая теплая. Желтая. Это цвет пустыни, и видишь, какие верблюды вышиты на ней. Это настоящие, без обмана. Из Туниса привез. Вот как раз на этом, который с краю, я и ездил. Он такой теплый, как печь деревенская, и шерсть у него как у теленка. Влезай.
Катя выпросталась из простыни и, вытянув вперед длинные голые руки, нырнула в подставленную Димой майку.
– Да тут вдвоем можно жить.
– Лишь бы не жало.
– А ты что, доктор?
– Нет. Историк. Грант здесь отрабатываю. Главу про деревянную скульптуру пишу.
– И не страшно тебе?
– В смысле?
– А тебе что, не говорили? Они ворожат. Особенно тетки. Лет пять назад один корреспондент швейцарский начал фотографировать Матрену – так по городу ураган пронесся, несколько деревьев повалил. Чего смеешься? Правда. Хоть у Абашева спроси. От них, бывает, глаз оторвать нельзя… Ну, и это… Я тут на тебя наорала. Это я не на тебя. Это так. Вообще.
– Ну ты же видишь, что не злюсь.
– Меня такая жуть взяла, когда ты ушел. Это ж надо быть такой дурой! Темно. И в животе такая боль, что хоть вой. Я, чтоб не загнуться, в ванну полезла, горячую воду пустила, а она чуть теплая сразу шла, ну а потом и горячая, и только начала согреваться, и ты появился, и стало отпускать. А после укола сразу прошло.
– Что, совсем не болит?
– Совершенно. Я не думаю, что от лекарств. Это у меня что-то с нервами, от них спазмы. Боль ушла, как только ты иголку вынул. Как будто выключили ее.
– Ну все, отворачивайся от меня и спи.
– Ага.
Жест, которым она поправила на нем пуховик, тронул Диму, но обнять ее он постеснялся. Он попытался вспомнить себя в этом номере, того, каким был он, Дима, перед тем как спуститься в ресторан, и представил, что бы он почувствовал тогда, если бы узнал, что будет через несколько часов в его номере. И странное ощущение вдруг появилось – освобождения. Освобождение от чего? – попробовал сформулировать Дима и провалился в сон.