Ваграм Мартиросян - Глупый человек

Мело убрал руку. Хуже всего было то, что на самом деле он и не хватал девушку, каким-то странным образом мне это просто показалось оттуда, где я стоял.

— Не место тут, не то я бы этого так не оставил, — пригрозил он.

— Да что это с вами? — упрекнула меня Тагуи с неожиданной нежностью в голосе.

— Все мы добирались сюда за самым заветным… — продолжил кудрявый напористым тоном, но вдруг резко оборвал сам себя. — Вы вдвоем пришли или тут повстречались?

«А почему бы мне не сказать, за чем я пришел?» — подумал я, но… не получилось, вместо этого я сказал:

— А тебе-то какое дело?

Он, кажется, всерьез насторожился:

— Ладно, без обид… Мало ли, может, доведется в наши края попасть… И жилье имеется, и племянник депутат…

Я ухмыльнулся.

— Ничего плохого я не хотел, а знакомство никогда не помешает, глядишь, и пригодимся друг другу. Если адресок свой оставите, я вам рыбу свежую привезу, забесплатно. А та рыба, что на рынке, я-то знаю, сколько ей дней.

— А ты за чем пришел? — спросил я.

— Я Бога должен об оросительной воде попросить. Я бы и за деньги устроил, но чего зря тратиться?

Я ожидал, что его тут же на месте поразит молния, — в таком-то месте! — но ничего не произошло. Потом я вспомнил, что минутой раньше сам хотел человека убить, пускай такого, как он. Вероятно, мысли мои отражались на лице, не знаю, но тут Мело сообщил, что увидел знакомого и должен отойти.

— Спасибо, до свидания, — попытался я напоследок сгладить ситуацию.

Он зло посмотрел на меня и удалился, видно, решил, что я издеваюсь. От противоречивости ситуации — я, вроде бы уравновешенный человек, вдруг смог люто возненавидеть случайного встречного — мозг мой накалился, казалось, вот-вот расплавится.

— Эх, только бы Господь исполнил мою просьбу… — вернул меня к действительности вздох девушки. — Я ж ее так люблю!

— Кого?

— Тетю. Разве я не сказала?

— Нет.

— Ой, извините, мне показалось — сказала.

— А что с ней случилось?

— Подозревают очень нехорошую болезнь.

— А сколько ей лет? — задал я традиционный вопрос.

— Наши все молодые, пятидесяти еще нет.

— А мои родители были намного старше меня. Они за последние два года умерли.

По всему было видно, что ей это незнакомо.

— Интересно, правда, что мы с вами тут встретились? В жизни ты совсем другой, чем по телевидению.

— Все так говорят, без исключения.

Она перешла на ты. Вместо радости это пробудило во мне тревогу. Я что, опять испугался сложностей?

— А ты… — начала было Тагу.

Я так и не узнал, что она собиралась сказать, потому что тут на меня снизошло видение, и я понял, что пришел мой черед. Передо мной поплыли знакомые лица, одни удерживали меня, другие подталкивали вперед. Ноги сами понесли меня к входу, который втянул меня внутрь…

Я пришел в себя, когда услышал вопрос:

— Зачем ты пришел?

Даже не видя Его, я не мог ошибиться в том, кому принадлежал голос.

— Господи, — сказал я. — Господи, Боже мой… — Мне стало тяжело, почти невыносимо произносить слова. Какое-то время я просто ловил ртом воздух. — Добрый день.

— С добром пожаловал, — ответил Бог. — Чего ты хочешь?

— Пришел счастья для себя просить, — выдавил я из себя.

— Чего?

— Счастья, — повторил я.

— Ты с какой планеты?

— С Земли.

— Сколько тебе лет?

— Сорок пять.

— Ты что, глупец? — Я промолчал. — Ты ищешь счастья или удовольствий?

Вопрос был очень неожиданным, я надолго задумался.

— Время поисков счастья для тебя прошло.

— Ты Бог армян? Все вокруг меня только это и твердят.

— А ты армянин?

— Армянин.

— Значит, я Бог армян. — Это было для меня неожиданностью. — Разве вы сами не говорите, что Бог повсюду? И вы правы, хотя не надо понимать это буквально. Твоя просьба — просьба юноши, зрелый человек должен думать о более серьезных вещах.

— Так разве моя вина, что в Армении человек до сорока лет — ребенок, а потом — старик? Нет у нас среднего состояния зрелости.

— Во многих странах, особенно африканских, есть особые обряды инициации, благодаря которым мальчик, юноша становится зрелым мужем. Могли бы перенять у них.

— Мне уже поздно… Смерть сказала мне, что я уже умер. Ни жив ни мертв.

— А что тут удивительного, когда ты засыпаешь с медяками на веках?

Все знал.

— Это для Харона — древнегреческого божества. Между прочим, в списках нашей Смерти я не значился.

— Деньги любят все — это оказалось самым удачным изобретением человечества. Ты ввел в заблуждение «нашу Смерть». Видно, ты — в списках Харона.

— Так Харон, стало быть, действительно до сих пор существует? То есть то, что я делал, не было игрой?

— Если ты играл, то не существует, но если действительно верил…

— Мы что, сами решаем, есть Ты или нет, все дело в нашей вере?

— Есть вещи, которые решаете вы сами.

— То есть Ты Бог, которого я представляю… по своему образу и подобию?

— Можешь думать и так.

— То есть, по-Твоему, я сам не согласен, чтобы Ты мне даровал счастье?

— Это ты сказал.

— А что же мне теперь делать?

Он на какой-то миг замолк, потом гневно спросил:

— Зачем ты пришел, чего ты хочешь?

Он что, до сих пор шутил?

— А того хочу, чтобы ты всех равной мерой мерил, а не так, чтобы одному счастье, а другому — ненастье. Я вот сколько ни мучаюсь, сколько ни тружусь, а все никак досыта не наемся, а многие, кто и вполовину моего не работают, живут себе в достатке и спокойствии.

— Ты трудился, чтобы не трудиться. От лени. А писательство — это ведь твой собственный выбор. Не сам ли ты заявлял, когда бросал высокооплачиваемую работу, что будешь жить, полагаясь на «бога романистов»? — Он засмеялся. — Ну вот, таковы возможности «бога романистов», особенно в вашей стране. Взамен ты обрел свободу, о которой многие могут только мечтать.

— Но свобода эта мне дорого стоила… Когда я месяцами не нарушал твоих заповедей, душу мою разрывал какой-нибудь давний грех, а я вдруг совершал какой-нибудь новый, еще более тяжкий, чем прежние, и хотя, сократив общение с людьми, большей частью грешил я помыслами, со временем прощать самого себя стало невозможно.

— Покуда человек жив, он грешит. Потом кается. А дети и пьяницы так вообще выплескивают все наружу. Вы, писатели, тоже. А если вы к тому же еще и пьяницы, то все, что думаете, у вас на кончике языка… или пера.

— Иногда я думаю: может, я слишком часто нарушал Твою заповедь «не суди»?

— Заповедь звучит не так. «Не судите, да не судимы будете». Невозможно жить без того, чтобы не судить, но ты должен знать, что от твоего суда ждут милости, точно так же, как, когда судить будут тебя, ты будешь уповать на чью-то милость.

— Все это слишком сложно для меня. Видимо, поэтому моим излюбленным состоянием теперь стал сон. Тем более что в это время вместе со мной спит и живущее во мне чудовище.

— Не переигрывай, ты не в театре.

— Я утратил свой смысл… От этого я люблю себя все меньше и меньше. А если я не люблю самого себя, как же я возлюблю ближнего своего? В лучшем случае, согласно Твоей заповеди, не более, чем себя самого… То есть — никак.

— Обычный кризис, который с незначительными индивидуальными особенностями, овладевает многими, чтобы не сказать всеми.

Я пожалел о том, что жалобы мои были такими тривиальными.

— Но почему вместе со свободой на меня навалились беды, почему я вечно оказываюсь в тупике и даже тогда, когда я невиновен, у меня не бывает ни малейшей возможности оправдаться?

Он прервал меня:

— Потому что ты бывал виновен раньше, но не был обвинен. В любом случае эти беды не от свободы, это беды твоих несвободных дней, платить за них ты начинаешь, когда становишься свободен… И еще отдаешь дань распространенному у вас заблуждению, будто свобода сама по себе — уже счастье. На самом деле есть большая разница: когда ты несвободен, у тебя — заботы, когда свободен — проблемы.

Эта Его точка зрения была для меня новостью, но я на удивление быстро принял ее:

— Так вот почему я чувствовал себя так замечательно, когда жизнь для меня… для всей страны превратилась в хаос — мы себя чувствовали свободными. Чем упорядоченней она становилась, тем более безнадежной, ужасной казалась.

Он долго рассматривал меня. Потом ободряюще сказал:

— Так и есть. Порядок — смерть, хаос — жизнь.

— Так Ты сторонник хаоса?

— Сторонник?! Слово твое неуместно. Но скажу: в расширяющейся Вселенной соотношение между хаосом и порядком изменяется не в пользу первого. О процессе можно судить на примере временной эволюции к равновесному состоянию в разреженном газе, когда описание системы проводится с помощью функции распределения (фазовой плотности) в шестимерном пространстве координат и импульсов. Это ограничивает предусмотренную мной свободу.