Георгий Эсаул - Маугли
Невеста моя, бывшая, а ныне - чужая жена, Евдокия с грудью четвертого размера балерина.
Никому бы её не поручил, а тебе поручаю, потому что невинный ты и целомудренный, как жемчужина не просверленная.
Я порочен, но Евдокия - моя невеста, глупенькая, но известная, и люблю её, как добродетельный слуга обожает свою барыню с того момента, когда увидел её голую в бане.
Евдокию я полюбил в школе, словно проглотил горячую котлету по-киевски.
С Украиной воюем, а котлеты по-киевски, торт "Киевский", Киевский вокзал в цене, как и прежде.
В высшей степени мне, солдату, орденоносцу удивительно, как и Грузинские вина, после которых белые люди покрываются пятнами.
Евдокия перешла в нашу школу в седьмой класс, и сразу стала всем интересна - так ищут наслаждения блохи в работе Левши.
В школьной столовой Евдокия не кушала, а принимала пищу, трапезничала по-царски.
По коридору не идет, а - пишет историю балета, ногами и ягодицами пишет, хотя многие ученые причисляют ягодицы к ногам.
Что ноги? Что ягодицы - опорно-двигательный аппарат, да и только, но, сколько в них сокрыто премудростей, льстивых, соблазнительных для всех слоев общества - в пещерах Тутанхамона нет столько секретов, как в женских ягодицах.
Наши школьные красавцы сразу почувствовали персик, ринулись на штурм Евдокии, как тараканы бежали на "Титаник" за бесплатной яичницей.
Я бы остался не у руля, потому что в то время еще не солдат, но уже отупевший от бешенства любви лемминг.
Лемминг - мышь...
- Лемминг - не мышь, а - свадебная процессия в тундре, - Маугли слушал солдата, внимательно ловил его слова - так стриж ловит мух, но и в чужих словах искал свою Правду - так больная падучей художница пишет восхитительные картины с голыми конями. - Лемминг - вершина тундровой жизни, пропаганда вина из брусники и морошки, вот кто - лемминг.
- Согласен с тобой парень, - солдат согласился поспешно, но с малой долей досады, что Маугли перебил его, влез в мечту с Евдокией и упомянул о свадьбе. - Я бы проиграл, но Евдокия, потому что балерина, с детства готовила себя к роли дорогой девушки - так банкир подготавливает сына в бухгалтерском учете.
По существу балерины - дорогие, очень дорогие, я бы сказал - самые дорогие проститутки, оттого, что так написано в теории прозы Шкловского.
Не для танцев балерины делают растяжки, а для - сетей ловчих, в которые ловят богатых мужчин: чем больше поймают лохов, тем важнее балерина с вывороченными ступнями.
Все ухаживания школьных красавцев разбивались об Евдокию, как клоун разбился на арене цирка.
Не тем путем шли товарищи, другим путем надо было идти, путем выдавленных глаз килек.
Комиссар Потемкин шутил, что глаза килек заменяют черную икру.
Я начал ухаживания за Евдокией, как за девушкой, но никак не за красавицей, потому что в каждой красавице присутствует тонна глупостей от девушки, как в золоте найдется примесь калия.
Я не льстил, не говорил, что Евдокия красавица, что она умна и грациозна, словно кулак на стакане с коньяком.
По правде, Евдокия далеко не совершенство, потому что с вывороченными ступнями и надломленностью в фигуре, присущей вышколенным балеринам и женам дровосеков.
Мои ухаживания слишком просты, но в то же время мудрые, исполненные приказного действия: я приказывал Евдокии, доказывал, что она меня любит, не я её, а она - меня.
"Ты без ума от меня!
Ты меня любишь, Евдокия, и, потому что красивая и умная, сама скрываешь от себя страсть ко мне, полновесные, словно гиря культуриста, чугунные чувства.
Тебе ненавистны пустые дни и холодные ночи, если в воображении не всплываю я в матросской тельняшке на паруснике "Паллада".
Ты любишь меня!"
Очень остроумно я доказывал балерине, что она меня любит, и к месту приплел парусник, потому что "Паллада" звучит красиво, а матросская тельняшка - к романтике - хоть на сцене, хоть на палубе.
Влюбил я Евдокию в себя, влюбил до конца Света, по крайней мере, она так считала, как считала до ста.
Дальше ста балерине не нужно считать - сто долларов, сто тысяч, сто миллионов, сто миллиардов.
Да, балерина она тоже на все сто!
Я один раз во время ухаживания, словно случайно поскользнулся на банановой кожуре - банановую кожуру я нарочно заранее на нашем пути бросил, поскользнулся, падал и ухватил Евдокию за правую ягодицу, удерживался в жизни, как на плаву.
Ягодица на проверку оказалась даже очень приметной, годной для пропаганды русского балета: упругая, твердая, словно старый заяц.
Дедушка мой часто ходил на охоту: то лося завалит топором в лоб, то чужую корову в поле выдоит, то утку подстрелит в небе, то сокола зашибет кулаком, то зайца матерого старого догонит и уморит зуботычинами.
С детства я познал вкус дичи, вкус свинцовой дроби на зубах и тяжесть непереваренной зайчатины в желудке, что напоминала столетнее сгущенное молоко.
Снова сто лет, сегодня цифра сто в почете не только на словах, но и в делах, наверно сто лохов обдеру, и сто добрых людей мне милостыню подадут в размере ста долларов США.
Не подкачала ягодица Евдокии, да, не подкачала - настоящая балеринья, словно только что со сцены сошла вместе с остальными частями тела.
Мы с мамой в детстве, когда я размал кашу по щекам воспитательницы Нины Ивановны, пошли в Большой Театр на "Золушку".
Мама, милая мама - зачем тебе смена мужчин, с которыми ты блаженствуешь, а затем без ножа режешь отказами и автомобильными катастрофами.
Милые руки мамы, особенно милы, когда она доставала руками, а не зубами - только безрукие инвалиды зубами достают из кошелька деньги, а мама доставала руками - деньги и покупала на них мне конфеты "Дюшес", липкие, дешевые, ароматные, как недорогие девушки из Саратова.
В театральном буфете мама выискивала для меня сладости подешевле - так гончая собака выбирает за кем побежит: за раненым медведем или за жирным мясником с тележкой сосисек.
Мама одновременно: ругалась с буфетчицей (а буфетчица в чепце-кокошнике, словно только что пришла из средневековья), строила глазки пьяному майору, и щелкала пальцами для лощенного бородатого профессора, который читал толстую книгу по физике, словно в театре других дел нет, кроме квантовой механики.
В буфет зашла балерина - я не верил, что настоящая балерина зайдет, но она зашла, и я понял через годы, что так выискивала женихов богатых - всегда и везде.
В моей душе вспыхнул магнием огонь любознательности - так собака залезает в горячую духовку.
До боли в ушах, до судороги в пальцах ног и до потных ладоней я захотел потрогать балерину, как трогал яблоко в саду тети Сони.
Тетя Соня яблоки не выращивала, а перепродавала, и у неё в саду вместо яблонь стояли ящики с российскими и импортными яблоками.
В театральном буфете яблоки не продавали, поэтому я хотел потрогать яблочную балерину.
Маленький, а с маленького нулевой спрос, я ткнул указательным пальчиком балерину в левую ягодицу, словно старому зайцу в ляжку палец воткнул.
Ах, я уже говорил о старом зайце и о моем дедушке охотнике: охотнике до всего.
Ягодица Евдокии, когда я падал на банановой кожуре, по физическим свойствам соответствовала ягодице балерины в театральном буфете из детства.
Бутон, картина Васнецова "Иванушка и серый волк", вот что значит ностальгия моего детства.
Еноты с печальными глазами и популярные лемуры - ничто по сравнению с моим прожжённым альтернативным детством.
Детство ушло, на смену пришла юность с пылкими мечтами и безрассудством на почве становления личности - так канарейка самоутверждается перед зеркалом в серебряной раме.
Иногда я думал, что Евдокия слишком уж заносчива, терпит меня из жалости и из Правды, потому что слово дала, что я её парень с вихрами и небольшим образованием равным Президенту какой-нибудь банановой республики.
Чувство неполноценности я заливал вином и водкой, добавлял пива, и лакировал, лакировал алкогольными коктейлями, пока все неровности неполноценности не исчезали в розовом тумане - я хороший.
Но на следующий день чувство неполноценности возникало, умноженное на два, и я снова страдал, потому что не танцовщик, не прыгун с шестом, не великий шахматист с карими очами.
Испытывал я свою девушку, пытал, и себя тем же испытывал, словно разрывал сухожилия "Камазом".
Раньше привязывали узника к коням, и коней пускали по степи, а сейчас - к "Камаз"у на трос, и пошел по всем светофорам с улюлюканьем и гиканьем - так червяк болтается на крючке.
Евдокия по простоте души рассказывала о своих накоплениях, показывала, где лежат, перебирала драгоценности - любит балерина дорогое, как сорока любит.
Особенно она дорожила семейным колечком - реликвия - полуторакаратный бриллиант старой огранки, но чистый, словно столовое вино хлебное капнули, в золотом колечке.
Евдокия часто рассказывала о кольце, как оно революцию пережило, войну прошло и раньше служило символом ума, добра и великодушия.
