Данила Давыдов - Опыты бессердечия
Неожиданно стены раздвинулись, и передо мной появилась песчаная тропинка. Я осторожно ступил на нее, ожидая чего угодно, но ничего не случилось. Шаги мои звучали словно удары колокола. Вокруг тропинки клубился розоватый туман. Кажется, я шел довольно долго. Потом туман начал рассеиваться. Сквозь него проступали неотчетливые контуры деревьев – не деревьев – нет, все-таки деревьев. Я испугался, что меня подстерегают уродливые многорукие великаны, но, поняв их растительную природу, успокоился. В какой-то момент я даже подумал, будто вернулся в сад рядом с постоялым двором. Это, конечно же, была вздорная мысль. В любом виданном мною саду уже давно появились бы какие-нибудь строения или хотя бы следы человеческой деятельности. Внезапно я понял, что не знаю, который сейчас час. С некоторым сомнением я решил считать это время суток ранним утром. Так можно было объяснить и необыкновенную тишину вокруг, и прохладу, и даже, пусть с некоторой натяжкой, туман. Когда же закончится эта тропинка! И тут я заметил точку вдалеке, и спустя минуту точка обрела объем и протяженность, оказавшись человеком. Он шел мне навстречу. Потом остановился, улыбнулся, поднял – в приветственном знаке – обе руки. Что-то сказал. Затем покачал головой, повторил. Я пожалел о даре понимания, исчезнувшем у меня так же неожиданно, как и появившемся. Человек протянул мне правую руку – и я протянул ему свою. Но, коснувшись моей руки, человек перекосился от неимоверной боли, скорчился, упал на тропинку – и при этом он все еще пытался улыбаться. Думая, как бы помочь незнакомцу, я взглянул на его правую руку. Она оказалась страшным образом обожженной, почти до кости. Человек шумно выдохнул порцию воздуха и, судя по всему, умер.
Мне нечего было делать здесь. Чтобы идти дальше по тропинке, пришлось бы переступать через тело незнакомца, а мне почему-то не хотелось делать этого. Единственным решением, как мне показалось, было сойти с тропинки и идти неведомо куда. Но, подумал я, мне и так неясно, куда я иду, разница лишь в степени неизвестности. Повсюду простирался уже почти прозрачный туман, под ногами чавкала грязь, деревья будто бы разбегались от меня, так что ни одно из них не находилось ко мне ближе чем в пятидесяти-шестидесяти шагах; и если я хотел приблизиться к дереву, оно оказывалось гораздо дальше, чем можно было предположить – хотелось думать, из-за тумана, создающего и не такие иллюзии.
Наконец, я уткнулся в стену. Пытаясь найти хоть какое-нибудь отверстие в ней, я прошел, казалось, столько же, сколько занимал весь мой путь до этого. Стена доказывала свою бесконечность, но я не верил ей. От усталости я еле держался на ногах, несколько раз спотыкался и не мог сказать – в какой миг подо мной разверзлась яма. Впрочем, это могло быть видение – из тех, что посещают обессиленных.
Я опять куда-то попал.
Глаза мои открылись сами по себе, когда мой разум еще не был способен к работе. Что-то существовало вокруг меня, но я не решился бы определить, что именно. Впрочем, никакой опасности нечто, окружающее меня, не представляло, оно не было живым, и те цвета, которые я уже мог различать, казались ласковыми. Пожалуй, цветовые пятна были несколько назойливыми, однако у меня не было никакого выбора – если подобное вообще хоть когда-либо случается.
Постепенно я начал осознавать, что лежу в обычной кровати, под одеялом. Вероятно, мне следовало бы подумать, что все, случившееся со мной до этого, было сном, но я ни минуты так не думал. Я думал о том, где нахожусь. Стол, два стула, кровать, на которой я лежу, – вся обстановка. По крайней мере, это не была комната в полном смысле слова, потому что на месте одной из стен была решетка. За ней простирался пейзаж, похожий на то, как рисуют неизвестные страны в книгах о путешествиях. Вроде бы, в городе, оказавшемся на пути нашего шествия, ничего подобного мы не видели. Людей вокруг почти не было, только трое или четверо мальчишек смотрели на меня. Я сидел в клетке.
Я сидел в клетке и сижу в ней до сегодняшнего дня. Если вам понравилась эта история, скажите хранителю зверинца. Дело в том, что у меня есть одна просьба к нему. От него почти не потребуется усилий. Пусть он пообещает исполнить. Понимаете ли, перед моей клеткой целыми днями стоит некий человек. Просто стоит. Он не показывает мне язык и не швыряется камнями, как некоторые невежи. Он даже ничего не говорит. Но, видите ли… Он очень похож на другого человека. Нет, тот, другой, ничего мне не сделал. Вообще-то мы почти не были с ним знакомы. Ну, что вам стоит. Скажите хранителю, чтобы он просто попросил человека уйти отсюда и больше не приходить. Если ему очень хочется, пусть приходит иногда, только не часто и не надолго. Почему?.. Знаете ли, иногда на глади вод появляется лицо – ты, да не ты, во взгляде – неосуществленное тобой и осуществленное им; он счастлив… Пусть он хотя бы стоит с закрытыми глазами или купит зеркало и посмотрит разок на себя.
ноябрь-декабрь 1996 – январь-февраль 1997
ГОРА
В моем городе ничего не изменилось, хотя я не был в нем почти пять лет: те же стены, покрытые мхом, те же крутые узкие улочки. Я отвык карабкаться по лестницам, желая попасть в Старый город, или осторожно спускаться с холмов, возвращаясь оттуда. Город, собственно, располагается лишь на одном из склонов горы, название которой он некогда похитил и присвоил; другой склон покрыт лиственными лесами, среди которых изредка попадаются дома. В верхней части этого склона находится Ботанический сад, когда-то бывший княжеским парком. Замок князя венчает вершину горы; он пока закрыт для посетителей, но муниципалитет вот-вот обещает закончить там реставрационные работы. Я был в Замке только один раз, совсем маленьким: меня туда отвел дедушка, знакомый с реставраторами; помню лишь очень высокий потолок и затхлый воздух в залах.
Новый город лежит у подножия горы – и распространяется дальше, в долину. Дедушкин дом находится как раз посреди между Старым и Новым городом, в основании горы; лет пятьдесят это была самая окраина, а теперь это почти центр. Близ дома протекала маленькая речка, но совсем недавно, когда мне было лет десять, ее забрали в трубу, и теперь там автомагистраль. Дедушка, помню, тогда очень сердился, подписывал вместе с соседями какие-то письма – но магистраль все равно провели. Теперь приходится ходить на тот склон, где тоже есть речка; купаться там нельзя – слишком быстрая, – но можно ловить рыбу, я этого, правда, не люблю.
Почти сразу после возвращения я довольно тяжело заболел и около месяца пролежал в постели, не вставая. Дедушка поил меня каким-то настоем, говорил, что из травы, собранной тайком в Ботаническом саду. Зачем же тайком, спрашивал я, ты же знаешь там всех смотрителей. Иначе не подействует, отвечал дедушка и улыбался. Так я вылечился; в первый же день, как я встал на ноги, мне захотелось пойти на тот склон, в лес, но дедушка не пустил, сказав, что сколько бы мне лет ни было, он все равно старше, и лучше знает, здоров я или нет. Эта речь показалась мне вполне убедительной, и я остался дома. На следующий день я пошел в Новый город, повидать каких-то давних знакомых, однако не нашел их; оказалось, они уже год как уехали за границу. Я вернулся домой, взял книжку и, не дочитав страницы, заснул. Утром я вновь решил отправиться в лес, и на сей раз дедушка, посчитав меня исцелившимся, не препятствовал. Я взял термос, бутерброды с сыром, положил их в торбу, надел кепку и пошел.
У меня не было желания лишний раз карабкаться в гору, поэтому я решил дождаться автобуса, маршрут которого пролегал вокруг подножия горы. Автобус подошел очень скоро, он был почти пустым – утром в будний день почти все горожане работают в Новом городе. Промелькнул туберкулезный санаторий, рощица, пара заброшенных средневековых башен и, сразу же, рифмующаяся с ними водонапорная вышка начала нашего века, еще работающая, но с перебоями; опять рощица, какое-то обнесенное кирпичной стеной невысокое строение, вероятно, особняк некой важной персоны. Появилась гостиница, автобус остановился, впустив пару растерянных туристов, и тронулся опять, мимо проносились, по одну сторону узкой дороги, поля, в основном заброшенные или засеянные горохом, а по другую – холмы, покрытые кустами, а за холмами – склон горы. Мы приехали, и все пассажиры автобуса, кроме сидевшей на заднем сидении деревенской старухи, вышли. Отсюда можно было пойти к речке или к фуникулеру.
Я выбрал фуникулер. Кабинка, покачиваясь и скрипя, медленно проплывала над деревьями, едва не касаясь их кроны. Наконец показалась площадка станции. Я было пересел там, собираясь подняться к Замку, но передумал и спустился вниз по деревянной лестнице, готовой в любой момент провалиться. Пять лет назад она была такой же. Тропинка, ведшая от лестницы, раздваивалась: один путь вел вниз, к речке, другой – вверх, через лес, к Ботаническому саду; выбрав второй, я невольно последовал примеру двух грибников-пенсионеров, которые, впрочем, почти сразу свернули в лес. Было часов одиннадцать. Передо мной изредка пробегали всякие мелкие твари; один раз на ветке бука показалась белка и тут же исчезла в листве. Я поднимался вверх, подъем давался мне очень легко, вовсе не вызывая одышки. Дул легкий ветер, листья деревьев шумели. Примерно так я и представлял себе возвращение домой. Вскоре, найдя неподалеку от тропинки упавшее дерево, я сделал привал и сжевал взятые из дому бутерброды. Когда-то, еще в школе, мы иногда по субботам всем классом ходили в этот лес с учителем биологии; он рассказывал нам про фотосинтез, а мы ловили жуков. Где-то поблизости мой сосед по парте потерял очки, так впоследствии и не найденные; у меня возникла мысль найти их, но я сразу же понял весь комизм этой идеи и рассмеялся, вспугнув какую-то серовато-зеленую птичку, примостившуюся на дереве совсем рядом со мной. Птичка сделала фьюить и упорхнула.
