Максим Веселов - «Клуб Шести»
Во-вторых, удивлял набор мебели. Ходили слухи, что Мариэтта не гнушается подработкой, в виде скупки старинных мебелей, не всегда продаваемых голодными старушками. Доля истины в слухах могла быть, ибо на торцах и ножках кресел, столов, комодов и шкапчиков нередко бросались в глаза свежие царапины, что не могло возникнуть случайно, зная как бережно, эти голодные старушки относились к своим реликвиям. Тут попахивало каким-то криминальчиком, даже, как говорит кузен Александр – воняло. Извините. Но не сама же Мариэтта Власовна громила дома старушек, конечно же нет. На то, во все времена, существовали Раскольниковы. А жизнерадостная хозяйка Арт-Рая только, видимо, скупала понравившиеся образцы.
Вот и всё, куда как невинное занятие коллекционера. Бог с ней. Но, если Он действительно с ней, то на кой он нужен, такой Бог? Вопрос, разумеется, риторический.
Теодор заметил пустое место на правой стене. Там висела его картина, его «дань благодарности». Вот всё и прояснилось: Мариэтта продала «джентльмену» его подарок. Бизнес есть бизнес – ничего личного. И ничего логичного. Деньги.
Всё бы ничего, и наплевать бы, но. Картина эта, «на безрыбьи» подаренная Теодором Мариэтте Власовне, была из Серии. Не писалось тогда ничего, хоть тресни, а она пристала, мол, саблаговоли, дружок, и ты отметься своей работкой у меня в кабинете. Вот и подарил. А как же? Тут спорить и оттягивать было нельзя, раз Мариэтта просит картину, значит – признала, и теперь будет двигать твои работы покупателям, аж шум будет стоять. Какого рожна объяснять, что это значит? Ладно, значит это одно – конец голоду, старому тряпью, безвестности. Вот что это значит.
Продал душу Теодор, отдал холст. А ведь надеялся, что «зато никуда не денется картина, будет висеть у Мариэтты в кабинете». Дыра на стене. Прореха в груди.
Сквозит гулко, зябко. Ах, что ж у нас всё так, всё так…
– Садись, Теодор, располагайся,- царила Мариэтта.
Художник сел в громадное кожаное кресло, «трон для мастеров», как комментировала хозяйка своё приобретение. Этак она выказывала своё отношение к рисующей братии.
Сама расположилась напротив, за столом, уместив свой стан в позолоченное кресло-диван времён Людовика ХIV-го. Стол красного дерева был завален деловыми бумагами с разноцветными печатями, черновиками-почеркушками и эскизами, но из-за кипы этого вороха выглядывала заветная серебряная шкатулка, до боли знакомая всем местным и приезжим художникам и именуемая не иначе как «гонорарная». Мариэтта потянулась к шкатулке, открыла её миниатюрным ключиком и, роясь в конвертах, защебетала:
– Заметил уже, что твоей картины тут нет?
– Заметил, а как же, глаза есть.
– Хорошо. Надо бы новую на её место, намёк понимаешь?
Теодор пожал плечами. Вот и конфликт ценностей – для неё он жив, а значит, может подарить «новую». Какого рожна хранить старый подарок, если подвернулся случай его продать? Вот и всё. Для неё – всё. Он жив. Он может написать новую картину.
Вот и всё. А вот ежели бы он умер, вот тогда бы Мариэтта Власовна уж хранила бы его картину как зеницу в оке, ровно столько, пока бы не явился покупатель с самой большой ценой. Ничего личного.
– Чё молчишь-то? Подаришь?
– О чём речь, Мариэтта Власовна, вам-то, да хоть пятьдесят полотен.
– Ну, пятьдесят не пятьдесят, а одну подари. Ты так обещаниями не разбрасывайся.
Пятьдесят! Это, брат, тебе всю оставшуюся жизнь рисовать… А вот и твой конверт.
Она вынула бежевый конверт из хорошей визиточной бумаги, но отдавать его не спешила. Что-то прикидывала в уме старая ведьма. Не знала с чего начать. И начала с главного.
– Вот что, Теодор. Джентльмен этот странноват. Рассматривал тут, ходил пол часа, потом остановился на твоих картинах. Чуть ли не ногтем поколупал. Расспрашивал о тебе, кто да что… ну, я-то понарассказывала.
– Не сомневаюсь, Мариэтта Власовна, это – ваш конёк – преподнести!
– А ты тут мне не льсти! Ну, если только чуть-чуть. Ладно. Дальше. Он, значит и говорит, а, мол, нет ли у вас ещё его работ? Я провела сюда, показала. С этой он и начал. Вижу – хочет купить, будет покупать. А я-то цены и не знаю! Ты ж её подарил. Не оценивали мы с тобой её…
– Ну что ж, Мариэтта Власовна,- уже более холодно проговорил художник.- Действительно, цену моего вам подарка мы с вами не обсуждали. Да и какая цена может быть у подарка? Это же так, от души. Раз я её вам подарил, то это теперь – ваша собственность, так? А коль ваша собственность, так и зачем же вы мне рассказываете про её судьбу? Это, извините, теперь ваше личное дело. Увольте, поступайте как знаете.
Теодор не был «интеллигентен до идиотизма».
Просто он сам не любил попадать в неловкие ситуации, и не любил когда кто-то рядом в них попадал. Именно поэтому он не смотрел «комедии положений», в которых люди-персонажи не вылезали из этаких «положений». Он сейчас хотел одного: самолично, быстро, снять ношу с плеч Мариэтты и успокоить её, заверив в том, что её подлый поступок вовсе не подл, что это бывает сплошь и рядом, и обычное дело.
Правда не бывает одна, к одной и той же ситуации можно найти сто правд, и каждая в отдельности останется внутри себя – правдой. Он сейчас выбрал такую. Пусть себе в ущерб, но, со стороны этой правды – он ведь подарил-таки картину, и теперь эта картина не его, так какого рожна?
– Ты не ерепенься, надо же, Иисус выискался! – Мариэтта пошла зеленоватыми пятнами от негодования.- Что моё, я и сама знаю. А коль от тебя новую работу прошу, значит эту, проданную, считаю за товар. Понял, нет? В благородных играй в другом месте и бабку не обижай. Ишь, что удумал, чёрт, Мариэтта никогда подарков не продавала, надо это знать, а не сопли тут распускать!
– Полно те, Мариэтта Власовна,- потерялся Теодор, вот тебе бабушка и Юрьев день.
Нифига себе.- Отчего не играть в благородных? Вы – знатная дама, я – художник, кому ж ещё быть благородным?
Эта нелепая тирада несколько успокоила Мариэтту, пятна прошли, кожа приняла свой естественный цвет пудры. Она расплылась в кресле и зарделась румянцем польщённости. Слова Теодора звучали для неё убедительно.
– Ну, ладно, действительно, чего это я взбеленилась? Такой галантный кавалер у меня тут сидит, рассыпается в любезностях, а я ни ухом ни рылом в его куртуазности… прости, дорогой.
М-да, умела Мариэтта грациозно выйти из идиотской ситуации. Именно поэтому и в бизнесе преуспела. Чёрт их разберёшь, этих людей! В самой одноклеточной амёбе живёт лорд, и в каждом лорде не спит амёба. И неизвестно, в какой момент из кого что вылезет.
– Ну, стало быть, я о картине, которая… отсюда,- Мариэтта улыбалась всеми своими фарфоровыми зубами как ни в чём ни бывало.- Теодор, я, признаться не поняла её ценность. Уж очень она отличается от всего, что ты рисуешь. Э… прости, пишешь, конечно же – пишешь! На мой взгляд, очень печальное полотно, если не сказать зловещее. Может, потому и подарил, что не жалко было? -…
– Шучу, теперь – шучу. Понимаю, это, видимо, какое-то твоё настроение души было.
Но, я это и использовала. Джентльмен этот очень ей заинтересовался, вот я и наговорила, что эти картины ты не продаёшь, что б цену поднять, понимаешь? Да что ты молчишь всё время?
А что тут было говорить?
Теодор потерял дар речи, когда Мариэтта заикнулась про Серию. Ей-то откуда знать?
Или интуиция? Или просто к слову пришлось? Одно из миллиона.
– Ну так вот,- не нуждаясь в репликах собеседника продолжала дама.- В итоге я загнала ему полотно по тройной цене от тех двух твоих. А, кстати, те две он уже так купил, прицепом, что ли… или из вежливости, я не поняла. Но это и не важно!
А, каково?
Разумеется, Теодор рассыпался в благодарных комплиментах. Они ещё немного пожеманились, затем продавец рассчиталась с поставщиком, и последний поспешил ретироваться. Мариэтта сунула в карман пиджака Теодору визитку.
– Вот его визитка. Он очень просил тебя ему звякнуть. Советую уважить.
– Ну, я…
– А ты не якай, позвони, от тебя не убудет. Всё, что само плывёт в руки – надо брать, а уж потом разберёшься, надо оно тебе или нет. Он сначала спросил твои координаты, но я не дура, мало ли что – «проф. тайна», говорю. Тогда он визитку дал для тебя. Позвони, чую, что верняк, ты уж меня послушай, дело говорю.
Теодор ещё раз поблагодарил благодетельницу и отбыл, наконец, восвояси.
4.
Почему после таких событий, даже неся в кармане сумму, о которой несколько лет назад и представления не имел, выходишь на улицу с ощущением, что тебя оплевали?
Очень хочется воды. Вымыться. Сейчас бы почуять носом запах речки, осоки, ивы над водой… да с разбегу в воду, с малюсенького покосившегося мостика. И долго не выныривать, разглядывая в мутности реки её сокровища – ил и камни… Почему детство даётся один раз, и именно тогда, когда не можешь этого оценить? «Знал бы, кто всё так придумал, сам бы его здесь задушил…» Хорошая песня, правильная.
