Андрей Курков - Форель a la нежность (сборник)

Впереди показался заросший мхом шлагбаум, некогда закрывавший железнодорожный переезд. Теперь за ним и рельс-то не было: только насыпь кое-где сохранилась.

– Всего доброго! – Я остановился у шлагбаума и протянул старичку руку на прощанье.

Он непонимающе посмотрел на меня.

– Дальше вы пойдете один. Так приказал капитан. Вот по этой дороге, за шлагбаумом.

Старичок хмыкнул что-то невразумительное и, не попрощавшись, потопал в указанном направлении.

Я облегченно вздохнул.

Назад можно было не спешить. Кто его знает, что ждет меня на заставе.

Я развернул карту, изменяя свой маршрут так, чтобы вернуться на место к вечеру, и свернул с тропинки.

Идя по лесу, я вышел на поляну, где горел костер, а на вертеле жарился кусок мяса. Рядом, улегшись на плащ-палатку, дремали двое белогвардейцев.

Услышав мои шаги, они проснулись. Один пристально глянул на меня и вскочил на ноги.

Я обомлел. Передо мной стоял живой штабс-капитан Бургасов.

– Вы живы? – вырвалось у меня.

– Как видите. И не только я. История слишком часто ошибается!

Во втором я узнал вихрастого фельдфебеля из казаков.

– И он жив, – с улыбочкой произнес штабс-капитан.

«Да, – подумал я. – Командир истории не доверяет, Бургасов считает, что она слишком часто ошибается… Хорошая штука история, если по ее ошибке человек остается жить, хотя должен был уже несколько раз погибнуть!»

– О чем задумались, господин солдат? – штабс-капитан присел у костра, протянул к пламени руки.

– Об истории, – сознался я.

– Бросьте, пустое это дело. Лучше мяса возьмите. Правда, подгорело немного. На огне жарилось, не на углях…

Мясо было жестким и невкусным, но из вежливости я его старательно разжевывал.

Штабс-капитан крутил в руках револьвер, уставившись на пламя.

– Вот и все, – он поднялся, отрешенно глядя на горящий костер, – пора прощаться, господин солдат.

– Вы уходите? – спросил я.

– Скорее, вы остаетесь, – дуло револьвера заглянуло мне в глаза. На мгновение показалось, будто черный глаз револьвера мне приветливо подмигнул.

– Вы что, серьезно?!

– Вы меня поймите. Я не могу вас так часто не убивать. Гуманизм гуманизмом, да и вы мне симпатичны. В другое время я бы с удовольствием играл с вами в шахматы в моем имении, но война, вы понимаете, война.

Я попробовал понять, но не успел. Резкий толчок в грудь свалил меня на землю. Рука инстинктивно зажала рану, и по пальцам заструилась теплая липкая кровь.

Дышать стало трудно. Воздух до боли теснил легкие. Я выдохнул его, и весь окружающий меня мир провалился в темноту.

Я был убит, хотя по отчетности и сводкам всего лишь пропал без вести.

Прошу прощения за вынужденную остановку в повествовании. Связана она, увы, с трагической гибелью главного героя, который сам и рассказывал о событиях, участником которых он был. Может быть, и следовало бы закончить на его гибели, но тогда история была бы явно не завершена. Поэтому я, как тайный свидетель описываемых событий, со свойственным погибшему герою беспристрастием, добавлю ко всему рассказанному лишь одну маленькую главку.

После того как герой пропал без вести, о чем сразу же было сообщено его родителям, как и о награждении пропавшего боевой наградой, события на заставе развивались следующим образом.

Спустя некоторое время на заставу прислали молоденького новобранца. Парень сразу всем понравился. Он отлично играл в шахматы, был исполнительным, улыбчивым, открытым и доброжелательным.

– У нас новости, – как-то сказал капитан. – Наш черед заступать дежурить в спецточке.

У всех, кроме молодого солдата, испортилось настроение. Возникла неприятная пауза.

– А ты что, не боишься? – обратился капитан к новенькому, сидевшему с беззаботной улыбкой на лице.

– Никак нет! – браво отчеканил солдат.

– Что ж, тогда пойдешь ты.

Тем же вечером, собрав вещмешок, они вдвоем с капитаном отправились на спецточку. Шли долго, почти трое суток. Ориентировались по черточкам, нанесенным смолой на крупные валуны.

Новенький с интересом разглядывал землянку, в которой ему предстояло жить, ржавый ствол пушки, выглядывавший из ямы.

– Тебе придется немало потрудиться! – сочувственно произнес капитан. – К четвергу ствол пушки должен блестеть и внутри, и снаружи. Думаю, успеешь. В четверг придет сержант. Смотри, чтобы все его приказы выполнял. Придет время, и мы сменим тебя. Ну, все, живи, солдат!

И капитан ушел.

Солдат нашел банку с оружейным маслом, достал инструмент и тут же уселся за работу. Почти двое суток не отходил он от доверенного ему длинноствольного дальнобойного орудия на стационарном прицеле.

В четверг утром солдат проснулся и заметил рядом с кроватью присевшего на корточки молоденького сержанта.

– Ну, вот вы и проснулись! С добрым утром! – обрадовался сержант. – Наверно, очень устали вчера. А я уже боялся, что до обеда ждать придется. Поднимайтесь, пожалуйста. Будем готовиться к исполнению приказа.

Солдат вскочил и оделся. Позавтракали они вместе, а к чаю сержант вытащил две булки.

– Как пушка? – спросил сержант, допивая чай.

– Начищена! – отчеканил солдат.

– Да я не об этом. Нравится?

– Конечно! – с готовностью ответил новобранец.

– Тогда пойдемте, стрельнем!

Вышли из землянки. Зарядили.

Сержант внимательно и долго давал солдату полезные советы. Потом негромко скомандовал:

– Огонь!

По лесу прокатилось гулкое эхо выстрела.

Сержант заторопился. Пожал руку. Сказал, что был очень рад познакомиться, и ушел до следующего четверга.

Солдат присел у пушки и закурил принесенную сержантом «Приму».

С самого начала служба на спецточке ему понравилась.

Заставы больше не было. Особая длинноствольная дальнобойная пушка на стационарном прицеле с первого выстрела поразила цель.

Дымились, догорая, обломки дома, под которыми были погребены погибшие смертью храбрых седой капитан и четверо его солдат.

Быстро зарастали малоприметные тропки вокруг заставы.

И каждый новый четверг тревожил память о погибших новым взрывом.

А где-то по рукам командования медленно брела, собирая нужные подписи, бумажка о присвоении капитану очередного воинского звания…

Форель à la нежность

Повесть (Из цикла «Старые тайны»)

– Поехали к Димычу!

С этого задорного выкрика несколько лет подряд начинались загулы их веселой компании в ресторане «Казанова». Заваливались они туда обычно к десяти вечера и перво-наперво проверяли, на месте ли шеф-повар в своем белом колпаке невероятной высоты. Говорили, что колпак каждое утро крахмалила его любовница Вера, которой на вид было лет двадцать пять, то есть была она примерно раза в два с половиной моложе и в столько же раз меньше телом, чем ее любимый повар. Иногда они ее тоже заставали в ресторане – носила она мини-юбку и какую-нибудь обтягивающую яркую кофточку. Над ее естественно круглыми глазками нависали наклеенные удлиненные ресницы. Под слегка курносым носиком жила хитроватая улыбка тоненьких губ.

Шеф-повара звали Димычем. Ваня Солнышкин всегда думал, что это сокращенное от Дмитриевича, но оказалось, что когда-то друзья так перекрутили его фамилию – Никодимов. Солнышкин помнил, как лет пять назад его первый раз привели в этот ресторан старые знакомые. Привели прямиком к шеф-повару, словно место это было эксклюзивным кулинарным клубом, в котором сам шеф-повар давал «добро»: кому можно туда приходить, а кому – нет. Димыч в тот раз долго и задумчиво смотрел на Ваню, но было очевидно, что думал он в тот момент о чем-то своем. А Солнышкин, будучи в веселом состоянии духа, решил, помнится, подыграть ему в этом своеобразном визуальном экзамене. Протянул руку. Сказал, как когда-то в детстве: «Ваня Солнышкин». Димыч кивнул, одновременно выныривая из своих мыслей. Сказал: «Знаю, знаю». И кивнул одобрительно своим знакомым, которые Солнышкина к нему и привели. Теперь, конечно, это уже не имело никакого значения.

В «Казанове», расположенном в небольшом подвальчике, где когда-то находился жэковский клуб восточных единоборств, одновременно могли нагурманиваться человек тридцать, не больше. Столики были круглые и идеальные для троих. Компания у них была обычно человек в пять, и тогда за двумя составленными столиками им не было особенно просторно. Но сразу возникало чувство единения, дружеской сплоченности. И, конечно, радовала их всегда еда в исполнении Димыча. Говорили, что он всю жизнь проплавал шеф-поваром на теплоходах. Притом не на каких-нибудь, а на самых крупных круизных лайнерах. Даже на «Адмирале Нахимове». И на берег он сошел как раз перед последним рейсом этого теплохода. Воспитав и оставив после себя достойную смену. После этого, правда, пришлось ему пройти через добрый десяток одесских забегаловок и ресторашек с дешевой публикой и хозяевами, имевшими в голове неполных три класса образования, а на груди и других поверхностях – букет тюремных татуировок. После ссоры с последним хозяином Димыч посчитал самым разумным уехать из Одессы. А у уезжающих из Одессы есть только несколько маршрутов: Нью-Йорк, Тель-Авив, Москва и Киев. Как человек уже приблизившийся к возрасту физиологической сытости, он выбрал самый короткий маршрут.