Елена Яворская - Жестяной самолетик (сборник)

— Уй, е!

— Люб, это у меня в глазах троится или там правда три нуля? Да я точно такую же за четыре сотни на рынке видела!

— А ты видела, куда заходила?

— Да ну их, если на полшага ближе к центру, так уже цену ломят…

— Не-е-е…

Вывожу Настьку на улицу, тычу указующим перстом в вывеску, на которой васильковым по нежно-голубому начертано «Фобос»… Не хватает только магазина декоративной косметики «Деймос». А что вы хотите в стране, где даже шоколадный батончик — и тот «Марс»?

Креатив, однако! Кстати, у нас недавно этим модным словечком парикмахерскую назвали, так соседка баба Рита туда идти побоялась. И я ее понимаю…

Баба Рита, кстати, работает уборщицей в компании (ввиду малости оной правильнее будет именовать просто компашкой), занимающейся наружной рекламой. Так что, думаю, скоро слово «креатив» перестанет вызывать у нее священный ужас. И, заходя со шваброй в санузел, она будет зычно ругаться: «Эк сколько мимо унитаза на-креативили!»

Впрочем, не все так плохо. Бар, возникший на месте детского магазина, хорошо назвали, честно. «Три поросенка».

В нашей палате, отнюдь не белокаменной, прибыло. И опять же, вновь прибывшего еще нескоро назовут дедом. Бедовый такой мужичок лет сорока пяти, балагур и любитель бородатых анекдотов:

— Я, — говорит, — дизайнер. — Нет, это не фамилия. Фамилия моя Сидоров, шо у того козла, а дизайнер — это профессия.

Вежливо посмеялись. С меня даже сплин слетел вместе с остатками сонливости. Видно, при столь малом количестве общения, какое было у меня в последние полторы недели, на качество я скоро начну забивать.

Сидоров, ко всему прочему, еще и тезкой моим оказался, Пашкой. И так же совсем не по-современному любящим свою работу. Через пару дней мне уже казалось, что о работе дизайнера в частном издательстве я знаю все. Если верить Пашке, с писателем А. и с поэтом Б. он на вась-вась, а с публицистом В. вообще не один литр водки выпил. Среди постоянных Пашкиных клиентов были местный пивной король и колбасный магнат — делал он им этикетки и рекламные буклетики.

— А вот новые пропуска для работников мэрии без меня, наверное, доделают, — вздыхает Пашка. — Они поначалу хотели, чтобы корочки васильковые были, а я им другое предложил. Не коричневые, нет, а, знаешь, такие, коньячного оттенка, с золотым тиснением…

— Коньячного, — говорю, — это хорошо. Это электорату понятно. Но желтые были бы лучше по сути.

— Желтые? — Пашка страдальчески морщит лоб, думает, наверное, как бы потактичнее выразиться о моих дизайнерских способностях.

— Ага, Паш, желтые, — радостно подтверждаю я. — Желтый билет — оно и откровенно, и законопослушно. Короче, полнейшая гармония формы и содержания.

Простых смертных тюрьма и больница делают философами. Во что трансформируюсь я, философ, — труднопредставимо и устрашающе.

Папеньку грозятся выписать со дня на день. Я по-прежнему маюсь отпускной тоской. А ее вечерняя модификация — это вообще что-то. Том за томом перечитываю Дюма, пытаясь воскресить то ощущение необычного в обычном, которое посещало меня в детстве. Фигушки! Моя реальность ну никак не хочет производить стыковку с реальностью книжной. Злюсь, плююсь, обижаюсь на Дюма и ухожу к Толкиену. Погружаюсь, но ненадолго. Всплыть меня заставляет мелодичное «динь-динь» над входной дверью. Воображаю: вот открываю я дверь, а передо мной седобородый Гэндальф. Пойдем, говорит, Любка гномикам помогать. И я, вся такая из себя Белоснежка, радостно бросаюсь на помощь гно…

— Люб, насыпь песочку в сахарницу, — просит тетя Нина. Сахарница размером с двухлитровую банку, тетя Нина — женщина представительная, вот и любит все крупное. — Гости пришли, а песок, как назло… поздно, а до круглосуточного по слякоти бежать ой как не хочется…

— Теть Нин, тебе сахарного или речной подойдет? — плоско шучу я. И сама же хихикаю, не на шутку, нет. Просто живо представляю себе, что Гэндальф ошибся дверью, и сейчас все эти Балины и Торины доедают последнюю теть Нинину булку.

Эх, фэнтези, что ли, кропать начать. А что, это тема. Причем неисчерпаемая: собралась толпа и отправилась за семь верст киселя хлебать. Чтобы кто-нибудь кому-нибудь в пути не навалял — так это никакой фантазии не хватит, вот вам и драйв, и этот… как его… экшн. Потом выяснится, что молочную реку Темный Властелин перекрыл плотиной, а кисельные берега основательно изгажены выбросами с химзавода троллей. Вот вам и великая миссия для команды безбашенных смельчаков. И вторая книга. А в третьей…

Воображение, тпру!.. тпру, я сказала!

Мой пегасик по кличке Плагиат нетерпеливо переминается с копыта на копыто, готовый сорваться… В полет, в пропасть или просто в истерику — кто ж его, крылатого, знает.

А если всерьез, знать бы, почему одни замучились придумывать, как получше убить время, а другим времени не хватает просто катастрофически? Мне кажется, это самая большая несправедливость мироустройства. Ну, или хотя бы одна из…

Дом, милый дом! Ну или как пел мультяшный поросенок: «Как хорошо прийти домой, как приятно это…»

Мужичков во дворе никого — подмораживает. Наверняка все «в клубе» — в переоборудованном под казино для бедных, но местных подвале.

И только из окна первого этажа высунулся по пояс, разглядывая окрестности, местный двойник Розенбаума: абсолютно голый череп, темные щетинистые усы, веселые глаза с чертинкой. По паспорту он Чулков Федор Александрович, в просторечии — дядя Федор. Томясь и тоскуя по личной свободе под гнетом волевой супруги, дядя Федор не стал заморачиваться поисками мифического Простоквашина — он, как в студенческой невеселой шутке, просто квасил.

— Федь, ты чего?

— Да моя, мать ее за ногу, ключи у меня отобрала. Сиди, говорит, лысый черт, дома с внуками, а я тебе за это вечером пива принесу… Слушай, Палыч, а у тебя нет, а?..

Прямо-таки сказочный сюжет: выгляни в окошко, дам тебе поллитра. Не в рифму, зато в точку.

— И Валька в долг не дает… — пожаловался Федя. Выражение лица у него было, как у пожилой проститутки, которой в очередной раз забыли заплатить.

— Федь, я тебе больше скажу: и я сегодня не настроен. Мне, понимаешь ли, надо срочно о друге человека позаботиться.

— Собаку завел, что ли?

— Нет, унитаз надо прочистить, забвается.

— Деда, а куда Мурке валерьянку наливать, в стаканчик или в блюдечко? — донеслось из Фединой квартиры.

— В больницу играют, — грустно пояснил деда.

Да? А я подумал, в царево кружало…

И как не подумать! В подъезде воняло так, будто бы взорвался выстоявший в мутные годы застоя и смутные годы перестройки, но капитулировавший, наконец, под ударами амортизации самогонный аппарат. Интересно, кто это понес невосполнимую утрату? Нинка или Валентина? Ну уж точно не Виталий Петрович! У него аппарат — всем аппаратам аппарат. Недаром Виталя во время оно трудился на благо военпрома. А самогонный… он же навроде гоголевской птицы-тройки — и нехитрый, вроде бы, снаряд, но как нашу ментальность отражает! Не-ет, в Виталином аппарате я уверен куда больше, чем в своей печени. Приятно сознавать, что все-таки есть в нашем зыбком мире вещи, символизирующие постоянство!

А зайду-ка я к Виталию Петровичу — он ведь и в сантехнических делах шарит.

Встречает меня сегодня вечерочком возле дома Витька, одноклассничек мой обожаемый.

— Что-то, — говорит, — ты, Любовь Пална, в последнее время ходишь такая грустная, ну просто как в воду опущенная.

— А чему, собственно, радоваться? — не отпираюсь, Витька у нас психолог-практик, хоть и трудится слесарем в автомастерской. — Я ж ходячая реклама Аэрофлота, всю жизнь в пролете. И вообще, чего ума пытаешь, лучше анекдот расскажи. Я и посмеюсь… может быть.

— Грубая ты, Любка.

— Зато ты у нас, Витя, мягкий, как подушечка для иголок. Так и тянет подколоть.

С неба на нас робко взирает бледненькая луна, с балкона подозрительно таращится желтушная от электрического света Витькина жена с пушкинским именем Людмила… Что там папаша задвигал про соответствие формы содержанию?

— Теть Люб, сказку расскажите!

Это неведомо откуда вынырнули Лилечка и Маргаритка, девчоночки-погодки, внучки Федора Александровича. «Вот уж повадились», — вполголоса ворчу я. Но на самом деле довольна, что греха таить, довольна. Если дошколятам все еще нужны сказки, значит, не все потеряно. Сказки я придумываю буквально на ходу и, начав, никогда не знаю, чем закончу. Может, и вправду в писатели податься? Ага, только кто меня тогда кормить-поить будет!

— Ну, пойдемте ко мне, у меня чай есть с самым сказочным вареньем.

— А какое оно, самое сказочное? — спрашивает Лилечка.

— Что значит какое? Малиновое, конечно!.. Вить, пока.