Сильвия Хутник - Карманный атлас женщин
Водка, что ли, у меня горит внутри? Или это отцова болезнь, когда внутри болит, а снаружи — отупение?
Не хватало еще, чтобы я свихнулась.
Мария вставала утром и первым делом пыталась понять, не сходит ли она с ума. Она не знала, что делают сумасшедшие, но решила повнимательнее за собой следить. Быть чокнутой бабой — это все, это конец, это уход из жизни. В трамвае все сторонятся, на базаре убегают, не желают знаться. Дети плюются с близкого расстояния, над головой кружат мухи, жуть. Мужик — пускай псих, даже вонючий, — тот может быть мудрецом. А глупая баба — это ведьма, которая маленького Яся держит в клетке.[12] Сумасшедшая с чердака, обложенная книгами и тайными записями. Это знахарка, травница, вытравляющая зародышей. Костлявая, с длинными волосами. Кривой нос и никаких шансов на складную жизнь.
Когда-то в родном доме она начинала день с уборки. Теперь и думать об этом забыла. Вытрясала в рот из пакета вчерашние крошки и шла в ванную. Открывала дверь (лампочка никогда не горела), выскребала пальцем остатки зубной пасты и приводила себя в порядок перед работой. Смотрела в осколок зеркальца: сначала пристально в глаза, потом — оглядывала лицо. Вроде как все на месте, руки немного тряслись после вчерашнего, но в принципе нормально, пройдет после первой стопки. Потом она одевалась. Вытаскивала из коробки такие грязные тряпки, что с непривычки могло бы стошнить. В восемь утра трудно вообразить, что тряпка — это тюль, а смердящие джинсы — бархат. Все висит, Мария похудела от недоедания, стала походить на смерть, страшную палку со скрипучим голосом.
«Что это вы, пани Марыся, худенькая такая, прямо скелетик. Худеть вам совсем не идет, зря вы это, как девочки с рекламы хотите быть, тоже без сисек, трупики костлявые, неизвестно откуда только у них силы берутся ноги переставлять. У женщины должно быть чем вздохнуть и на что сесть». У Марии ничего больше не было, даже груди, и нужды ее иметь она не видела. Ребенка нет и не будет, так на кой ей грудь. Как Дарек пошел к Тересе и ребеночка ей заделал, одна соседка так прокомментировала ситуацию: «Ой, надо было мужика к себе подпускать и детей ему нарожать, как бог велел. А то такие ленивые стали, что даже ноги им лень расставить».
И Мария пошла к гинекологу, впервые в жизни. Думала, может, они как-нибудь не так с мужем делали или что. Чуть не померла со стыда, рассказывая врачу «про это», но тот послал ее на анализы, и выяснилось, что Мария бесплодна. Значит, что? Значит, никогда? «А это значит, дорогая моя, что надо взывать в молитве к милости Божьей и лекарства какие положено принимать, а лучше собачку завести и о ребенке забыть». Мария никогда о потомстве не думала, но чем больше осознавала, что не сможет его иметь, тем больше его желала. Может, ребенок вызвал бы в ней какие-то теплые чувства? Маленькая принцесса или маленький принц. Она брала бы его с собой на базар, ставила бы колясочку рядом, и малыш бы на воздухе был, и сразу работа и прогулка в одном флаконе. Пить бы бросила. Нет, при ребенке она бы никогда не спилась! Устроила бы ему уголок, собирала бы игрушки, покупала красивую одежку или сама шила. Ведь когда-то она хорошо шила на машинке куклам и даже себе платье-костюм сделала. А уж как бы она любила этого ребеночка, боже мой. Как бы прижала, ти-ти-ти, маленькую свою кнопочку, и никакого вам манежа, а только на руках так бы и носила день и ночь. Может, и мужик какой нашелся бы в помощь, а если нет, ничего, переживем. Справимся. Как сейчас.
Мечты росли и порхали в голове почти тридцатилетней уже Марии. Лекарства от бесплодия она не стала покупать, к врачу больше не пошла, молиться не умела. Остались только фантазии. Стоя за своим прилавком, Черная Манька все больше и больше наливалась вином и водкой, раз ее даже кто-то избил, только она не знала, кто и когда. Целую неделю лежала в постели, соседи по дому приходили и ухаживали за ней, так ухаживали, что один бомж украл ее кастрюлю. Последнюю, оставшуюся от торговли с мамой. А когда она немного поправилась, то пошла к ней, в ее палатку.
— Мам, дай кастрюлю.
— Чево-о-о?
— Кастрюлю у меня украли. Дай мне какую-нибудь.
— А ну пошла отседа, чувырла, пьяница! Перед людьми стыдно, что такая дочь, алкоголичка, тряпка. Ничего за душой не имеет, мужик от нее ушел, а она и рада, знай себе хлещет с бомжарней. Умрешь — такая даже не заметит. Психичка! Клиентки мне то и дело говорят: видели мы, видели вашу дочку, под мусорным баком на тряпке дрянь всякую раскладывает. А я им на это: была у меня когда-то дочь, но больше нет ее, знать тебя не желаю, убирайся!
Мария ушла. Она не чувствовала боли, грусти, злости. Мир слезам не верит, так что не стоит плакать, бормотала себе под нос и шла в конец базара. Кроткая пьянчужка. С никакой жизнью, да и зачем она, эта жизнь, не стоит на нее тратить силы.
После того как к ней пришел Дарек с намерением утрясти якобы имевший место долг, ей стали сниться сны о беременности. Сначала было как в рекламе по телевизору: младенчик перебирает ножками в розовой кроватке, над ним тут же склоняется мама и улыбается, будто изливает на него свет любви, земной и небесной благодати. Благолепие. И потом — памперсы. Сколько же такой ребенок писает-какает? Такие кучки — сама сладость, ей-богу. В ее снах не было пеленок и грязных ползунков, а были какие-то поля, луга, деревья и среди них Мария, сидит и смотрит на свой живот, а он растет не по дням, а по часам. Наступает кульминация, когда кожа на ее животе лопается, и из живота выскакивает уже одетый мальчик дошкольного возраста и бежит от нее. Мария гонится за ним, кричит: «Стой, стой, потеряешься». А потом резко разворачивается и идет в противоположную сторону. Будто совсем забыла о ребенке.
Еще один сон имел непосредственную связь с базаром. Как-то раз в мясную палатку пани Баси вошла женщина с троими детьми и четвертым в животе. С порога — улыбки и веселый разговор. Дети то и дело за что-то хватались, куда-то лезли, вертелись под ногами.
«День добрый, здравствуйте. Попросила бы с полкило этих крылышек. Да, этих, самое то… Да… спасибо большое. И, может, еще… Петрусь!! Ах, негодник, перестань мне сумку теребить, не то получишь. Так, может, еще, пани Бася, голубушка, вот этой ветчинки, десять ломтиков, это будет на ужин… ну сил моих никаких больше нет, сказала, получишь по первое число, а ну, живо отсюда все!! Хорошо, пожалуй что, все. Сколько с меня? О, пакетик, прекрасно, пригодится. Премного вам благодарна, пани Бася, удачного дня и до свидания!»
Вот так и соединяла женщина материнскую любовь с покупками.
Ночью Марии приснилось, что сидит она в костеле на скамье и смотрит на стаю кошек, собак и детей, крушащих все вокруг. Дети заходили в алтарь, сбивали свечи, собаки писали на исповедальную кабинку, кошки из дароносицы ели облатки. Вели себя как та малышня в палатке пани Баси. Мария сидела, смотрела, и где-то там зрела мысль, что она должна что-нибудь сделать. Крикнуть «Брысь!», прогнать четвероногих прочь. Но даже если она хотела выдавить из себя голос, то он застревал у нее в горле и пропадал. Она не могла встать, ее ноги одеревенели. Она сидела так и смотрела на разрастающийся погром. Никто не приходил, а Мария чувствовала себя на самом деле свободной и счастливой. Она ничего не должна была делать, ни о чем думать. Она могла Не-Жить.
Кроме снов, ее одолевали физические недуги. Какие-то непонятные боли. Колики в животе, прострелы в спине. Но главным образом — выпадающая матка. Как будто что-то ее там пинало, толкало. Боль иногда становилась такой пронзительной, что она не могла встать. И тогда она садилась на тротуаре и свертывалась калачиком, в эмбрион. Эй, Манька, ну сделай же с собой что-нибудь. Может, у тебя рак или СПИД? Позаражаешь здесь всех, и весь базар перемрет. Иди лечись или домой. И Мария шла домой, а точнее — ползла несколько улиц, что отделяли ее от дома. Перед подъездом детишки облили ее какой-то дрянью, сброшенной в целлофановом пакете с этажа. Ей было все равно. Раскладушка… На раскладушку лечь и свернуться как-нибудь, может, перестанет дергать. Когда дергало, Мария наконец что-то чувствовала. Свой живот, свое тело, вообще хоть что-то. Она становилась этим телом только тогда, когда у нее болело. Больше не надо было резать кожу, ее вполне устраивали и судороги.
Дотащилась до дома, плюхнулась со стоном на свою раскладушку. Несколько минут спустя почувствовала что-то липкое между ног. Подумала, что описалась от боли. От всего этого ей стало смешно. Вспомнила, как Антек Дурачок кричал на весь базар: «А чтоб вы все насмерть усрались!» То есть смерть к ней, к Марии, пришла, ее выбрало пророчество юродивого. Она начала бестолково вспоминать все слова и вообще все, что было связано с Антеком Дурачком. Вот так в одночасье предстал он перед ней волхвом, проповедником и пророком.
Он появлялся под конец недели и, как только входил между первыми палатками, начинал орать: «Во-о-о-оры, держи, полиция, баба булку украла». А у тех баб, что стояли рядом с ним, на лица выползал испуг, и они начинали оправдываться, что это не они, что они тут просто стояли. А Антек Дурачок шел дальше и кричал: «Помрем, помрем, и все знаем о том, а если не помрем, то друг дружку сожрем» — и сопровождал все это громким «а-а-а». Вонища от него исходила, а он себе шел со своими сумками через толпу людей, проталкивался. Всегда куда-то спешил. Иногда встанет перед кем-нибудь, уставится своим косым глазом и скажет что-то типа: «Мышц — гора, в голове — дыра, не крадут только фраера». И этот человек сразу краснел или смывался куда подальше. Случилось раз, подошел Антек к Маньке и начал ее крыть. Тогда Витек ему: «Слышь, псих, оставь женщину». А тот ноль внимания и продолжает крыть… но вдруг перестает и обращается к ней: «Научись так говорить, иначе погибнешь. Проснись, детка» — и снова свое раскатистое «а-а-а». Мария как стояла, так и осталась, как вкопанная. Что это было, что это должно значить, да пошел он, будет тут каждый псих ей мозги сношать.
