Банана Ёсимото - Ящерица (Сборник рассказов)
Хотя было видно, что ее обуревают сомнения, Ящерица согласно кивнула. Во всем, что касается ее, я остаюсь пятнадцатилетним оболтусом — как мальчик, готов хвастаться ею, горжусь тем, что она любит меня.
Добравшись до старой гостиницы, мы наконец-то дали отдых своим утомленным телам. Ящерица, как всегда, уткнулась в меня носом и, как мне показалось, уснула. У меня слипались глаза от усталости.
Я уже засыпал, когда Ящерица произнесла что-то неразборчивое. Я переспросил:
— Что?
— Так вот, — сказала она, будто продолжая ранее начатый разговор, — если бы в нашем мире был такой человек… или полубог, который следит за тем, чтобы люди жили по правилам, то он бы в трудный момент подсказывал: «Так нельзя делать» или «Это правильный поступок». Удобно, правда? Но никого такого нет. Может, если бы он был, он прекратил бы весь этот ужас. Но пока что все продолжается. Приходится справляться самим. И как бы ни было ужасно то, что мы пережили, мы должны помнить, что могут быть вещи и пострашней. И в этой ночи тоже дышат сотни тысяч несчастных людей. Прямо сейчас, в эту секунду люди умирают, теряют родных. Их предают, убивают. Мир такой огромный… Хоть бы это все прекратилось. Хоть бы стало меньше несчастных детей…
В стенах старой — традиционного стиля — японской гостиницы эти грустные слова прозвучали как печальное стихотворение. Сквозь сон я подумал о том, что темная храмовая улица, по которой мы недавно шли, утром заполнится народом, станет шумно, продавцы начнут торговлю, и с громким стуком отворятся главные ворота храма. Все изменится. Станет весело. Ветер разнесет запах жареного угря, запах рисового печенья. Мы купим китайских благовоний, а в храме приобретем амулет — чтобы повесить в нашем новом доме. Будем смотреть, как движется поток людей; наблюдать, как своим чередом возвращается к жизни бывшая безлюдной в ночное время улица.
Но я так устал, что не мог даже рта открыть. Я решил, что скажу ей это завтра.
А что, если она умрет?
Это значит, что ее не станет, что она больше ничего мне не скажет. Что этот нос, который с силой уткнулся в меня, и источник этой силы, и способность ее разума желать — все это исчезнет.
Исчезнут ее разметавшиеся волосы, поблескивающие в темноте. Исчезнет выпавшая ресничка — черточка на щеке. Исчезнет след от ожога — маленький шрам на пальце чуть ниже ногтя, ровно покрытого лаком. Прекратит свое движение ее душа, благодаря которой все это существует. Вот о чем я хочу поговорить. О том, о чем обычно люди не любят разговаривать.
Лишь бы только она жила.
Завтра смогу обо всем ей рассказать.
И в эту секунду нежным голосом Ящерица произнесла:
— Спокойной ночи.
А я-то думал, что она спит. От удивления мне расхотелось спать. Я принялся рассматривать ее. Она лежала с закрытыми глазами и даже сейчас, хотя я знал, что она не спит, казалась мне спящей. Я тоже пожелал ей спокойной ночи. В ответ она пробормотала:
— Знаешь, после смерти я попаду в ад.
— Ничего страшного. — Наверное, это было слабым утешением.
— Я тоже так думаю. В аду у меня будет гораздо больше пациентов.
Буквально через несколько мгновений ее дыхание стало размеренным, как бывает у спящих людей. Лицо приняло детское выражение.
Я еще немного полюбовался ею, а затем несколько минут плакал о нашем детстве.
Спираль
В тот день я, мучаясь жестоким похмельем, до вечера пробездельничал.
Я зарабатываю себе на жизнь сочинением текстов. По правде говоря, в тот день у меня была срочная работа — написать пару десятков предложений, поясняющих снимок известного фотографа. Однако голова моя раскалывалась, и как я ни старался выполнить свой трудовой долг, так и не смог плениться таинственным миром разбушевавшихся на фотобумаге волн.
Такому, как я, несколько странно посвящать себя работе, на которой приходится общаться с людьми. Особенно если речь идет о людях, делающих как раз то, что им самим нравится. Почему-то мне всегда кажется, что они подсматривают, заглядывают прямо в меня — «а что это там творится у него в голове?» По-моему, между такими людьми уже заранее существует некая договоренность. Уговор с незапамятных времен.
Как бы то ни было, в тот день, не вылезая из постели, я любовался прозрачностью осеннего неба. И такой необъятной — неохватной взором — была эта прозрачность, что отчего-то я почувствовал, будто меня предали и продолжают предавать.
Соседский ребенок занимался музыкой — фальшиво плакала скрипка. Нота, растворяясь, плыла по голубому небу, отражавшемуся в моем сердце. И чем фальшивей, чем неуклюжей была эта нота, тем неотвратимей достигала она той сияющей голубизны, которую видишь и с закрытыми глазами.
Если же я слушал скрипку, закрыв глаза, то к образу голубого неба примешивались также воспоминания о ресницах одной женщины, которую я близко знаю.
Она, бывало, запутавшись в словах, тянет: «Ну-у…» или «М-м…» — и тут же обязательно закрывает глаза. И когда это случается, ресницы, обрамляющие белые веки, становятся видны особенно отчетливо… При взгляде на ее слегка нахмуренные брови меня охватывает особое чувство — мне кажется, что я понял до последней капли ее характер, сочетающий в себе одновременно и великодушие, и вредность.
Момент понимания всегда страшен.
Такое ощущение, будто сердце вот-вот остановится. Наверное, это оттого, что прежде до этого мне ничто не удавалось настолько понять.
Вдобавок меня пугает тот факт — уж не знаю, зачем так себя вести, — что она закрывает глаза очень надолго. Обычно, когда я уже напуган (закрывает очень надолго!) и нахожусь в растерянности, она, открыв глаза и глядя на меня светлым взором, говорит что-то вроде: «Да-да, я понимаю. Это замечательно!» — и мгновенно превращается в такого открытого и прямого человечка. И хотя я считаю ее простоватой, подобные метаморфозы не вызывают во мне отвращения. Иногда мне даже кажется, что эта простота добродетельна, и тогда я стыжусь себя, не имеющего ни одной добродетели.
Этим вечером мы договорились встретиться, хотя в последнее время наши встречи стали для меня несколько утомительными. А все из-за ее странной манеры постоянно делать вид, будто она хочет что-то сказать.
Вот она звонит: «Приходи в наше кафе в девять вечера». Но «наше кафе», то есть кафе, в котором мы всегда встречаемся, работает только до восьми. Натуральная мистификация.
Я звоню, чтобы отказаться, и попадаю на автоответчик. Приятный женский голос, терпеливо повторяющий для меня дежурное сообщение, — и больше ничего. Ума не приложу, что она делает и где находится в настолько нерабочее время.
Ладно, ничего не поделаешь, я выхожу из дома.
На темных улицах ни души. Главная роль отведена здесь осеннему ветру. Сколько ни верти головой — со всех сторон окружает тебя печальная лунная ночь. Время странным образом застывает в прозрачном воздухе. Зябкий ветер комкает бесцельные бродячие мысли и несет их в городские расщелины — темные проулки меж унылых строений. Там, отстаиваясь, мысли превращаются в темень.
Ну конечно! Кафе закрыто. Ее нигде не видно. Вообще-то «наше кафе» на самом деле мелочная лавка — магазинчик «1000 мелочей», — в котором хозяин отделал часть помещения стеклом, расставил у входа несколько столиков — вот и получилась кофейня.
Я обожаю подобные пограничные сущности, перетекающие одна в другую. День и ночь. Соус, разлившийся по тарелке. Мелочная лавка, плавно переходящая в кафе. Любовь к подобным вещам есть следствие любви к ней. Она сродни вечерней луне — белое сияние на глазах растворяется в бледно-синем небе.
Я подошел поближе к лестнице, ведущей ко входу в лавку. Осмотрелся, но — увы — она так и не появилась.
Зато я услышал ее голос. Она звала меня по имени. Звук был необычным, будто сквозь вату. Мне показалось, что этот голос спустился в наш суетный мир прямо с райских облаков специально для того, чтобы произнести мое имя. Я поднял глаза — на фоне тускло отсвечивающих стульев и столов, выплывающих из темноты лавки, она звала меня, прижавшись к стеклу. Улыбаясь, она поманила меня рукой. Открыла мне навстречу тяжелую стеклянную дверь.
«Ну и как ты попала вовнутрь?» — это я. Она: «Попросила у хозяина ключи». Я вошел. Мне не сразу удалось убедить себя в том, что темное помещение, заставленное полками, на которых, как в этнографическом музее, была разложена кухонная утварь, и есть наше обычное место встречи. Гулко отдавались шаги, голос звучал неумеренно громко. Как ду́хи делового дня, как призраки полуденной сутолоки, мы сели за столик друг напротив друга.
Она достала из холодильника банку сока и налила нам по стакану, выбрав пару из сушившейся рядом с мойкой посуды.
— Ты думаешь, что это нормально — распоряжаться здесь, как у себя дома?
— Ничего страшного. Мне разрешили. — Отвечает из-за стойки.
