Инка Парей - Сумрак
Была еще одна картина — железная дорога, деформированная, покрытая вековой грязью дуга токоприемника, дом напротив, в котором в этот час уже были открыты окна и ставни, на подоконниках висели перины, афишный столб, возвышавшийся над крышей станции. На столбе по утрам собирались голуби, он видел их серые растрепанные перья, их вечную суету.
В доме рядом с непонятным заведением жил умственно больной ребенок, мальчик. Так же как старик, он часто сидел у окна; каждое утро в ранний час он высовывался из него, держа в руках голубое стеганое одеяло, и принимался сосредоточенно собирать его в складки. Старик часто спрашивал себя, отправляют ли ребенка по утрам с одеялом к окну, чтобы он подышал воздухом, или он сам приносил одеяло, чтобы иметь предлог посмотреть на улицу. Очевидно, что мальчик никогда не выходил из дома.
В это утро ребенок был чем-то сильно возбужден и постоянно выкрикивал что-то вроде «Ай!.. ай!.. ай!».
Мальчик встрепенулся, протянул руку и попытался пощупать, сам не зная что. Пальцы его вдруг свела судорога, и они почти потеряли подвижность. Что это было? Что хотел сказать мальчик?
Десять часов. По лестнице поднимается почтальон и бросает газету в прихожую через прорезь в двери. Старик поставил перед дверью стул, чтобы корреспонденция не падала на пол. Надо взять газету. Старик встал из-за стола и пошел в прихожую, где обнаружил, что стула нет на месте. Нагибаться было куда труднее, чем ходить. Сначала надо приставить костыли к стене, потом пошире расставить ноги, чтобы дотянуться до пола, — все это требовало времени.
Когда он вернулся на кухню, кофе уже остыл. Старик раздраженно положил газету на стол, бросил на нее беглый взгляд. Последняя страница с объявлениями развернулась и уперлась в тостер. Он почему-то вспомнил большую фотографию: убитый тюлень на подстилке, а вокруг окровавленный снег. Был и второй снимок, поменьше, — космический зонд «Вояджер».
Куда делся стул? Почему его не было? На днях социальный работник, его бесценная помощница фрау Мест, передвинула ему кровать, а потом достала зимнее одеяло, а он смотрел, как она работает, сидя на стуле, который она, естественно, для него поставила.
На лбу старика появились крупные капли пота, он вытер их, но они выступили снова.
Фрау Мест достала толстую перину из большого пластикового мешка и хорошенько ее взбила, старик хорошо помнил обуявший его ужас, когда он увидел следы недержания, хорошо заметные на перине, отвратительные засохшие озерца, неаппетитными кратерами застывшие на краях, где скапливалась вытекшая моча. Но женщина, казалось, не замечала его испуганного взгляда, а может быть, она просто притворялась, что не видит ни взгляда, ни пятен.
Фрау Мест была маленькой изящной женщиной с темновато-седыми жидкими волосами. На затылке она носила прикрытый сеточкой пучок, поверх которого был надет белый накрахмаленный чепец.
В тот день он смотрел, как она молча убирала его кровать. Женщина была приблизительно одного с ним возраста, они могли бы о чем-нибудь поговорить, но никогда этого не делали. Он бы понял это, если бы женщина была намного моложе его, но молчание фрау Мест задевало его за живое, обижало и уязвляло.
Чем старше он становился, тем труднее было ему знакомиться и сходиться с людьми его поколения. Если бы они запросто встретились с фрау Мест и вступили бы в контакт, он воспринял это как оклик из давно минувшего и забытого прошлого. Встреться они лет пятьдесят назад, он бы весело с ней смеялся и попытался бы прикоснуться к ее энергичному узкому плечику, но вчера он лишь тупо молчал и следил за ее движениями, сидя на стуле неподвижно, как колода.
Около одиннадцати во дворе стало шумно, старик услышал мужские голоса, короткие фразы, смех, еще фразы и снова смех.
— Петли купишь у Хейсса, — сказал кто-то.
— На Радилоштрассе?
— Не знаю, как называется улица. Дом стоит прямо перед шлагбаумом.
— Две петли?
Их было трое: мясник, хозяин гостиницы и еще один мужчина, стоявший спиной к старику. Сейчас говорил он, подняв вверх два пальца. Старик был уверен, что не знает его. Человек был мал ростом, не больше метра шестидесяти, похоже, выходец откуда-то из тропиков.
— Пинто, а ты как думал? Конечно, две петли.
Маленький человечек пожал плечами и безрадостно рассмеялся.
— Или как это у вас?
— Не знаю.
— Что значит — не знаю?
Лапища мясника сокрушительно падает на плечо низкорослого.
— У вас в Португалии что, нет дверей? Подвальных дверей?
— Ясно.
Мясник опустил руку немного ниже и похлопал парня, которого звали Пинто, по руке.
— Ясно. У нас в саду, но у входа в дом.
— Ты хочешь сказать — в сарай.
— Да, у подвала.
— Нет, это сарай. Подвал внизу.
— Сколько петель?
— Командир, ты о чем?
— Дверь сарая.
— Две.
— Правильно. Возьми большие петли.
Хозяин гостиницы и мясник прошли мимо дома к забору, в ту часть домовладения, которая была ему сверху не видна. Они вернулись с кипой досок. Длинных досок, они несли их вдвоем, впереди хозяин гостиницы. Они носили их много раз, и старик запоминал обрывки фраз, которыми они обменивались в промежутках между скрипом и грохотом, с которым они бросали доски на асфальт.
— Ты же знаешь… я ничего не буду говорить, в конце концов, это твой риск.
— Да знаю я все их предписания.
— …конечно, я понимаю… но зачем тогда?
— Сами себе не поможем, никто нам не поможет.
— Я тоже всегда так говорю, никто не придет, и никогда по-другому не было.
— Точно, долго придется ждать. Метр десять.
— Ты как думаешь, этот парень ничего? Метр двадцать, да.
— Или метр десять.
Мужчины склонились над планом. Хозяин гостиницы достал складной метр. На досках виднелись черные метки.
Работали они не спеша и со вкусом. К обеду солнечный свет упал на крышу бунгало мясника, рубероид, если долго на него смотреть, расползался перед глазами бесчисленными бликами. Старик вспомнил, что к рубероиду добавляют мелкие камешки, от острых краев которых нещадно отражаются лучи жаркого солнца.
Он слышал, как они пилили, подгоняли, стучали молотками. Было так жарко, что мясник снял рубашку.
Они набили доски на высоту человеческого роста. Когда с первыми пятью было покончено, вернулся человек, которого они называли Пинто, и положил на стол петли и ушки для висячего замка.
— Ну-ка посмотрим, — воодушевленно воскликнул хозяин гостиницы, — выбрали ли мы верную длину.
Он поднял одну доску и, поставив ее стоймя, приложил к маленькому человечку. Тот вежливо рассмеялся.
— Пинто дорос мне до груди.
— Да, как раз.
— Что скажешь этим красным преступникам, Пинто?
— Посадить.
— В тюрьму? Это не поможет. У нас не поможет. Они там творят, что хотят.
— Точно. Наши тюрьмы — это не тюрьмы.
— Да, это дома отдыха.
— Телевизор и каждый день горячая еда. Туда даже оружие проносят, и ты называешь это тюрьмой?
— Я — нет.
— Ну и я нет.
— Значит, башку с плеч долой.
— Верно.
— С плеч долой.
Они сложили вместе шесть досок и набили на них еще три в форме буквы Z. Хозяин гостиницы взял замок и вдел его в ушки накладок, чтобы посмотреть, подходит ли он.
— Очень хорошо. Никакой бык не пробьет.
Он достал из-под стола три бутылки пива.
Они чокнулись.
— Как тебе было в армии?
— Меня комиссовали из-за ожирения.
— Прости, — ответил хозяин гостиницы. — Тогда каждый за свое.
— Тогда в России мы как-то стояли в каком-то сельсовете. Пол был застелен соломой, под голову подкладывали мешки с солью — все как всегда, ладно хоть крыша была. Был там один — он все время пердел. Ели, отдыхали, мылись — в одном тесном замкнутом пространстве. Сейчас это даже трудно себе вообразить. Спали мало, как и положено солдатам. Срали тоже все вместе, а тут находится такой вот тип, лишает последнего покоя.
Пинто отвернулся. Мясник молчал.
— Однажды ночью мы задали ему перца. Он был еще молод, такой же, как и я в те годы, я не помню, как его звали, забыл его имя. Он не успел толком проснуться, как мы схватили его и сняли с него штаны. Он думал, наверное, что ему снится дурной сон, потому что ворочался и извивался, но продолжал спать дальше. Мы тогда вообще спали где угодно. Мы все время чувствовали усталость. Прошло совсем мало времени, и мы привыкли спать в окопе, спать на обочине, спать стоя. Я знал одного, так тот умудрялся делать это во время еды.
Мясник ничего не сказал, выпил, отставил бутылку и устало посмотрел на горлышко, откуда на его пальцы медленно стекала пена.
— Значит, мы его схватили, растянули ему жопу и поднесли к ней зажигалку. Удовольствие непередаваемое. Но парень быстро опомнился. Он сказал, что не выдаст нас только при одном условии, что мы сделаем то же самое. Ну, мы и сделали, а что нам еще оставалось? Мы легли рядком, очень так мило, без штанов с приставленными к задам зажигалками. Стали мерить, у кого пламя выше. У меня до сих пор на заднице рубец.
