Марджори Ролингс - Жажда человечности
— Ага, — сказал Эли.
— Очень рада, что у них такие строгие требования, — сказала она, но тут же поняла, что так говорить глупо. — Да, конечно, у них требования очень высокие. Потому и школа так широко известна. Потому и те, кто ее кончает, отлично устраиваются в жизни.
И Сильвия снова погрузилась в чтение проспекта и развернула карту «Луга», как по традиции называли территорию Уайтхилла. Она перечитала названия всех мест, носящих имя Ремензелей: птичий заповедник имени Сэнфорда Ремензеля, каток имени Джорджа Маклеллана Ремензеля, общежитие имени Эли Ремензеля, а потом прочла вслух четверостишие, напечатанное в углу карты:
Когда весенний вечерОкутает старый сад,Уайтхилл, наш милый Уайтхилл,Все мысли к тебе летят.
— Знаешь, — сказала Сильвия, — все-таки эти школьные гимны, когда их читаешь, чуть-чуть пошловаты. Но когда я слышу, как Клуб весельчаков поет эти слова, мне кажется, что на свете нет ничего прекраснее, даже плакать хочется.
— М-мм… — сказал доктор Ремензель.
— А кто автор — тоже кто-нибудь из Ремензелей?
— Не думаю, — сказал доктор. И вдруг вспомнил: — Погоди-ка. Это же новая песенка. И написал ее вовсе не Ремензель. Том Хильер ее сочинил, вот кто.
— Тот самый, в старой машине, мы еще его обогнали?
— Ну да, — сказал доктор Ремензель. — Том ее и сочинил. Помню даже, как он ее сочинял.
— Значит, ее написал мальчик, который учился бесплатно? — сказала Сильвия. — Ну, как это мило! Ведь он учился на стипендию, верно?
— Да, отец у него был простым механиком в гараже.
— Слышишь, Эли, в какую демократическую школу ты поступаешь! — сказала Сильвия.
…Полчаса спустя Бен Баркли остановил машину у Холли-Хауза — старинной сельской гостиницы, которая была на двадцать лет старше американской республики. Гостиница стояла у самой территории Уайтхилла, башенки и крыши школьных зданий поднимались вдали над нетронутой зеленью птичьего заповедника имени Сэнфорда Ремензеля.
Бена Баркли отпустили с машиной на полтора часа. Доктор Ремензель провёл Сильвию с Эли в знакомый зал — невысокие потолки, оловянные кружки на полках, старинные часы, чудесная деревянная мебель, внимательная прислуга, изысканные блюда и напитки.
В ужасе от того, что его ожидало, Эли неуклюже толкнул локтем огромные стоячие часы, и они жалобно застонали.
Сильвия на минутку вышла. Доктор Ремензель с Эли остановились на пороге ресторана, где хозяйка поздоровалась с ними, называя их по имени. Их усадили за столик под портретом одного из трех воспитанников Уайтхилла, ставших президентами США.
Посетители вскоре наполнили ресторан. Пришли целые семейства, и в каждой семье был хотя бы один ровесник Эли. Многие мальчики — пожалуй, большинство из них — были в форме: уайтхиллский свитер, черный с голубыми кантами и эмблемой Уайтхилла на кармашке. Те, кому, как Эли, еще не полагалась эта форма, просто жили надеждой как можно скорее надеть ее по праву.
Доктор заказал себе мартини, потом обратился к сыну:
— Твоя мама, кажется, думает, что ты должен пользоваться тут особыми привилегиями. Надеюсь, ты сам так не считаешь?
— Нет, сэр, — сказал Эли.
— Мне было бы до чрезвычайности неловко, — сказал доктор Ремензель весьма высокопарным тоном, — если бы мне стало известно, что ты используешь фамилию Ремензель, полагая, что Ремензели — какие-то особенные люди.
— Знаю, — сказал Эли с несчастным видом.
— Все ясно, — сказал доктор. Больше ему об этом говорить не стоило.
Он обменялся короткими приветствиями с входившими в зал знакомыми, раздумывая, для кого же накрыт длинный банкетный стол вдоль стены, и решил, что, наверно, ждут в гости спортивную команду. Вернулась Сильвия и резким шепотом напомнила Эли, что полагается вставать, когда дама подходит к столу.
Сильвию распирало от новостей. Оказывается, объяснила она, большой стол накрыт для тридцати приезжих африканцев.
— Уверена, что столько цветных здесь никогда не кормилось с тех пор, как основан Уайтхилл, — сказала она тихо. — До чего же быстро времена меняются!
— Ты права, что времена меняются быстро, — сказал доктор Ремензель, — но не права насчёт того, что тут никогда не кормили столько цветных: ведь здесь проходил самый оживлённый участок Подпольной Дороги.
— Неужели? — сказала Сильвия. — Как интересно! — Она оглядывала помещение, вертя головкой, как птица. — Ах, здесь все так интересно! Хотелось бы только, чтобы и на Эли был форменный свитер!
Доктор Ремензель покраснел.
— Он еще не имеет права, — сказал он.
— Знаю, знаю, — сказала Сильвия.
— А я уже решил, что ты собираешься просить разрешения немедленно облачить Эли в форму, — сказал доктор.
— Вовсе я не собираюсь. — Сильвия немного обиделась. — Почему ты всегда боишься, что я поставлю тебя н неловкое положение?
— Да нет же. Извини, пожалуйста. Не обращай внимания.
Сильвия сразу повеселела, положила руку на плечо Эли и, сияя улыбкой, посмотрела на посетителя, который только что остановился в дверях зала.
— Вот кто для меня самый дорогой человек на свете, кроме мужа и сына, — заявила она.
В дверях стоял доктор Дональд Уоррен, директор Уайтхиллской школы, худощавый джентльмен лет за шестьдесят — он проверял вместе с хозяином гостиницы, все ли готово к приёму африканцев.
И тут Эли вдруг вскочил из-за стола и бросился вон из зала — лишь бы вырваться из этого кошмара, удрать поскорее подальше. Он резко рванулся мимо доктора Уоррена, хотя хорошо его знал и тот успел окликнуть его по имени. Доктор Уоррен грустно посмотрел ему вслед.
— Черт подери! — сказал доктор Ремензель. — Что это на него нашло?
— Может быть, ему стало дурно? — сказала Сильвия.
Но разбираться дальше Ремензелям не пришлось, потому что доктор Уоррен быстрым шагом подошёл к их столику. Он поздоровался с ними, явно смущённый поведением Эли, и спросил, нельзя ли ему подсесть к ним.
— Конечно, еще бы! — радушно воскликнул доктор Ремензель. — Будем польщены, милости просим!
— Нет, завтракать я не буду, — сказал доктор Уоррен. — Мое место там, за большим столом, с новыми учениками. Хотелось бы с вами поговорить. — Увидав, что стол накрыт на пятерых, он спросил: — Кого-нибудь ждете?
— Встретили по дороге Тома Хильера с сыном, они скоро подъедут.
— Отлично, отлично, — сказал доктор Уоррен рассеянно. Ему, как видно, было не по себе, и он опять посмотрел на дверь, куда убежал Эли.
— Сын Тома попал в Уайтхилл? — спросил доктор Ремензель.
— Как? — переспросил доктор Уоррен. — Ах да, да. Да, он поступил к нам.
— А он тоже будет на стипендии, как и его отец? — спросила Сильвия.
— Не очень тактичный вопрос! — строго сказал доктор Ремензель.
— Ах, простите, простите!
— Нет, нет, в наше время вопрос вполне законный, — сказал доктор Уоррен. — Теперь мы из этого никакой тайны не делаем. Мы гордимся нашими стипендиатами, да и они имеют все основания гордиться своими успехами. Сын Тома получил самые лучшие отметки на вступительном экзамене — таких высоких оценок у нас никогда и никто не получал. Мы чрезвычайно гордимся, что он будет нашим учеником.
— А ведь мы так и не знаем, какие отметки у Эли, — сказал доктор Ремензель. Сказал он это очень добродушно, словно заранее примирившись с мыслью, что особых успехов от Эли ожидать нечего.
— Наверно, вполне приемлемые, хоть и посредственные, — сказала Сильвия. Этот вывод она сделала из отметок Эли в начальной школе, весьма посредственных, а то и совсем плохих.
Директор удивленно посмотрел на них.
— Разве я вам не сообщил его отметки? — сказал он.
— Но мы с вами не виделись после экзаменов, — сказал доктор Ремензель.
— А мое письмо… — начал доктор Уоррен.
— Какое письмо? — спросил доктор Ремензель. — Разве нам послали письмо?
— Да, я вам написал, — сказал доктор Уоррен. — И мне еще никогда не было так трудно писать…
Сильвия покачала головой:
— Но мы никакого письма от вас не получали.
Доктор Уоррен привстал — вид у него был очень расстроенный.
— Но я сам опустил это письмо, — сказал он, — сам отослал две недели назад.
Доктор Ремензель пожал плечами:
— Обычно почта США писем не теряет, но, конечно, иногда могут послать не по адресу.
Доктор Уоррен сжал голову руками.
— Вот беда… Ах ты, боже мой, ну как же так… — сказал он. — Я и то удивился, когда увидел Эли. Вот не думал, что он захочет приехать с вами.
— Но он же не просто приехал любоваться природой, — сказал доктор Ремензель, — он приехал зачисляться в школу.
— Я хочу знать, что было в письме, — сказала Сильвия.
Доктор Уоррен поднял голову, сложил руки:
