Алекс Тарн - Летит, летит ракета...
Шарон, который до того сидел на корточках рядом с Ами и больше смотрел в землю, чем по сторонам, вдруг выпрямился и напрягся. Мужчина был уже близко.
— Стой! — лейтенант замахал руками и выступил вперед. — Сюда нельзя! Закрытая военная зона! Немедленно вернитесь в автобус!
— Ребята! — задыхаясь, выкрикнул мужчина. — Ребята! Как вы можете?
Он продолжал подходить, пока не приблизился вплотную. Солдаты молча смотрели на его разорванную футболку с Микки-Маусом на груди.
— Как вы можете? — повторил мужчина. — Вы же наша армия, вы же саперы… У меня сын в саперах служит…
— Вам, кажется, ясно сказано: возвращайтесь в автобус, — сбоку уже шел, вытягивая руку, прикомандированный.
— Что? — мужчина повернул голову на голос и вдруг замер. Он увидел Шарона и теперь смотрел только на него. — Ты? И ты здесь?
Он сделал два шага вперед и сильно ударил Шарона кулаком в рот. Солдат упал как подкошенный. Мужчина ожесточенно сплюнул.
— Тьфу! Будь ты проклят…
Прикомандированный схватил беглеца за локти и потащил вниз, к автобусу. Это не составляло труда, потому что мужчина больше не сопротивлялся. Помогая Шарону подняться, Нево заодно забрал у него автомат и подмигнул лейтенанту:
— От греха подальше, командир.
Офицер растерянно кивнул. Как видно, он не очень понимал, какой именно грех имеется в виду. Шарон протестовать не стал, а снова опустился на корточки и так просидел до конца, отрешенно раскачиваясь из стороны в сторону, затем чуть-чуть вперед и снова из стороны в сторону, как ополоумевший маятник.
Под вечер последний автобус с черными комбинезонами покинул обезлюдевший поселок, и пришла команда снять оцепление. Саперы уже уходили, когда снизу донесся жуткий, душу леденящий вой, густой и низкий поначалу, взмывающий острой и тонкой иглою под конец. Казалось, что-то тяжелое, неуклюжее, мягкое сначала долго барахталось, выбираясь из земного нутра, а затем быстро взлетало, исчезая в темнеющем небе.
— Что это? — спросил лейтенант, обращаясь неизвестно к кому.
Вой повторился.
— Собака, — спокойно отвечал прикомандированный. — Их во время обработки дома приказано запирать в одной из комнат. Чтоб не покусали, когда хозяев… того… перемещают. Животное ведь не человек. Животное разве приказ понимает?
— Запирают? И что же с ними дальше будет? — изумленно спросил лейтенант.
Прикомандированный хохотнул. Под конец дня, прошедшего без ожидаемых эксцессов, настроение его сильно улучшилось.
— Животное приказа не понимает, — повторил он. — Но вы-то, лейтенант, не совсем животное, правда? Вам какой приказ дан? Свернуть оцепление и выдвигаться на базу. Вот и выполняйте. А то запрут ведь.
Этот собачий вой еще долго потом сверлил им спину — и когда возвращались на базу, и на следующий день, и через две недели, когда роту перевели на отдых в центр Страны и стало совершенно ясно, что на таком расстоянии услышать что бы то ни было абсолютно невозможно.
А Шарон Мучник застрелился тем же вечером, при первом удобном случае, когда оказался наедине с оружием. Не со своим, которое столь предусмотрительно отобрал у него опытный Нево Шор, а с лейтенантским. Молодой командир позвал парня в свою комнату для беседы по следам инцидента. Беседа получалась плохо. Офицер говорил о сложности момента, о необходимости беспрекословно исполнять приказы, солдат молчал, пристально изучая грязные разводы на полу. Потом попросил пить. Кулер находился в коридоре. Лейтенант взял стакан и вышел, оставив на столе свой автомат. Выстрел прогремел почти сразу.
Крайним во всей этой истории назначили мальчишку-офицера, и было за что, как ни посмотри. Во-первых, самовольно переменил диспозицию, во-вторых, проявил преступную небрежность, оставив без надзора личное оружие. Год тюрьмы как минимум. И, конечно же, конец армейской карьеры. Стать хорошим прижопником разжалованному лейтенанту определенно не удалось.
Свои армейские отпуска Ами Бергер проводил в то время либо на базе, либо в семье своего закадычного друга Нево Шора. После дембеля они планировали безразмерную поездку на мотоциклах по Южной Америке и заранее подгоняли жизнь к этому крутому повороту. Оба почти одновременно расстались со своими тогдашними подружками. Ами не стал возобновлять арендный договор на лачугу, которую снимал в некоем дешевом пригороде, свез немногочисленные вещи в чулан семейства Шор и остался совсем налегке.
Да и воинская антитуннельная специализация ребят теперь, после ухода из Полосы, уже не слишком и требовалась. Армия окапывалась за забором, лишь сурово насупливая брови в ответ на задорные бомбежки веселых полосят. Депортация жителей анклава, разрушение их домов и последующее вытаптывание оранжерей были проведены Слоном и его прижопным Генштабом столь эффективно и стремительно, что вся пресса в Стране восхищалась: “Могут ведь, если захотят!” На свою последнюю перед дембелем боевую смену Ами и Нево возвращались, как в незнакомую реальность.
Шло утро первого дня недели, и все как-то сразу не заладилось. Сначала сломался рейсовый автобус, а следующий пришел переполненным и новых пассажиров брать отказался. Пришлось добираться на перекладных, попутками. Километров за сорок до базы их подобрал симпатичный с виду мужик. Ехал, балагурил, Ами и Нево отвечали в тон, и все было, как обычно, пока не выяснилось, что во время депортации они находились в Полосе. Мужик тут же насупился, свернул на обочину и коротко скомандовал: “Выметайтесь!” Да еще и адрес указал нехороший, матерный.
Это тоже относилось к принципиально новой, незнакомой реальности: до депортации подвозить солдатиков считалось, если не честью и привилегией, то безусловно добрым делом. Молча вышли, молча ловили другую попутку, с новым чувством провожая взглядом проезжающие мимо машины, молча сели в остановившуюся, молча доехали до цели — с большим опозданием, так что даже не оставалось времени перекусить до заранее расписанной дежурной смены. Наскоро переоделись, наскоро прошли инструктаж по своей новой боевой задаче — патрулированию вдоль пограничного с Полосой забора, наскоро погрузились в джип вместе с пожилым водителем и солдатом-первогодкой и отправились.
Там-то, в переваливающемся с кочки на кочку джипе Нево и произнес свои первые с того неприятного момента слова:
— Так нам и надо, Ами. Так нам и надо. Считай, что это за Шарона.
Эти же слова оказались и его последними. Прилетевшая с Полосы одиночная мина разорвалась точнехонько на капоте. Сидевшие впереди Нево и водитель погибли сразу; Ами и первогодка находились сзади, за спинками сидений, а потому уцелели. Ами всего лишь потерял способность управлять ногами, а первогодка не потерял ничего, а наоборот, приобрел — контузию, пожизненную бессонницу и несколько осколков в голове. В новостях сказали: “Двое других солдат получили легкие ранения”.
Что ж, легкие, так легкие. Языком чесать — не бетон месить. А вот как тогда назвать последующие три года скитаний по госпиталям и восстановительным центрам? “Легчайшие”? Наверное, так — ведь о них по радио не упоминалось вовсе.
О возвращении в Бостон Ами даже не думал. Во-первых, с чисто практической точки зрения, здешний опыт реабилитации после подобных ранений был существенно богаче американского. Во-вторых, отняв ноги, Страна словно еще больше привязала его к себе. Когда-то, вечность тому назад, он прилетел сюда на волне бело-голубых романтических бредней, оказавшихся мифами от начала до конца, до самой последней капельки своих неиссякаемо-сладких слюнок. Теперь же он чувствовал, что накрепко врос в местную, сухую и горькую почву, сплелся корнями с другими, такими же, как он, так, что уже и не различишь, где тут какой овощ.
Потянешь наружу безногого, но живого Ами Бергера, а вытащишь целого, но мертвого мальчика по имени Шарон Мучник, а то и не человека даже, а слово — и хорошо еще, если слово это окажется добрым. Потому что, даже больше, чем людьми и событиями, наполнена эта почва словами: корявой правдой и благолепным враньем, утешительными благословениями и смертными проклятиями, сбывающимися мечтами и пустыми клятвами. Попробуй, уйди от такого. Да и зачем уходить, куда? Есть ли на свете что-либо ближе тебе, Ами Бергер?
А еще слишком уж запали ему в душу последние слова закадычного друга Нево Шора. Не оттого ли с такой охотой послушался он совета больничного ортопеда?
Ами обнаружил, что давно уже смотрит вовсе не в раскрытую перед ним книгу, а в окно, туда, где за не столь далекой, увитой колючкой, бетонной стеной десятиметровой высоты виднелась она, Полоса: перепаханная снарядами, нашпигованная пулями, обожженная огнем взрывов нейтральная зона, плотная масса домов Хнун-Батума, а за нею, еще дальше — море, плавно переходящее в небо. Он вздохнул, посмотрел на часы. Прогуляться, что ли?
