Маргарита Меклина - POP3
Милая Рита,
спасибо за все — фотография, снятая Терри, будет свидетельствовать о том, что я получил кроме всего и «bookmark». Сегодня, — то есть, когда все все все происходило, я понял, что никакого материала писать не буду, поскольку народу, который собрался там и намеревающегося писать обо всем — тьма.
Терри очень мил, а барышни, его окружавшие, также были отчасти милы… for all of that, все это было наподобие сна после чтения рассказа самого Набокова, (спасибо за полую ручку и страницы про бабочек!!! — класс). Я все вам в подробностях попозде напишу, только… … … … …только мне очень понравилась ваша фотография (скорее всего вы сами, да?), которую мне передал Терри, там где 230 (номер дома?), вот именно такой я вас, простите, Бога ради, видел, или слышал или хотел видеть… словом вот так.
[100]Между прочим, Аркадий, о «презервативах» Вархолы я узнала на «сайте» Новостей искусства, который рассказывает о МОМА и о престарелом коллекционере Лео Кастелли, перебирающемся с одного на другой лофт, и даже о наших Комаре и Меламиде, только-только на английском выпустивших книжку. Так что не подумайте чего-нибудь не того, не унеситесь мечтами в Таиландскии рай или Каирские пещеры с гейшами, осликами, и восточной негой ковров.
Вот Вам цитата:
The number one selling «branded product» at the Andy Warhol museum store in Pittsburgh is a condom that comes in a package printed with a detail of a warhol camouflage painting. «It's a great novelty item, and it saves lives,» said rick armstrong, museum product manager. The condom retails for $1.
[101]Милая Рита,
Христос Воскресе.
[102]Добрый день, вернее, ночь, милый Аркадий! Вооружилась книжкой Маргарет Этвуд, которую подсунул мне мой новый знакомый, — буду читать. Разговоры о Водсворте и Китсе за афганским столом. В стеклянном бочонке — свеча. В Сан-Франциско опять проездом своей собственной обворожительной персоной Могутин. В наброске моего произведения — поэт Суперлогутин: «я спросила у поэта Суперлогутина, что он думает об Алене Гинзберге…»
У другого моего знакомого, из Китая (преподает он там русский язык) — был кот Воцек (Wozzeck), по названию главного персонажа оперы Альбана Берга. Самое интересное, что в одном из моих «планируемых» произведений живут коты по имени Альбан Берг и Арнольд Шенберг. Не кажется ли Вам, что люди, которые, к примеру, Вам встречаются на тенистом или, как принято говорить, тернистом пути — Ваши герои? Или даже если они не герои, они тут же ими становятся… Опера сейчас, между прочим, идет в Нью-Йорке в Метрополитан Опера.
Он сказал, что стихи Бродского «присыпаны перхотью».
Что я заметила: в людях меня больше всего привлекает молчанье. Вы знаете, когда вообще ничего не надо говорить. Все слова должны быть обращены в потоки чернил на бумаге, люди же должны встречаться для других целей, не так ли?
[103]Однако тут раздался стук в ворота, капитан набил трубку, пододвинул кресло поближе к камину и сказал: «Вероятно, это почтальон…»
Милая Рита,
надеюсь, что на некоторое время ко мне все же вернется столь необходимая вменяемость, которая позволит в нескольких словах описать встречу с Терри, а заодно весь незатейливый спектакль, который наутро следующего дня, уже кажется либо мимолетным сном, либо повествованием, принадлежащим самому Набокову.
Как мы и договаривались накануне с Терри по телефону, я нашел его в доме Набокова молча сидящим у окна. В считанные минуты нам удалось переговорить обо всем на свете (при этом он передал ваш прелестный подарок и затем фотографию), а спустя еще несколько минут его под белы руки утащили в «комитетскую» (помните? Нечто вроде актового зала со столом во всю длину комнаты) и усадили между директором музея, ранее известным мне просто как Дима (фамилию не помню, может быть, я ее и не знал никогда… что, впрочем, маловероятно) и директором набоковского фонда профессором Старковым (?) из Пушкинского Дома. Незнаком.
Все остальное место заполнили журналисты, камеры, микрофоны, праздные старушки и просто зашедшие по ошибке. Все же остальное время заняла речь директора. Через 15 минут он убедил присутствующих, что просто так, живым, не выйдет никто. Еще через 10 минут люди стали искать глазами окна, поскольку с каждой минутой дышать становилось труднее и возникало правомерное ощущение, что мы стоим на пороге некой могущественной галлюцинации или же идем ко дну во чреве подводной лодки.
Тем временем речь Директора описывала правильные круги по дорогам истории возникновения музея, вздымалась к горним вершинам грядущих свершений и смутных чаяний, откуда камнем неслась в ледяные бездны горечи и иронии, которую у него вызывали несовершенство финансовой поддержки и в частности газета «Невское время», занимающая второй этаж здания и, насколько можно было понять, ни за что не намеревавшаяся покидать его будь то под каким либо предлогом… Также во всем этом нашла место довольно странная история о пенсне и штанах.
Потом я курил на крыльце, грело солнце, тени росли на глазах, улица была пустынна, противоположная сторона поражала какой-то антрацитовой сверкающей резкостью, а после с неожиданной сонной нежностью я поймал себя на том, что делать мне здесь нечего, никакой статьи ни о каких празднествах писать не намерен и ни на какое торжественное открытие фестиваля в некоем театре идти не собираюсь, а посему лучше будет попрощаться с Терри, а заодно со всеми знакомыми и отправиться пешком на Литейный и далее домой.
Что я и сделал, доставив неслыханное удовольствие не только себе но, уверен, и присутствующим.
Меж тем, перед прощанием мы все же договорились с Терри, что в понедельник непременно встретимся и выпьем вина, невзирая на то, что юная и неизвестная мне барышня, уже пригласившая его на shopping, не выказала на этот счет особенного ликования.
Ну, не знаю… посмотрим.
А Терри действительно очень мил.
В музее его все любили, и не только его самого, но и его подарки, а он действительно преподнес музею вполне приличные прижизненные издания, не считая различных полиграфических мелочей.
Что же было еще? Не помню… право не помню. Уже вечером мы с Леной Долгих сидели в Борее и пили все то же, вероятно изрядно надоевшее вам по письмам пиво, листали невразумительные газеты и старались совсем не говорить о том, что так занимает последние дни досужие умы — иногда даже о войне не хочется говорить вовсе.
Но, милая Рита, обещайте непременно напомнить о себе Мише Иосселю, — ежели хотите либо чувствуете неловкость, скажите и я сам это сделаю.
Наверное, я не ответил на многие ваши вопросы, но клянусь, что сделаю это в следующем письме, включая «минимализм» и «агрессию»…
[104]Здравствуйте, дорогой Аркадий!
Как Вы узнали, что я люблю кладбища? Заснеженные таблички, на которых с трудом можно разглядеть года жизни невинных детей (холера, чахотка), памятники в виде пропеллеров для виртуозов «бочек» и «лавочкиных», авиационных богов? В Рязани, прямо под окнами дома-музея Есенина, расположились кресты… В местном художественном музее там много Кандинского. Обширные реки, коровы, луга… Могилы неизвестных солдат, иногда — бугорки где-то в поле, где могилы можно различить лишь по догадке, по бренности ветра, по сухости отмерших веток?
В том свернувшемся диезами мессадже я писала Вам о смерти ПоМо. О том, как Пригов провозгласил смерть российскому постмодернизму. По моему же мнению, постмодернизм в Россию еще не пришел.
Что у Вас нового? Какие снятся Вам сны? Моя сестра в России неожиданно увидела во сне маленького персидского джентльмена. Он сидел за столом и молчал. Я говорила ему: «это моя сестра, Мэрион». «Познакомься с моей сестрой, Мэрион». Маленький персидский джентльмен все молчал. Моя сестра, обидевшись: «Мэрион, Мэрион я». Забавно, ведь Мэрион — это, наверно, Мэрион Дэвис, любовница Херста. Они встретились, когда ей было двадцать, а ему пятьдесят четыре. Их совместная жизнь продолжалась тридцать лет. В конце жизни она много пила и болела полиомиелитом, хромала, — однако, как говорят все, кто знали ее, была несказанно добра. Мою же сестру зовут Марианна.
[105]Милая Рита,
очень рад, что у вас поднялось настроение. И, вообще, всех clairvoyants на реи, а на грот мачту поднять веселого роджера. Увы, с Терри нам не удалось провести время за бокалом вина на подходящей террасе, так как вызвали на работу и я вынужден был срочно скакать в дождь на велосипеде… Жаль. Очень жаль. Не знаю, что он там подумал обо мне… но мне он понравился. Говорили мы, если я верно понимаю — на английском. Невзирая на то, что говорит он весьма быстро и меланхолично угасает к концу фразы. И все же мне каким-то чудом удавалось его понимать.
Но вот, покуда и все… только что вернулся домой и тут же звонок в дверь — по просьбе некоего старинного знакомого его не то сын, не то юный племянник (весьма решительный) всучил мне увесистую папку с литературными упражнениями. Я заглянул и мне стало нехорошо. Но об этом после, равно как и о новой книге Мити Волчека, которую вы несомненно вскорости получите.
