Галина Щербакова - Ёкэлэмэнэ
— О господи! Ну, что мне с ней делать?
— Ничего со мной не надо делать, деточка. Вы мне верьте! Я так хорошо вас понимаю и чувствую… Более того, я так хорошо вижу ваше будущее.
— Экстрасенс нашелся…
— Вот именно… Хотите знать, что я вижу? Я вижу вашего молодого человека. Да! Русый такой… Средний рост… Лицо худое и немножко клинышком… Кадык… Но это ничего страшного… Мужчин это не портит. А зимой вообще свитера… Володе шел серый цвет. И под самое горло. Добрый, отзывчивый, внимательный… Не пьет, не курит, без мата…
— Ёкэлэмэнэ…
— Ах! Не сбивайте меня… Если это один-единственный недостаток, то пусть… У прекрасных людей должны быть мелкие недостатки… Наверное, даже у Ленина..
— Даже! Что твой Ленин? Чего он тебе хорошего сделал? Ленин твой! Сообрази!
— Что вы! Деточка. Как можно? Все! Все он!!!
— Аж спрыгнуть захотелось!
— Ну, что вы все переводите в плохое? Переводите в хорошее. Я знаю… Я знаю, что я сделаю… Я подарю вам фату. Да! Да! Не спорьте. Я подарю вам фату… У меня есть… Это такая смешная история… Я шла… Володя дал мне двадцать рублей — купи себе подарок на день рождения… Я не знаю, что тебе надо. Я придумала себе белье… Немецкое… У меня комбинации все от стирки сбежались размера на два… Стали как бы на вас, а я ведь костью крупная… Конечно, у нижнего трикотажа есть свойство растяжки… Сначала туго, а потом широко. В общем, решила — поищу новое… Но ведь все теперь проблема. В отделе белья пусто, но продавали фату. Такую нежную… Такую нежную… Одним словом — со вкусом. Я сейчас… Я сейчас вам покажу…
Зоя на коленках поползла к шифоньеру и выдвинула нижний ящик. Распластавшись на фанерном дне, там лежала фата с розовенькими цветочками. «Бессмертник!» — гордо сказала Зоя.
«Что за бред?» — с тоской подумала Полина.
— Я Володе, конечно, ни гу-гу… Мог бы насмешливо рассмеяться… Мы ведь как женились? Раз, раз… У меня было платье беж из креп-марокена. Еще выпускное. Я его надевала только на даты. Знаете, будете иронизировать, оно и до сих пор еще живое. Я вещи хорошо ношу. Я любую спущенную нитку вовремя поймаю и подтяну. Я вам его покажу. Оно на антресолях. Не думайте, я его вам не предлагаю, не смею… Не думайте так… Теперь другое носят… Хотя не надо отметать старое с порога… Марокен не выцвел ни на грамм. Такие стойкие раньше были красители. И юбка — слышите? — из двенадцати клиньев. Если приподнять концы, то фактически солнце…
— Господи, что она мелет?
Теперь, после того как Зоя на коленях сползала к ящику и обратно, они уже не сидели близко друг к другу, и Зоино лицо уже не было беспомощным и плаканым, а совсем наоборот… Оно стало широким и покрасневшим, пористым и напористым. И Полина даже глаза прикрыла, чтоб не так давила на нее эта лахудрина плоть. Лично у нее, у Полины, сейчас ноль энергии и ноль сил. Сидит как дура на полу, живая, как ножка стула. А эта раскоряка полкомнаты заняла своей задницей и звучит, звучит! Юбка у нее — солнце, а жопа у нее — палец?! Рвать надо отсюда когти, рвать, пока она не заговорила ее совсем. А то ведь и спятить раз-два…
— …О господи! Что это я про себя… Я ведь хочу вам сказать, как много прекрасного вас ждет впереди, от меня в отличие… Вы разрешите мне жить вашими радостями? Тогда слушайте! У вас родится мальчик. Я вам объясню потом, как его надо будет спасти от перитонита. У меня столько осталось детских вещей. Целый чемодан. Ползунки, кофточки, шубка из мерлушки, просто кукольная! И парта первоклассника. Вполне сохранная, ну, черкал ребенок… Что вы на меня так смотрите? Мальчик умер в тринадцать лет… Вы че думайте! Я уже успокоилась. Я вообще очень крепкая женщина. Вы правы — на мне возить и возить. Это я поддалась минуте, но Бог вас послал… В жизни столько прекрасного, искусство и литература… «Записки охотника» там… Или… «Семнадцать мгновений весны»… Я уже не говорю о победе над фашизмом.
— Что ты мелешь? — не своим голосом закричала Полина, потому что минут десять она чувствовала — у нее умерли ноги. Началось с пальцев — жили-были, раз и нету. Были теплые, влажные, шевелились в кедах, а потом как отсохли. Лахудра фату показывала, распяливала ее на пальцах, про какой-то марокен молотила, про мерлушку, а по ней, Полине, вверх пошла смерть — с пальцев ног и вверх. Вот она и решила проверить, как у нее — работает еще верхняя часть и голова, умеет ли она говорить? Или уже абзац полный?
— Что ты мелешь? — закричала Полина, убеждаясь, что голова пока живая.
— Деточка! Я к тому, что мы могли бы родиться в рабстве… А мы же в такой стране…
— В какой? — тупо спросила Полина. Живая голова, но соображала плохо.
— Смотрите, какая вы хорошенькая! — Зоя надела на Полину фату, нежно распрямляя под ней волосы.
Полина вскочила на мертвые ноги. Откуда было Зое знать, что за волосы Полину трогать нельзя. Что, чем она мертвей, тем чувствительней у нее кожа на голове! И вообще ей не хватало воздуха и было ощущение тоски, муки от враз возникшей безысходности всей последующей жизни, ну, нет выхода, нет выхода, нет выхода. А эта лахудра на полу лыбится вся, сияет, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне.
— Как же вам к лицу, деточка! — чирикала лахудра. — Поставить вас на шпильку и беленькое платьице из атласа с широким поясом… Вы будете принцесса… Деточка! Я вас просто вижу… Как живую… в завтрашнем дне.
— Слушай, — сказала Полина, — заткнись, а? Повесь лучше белье.
— А! — засмеялась Зоя. — Бог с ним, с бельем. Я его потом прищеплю. Полина же вдруг почувствовала, что сейчас, сию секунду произошло главное — она что-то поняла. Моментно появилось то, что ей надлежит сделать. Вот только — что? Что ясное-прекрасное длилось один миг?
— Заткнись! — крикнула она лахудре. Чертово понятие, блеснув и озарив, вышло из фокуса… Еще бы! Если из этой тетки прет целый бурный поток. — О чем мы говорили? Слышишь, о чем мы только что говорили?
— О белье! — засмеялась радостно Зоя. — Бог с ним. Я хочу вам рассказать про свой инстинкт жизни. Понимаете? Я за нее держусь. За жизнь. Потому что какая-никакая… квартира отдельная! Вы правы! Стиральная машина есть и телевизор… И одежда… Ту же шубку-мерлушку только вынеси к «Детскому миру», а если еще прихватить стол-парту, это я к тому, что нет затруднений с деньгами.
— Ты вроде мне хотела шубу отдать, — думая о своем, сказала Полина. Что-что она поняла? Что она тут же забыла?
— Господи! О чем вы? Конечно, и мерлушка, и фата, и много чего, пусть не очень ценного, — но все равно, где теперь взять? — перейдет к вам… со временем. У жизни — смысл… Я — вам, вы — мне… Получается цепь… Ее нельзя прерывать…
— Поняла! — сказала Полина. — Такая умная, а на свободе… Это — ты!
— Ха-ха-ха! — закудахтала Зоя. — Вы такая шутница, детка…
— Ага! — кивнула Полина. — Я такая… Я — самое то! — Она решительно пошла на балкон и влезла на табуретку. Ветер тут же стал заигрывать с фатой. Пришлось ее нахлобучить покрепче. Зоя расплывалась и двоилась в глазах. Полине даже стало казаться, что она видит сквозь нее, такой несконцентрированной и нематериальной стала лахудра. Как и облака на небе, рваные, суетливые, какие-то дерганые, она сроду таких психованных облаков не видела. Дома же — наоборот — стояли, как вечные каменные бабы, она понятия не имела, что они такие уроды с черными щелями в стенах, грязными окнами, за которыми громоздились стеклянные банки закрученных для голода продуктов. И было ощущение, что все это тянется к ней, хватает ее, и сто лет немытые окна, и банки с желтыми огурцами и зелеными помидорами, и трепещущие на ветру рейтузы всего человечества, а также их наволочки, и колготки, и полотенца, а главное — эта лахудра с могучим инстинктом, сейчас вцепится ей в волосы, и нет у нее спасения — вот, вот, что она поняла! — как только вниз фатой — и все… Что бы им сказать напоследок, совкам-бессмертникам проклятым? Что? Господи! Господи! Что это со мной? Мамочка ты моя, ма…
