Джон Ирвинг - Свободу медведям
— Как много сегодня форели! — воскликнула фрау Фрейна.
— А мы только что занялись этим делом, — усмехнулся Зигги. — Поиском подножного корма, да, Графф? Вернулись, так сказать, к элементарным законам природы!
— Ну вот, — кивнул Гиппел, — вы напомнили мне о законах.
— Но ведь мы так чудесно позавтракали, — возразила фрау Фрейна.
— Однако тут затронут вопрос о законах, моя дорогая, — сказал Гиппел. — У них на двоих было двенадцать форелей.
— О, я знаю, — произнесла фрау Фрейна. — Но мы бы не позавтракали так чудесно, будь у них только десять рыбин.
— Но только пять на одного, — возразил Гиппел. — Положено только пять. Но моя Фрейна права. Тогда завтрак не был бы так хорош.
— Как это ужасно, — вздохнула Фрейна и вышла во двор.
— Герр Зигги, — обратился к нему Гиппел. — Мне крайне жаль, что вы затронули этот предмет.
— Какой предмет? — удивился Зигги.
— Законы! — пояснил Гиппел. — Вы собрались уезжать и напомнили мне о них.
Фрейна вернулась обратно и протянула Зигги зеленую бумажку, повернув ее обратной стороной вверх.
— Что это? — спросил я.
— Это наш штраф, — ответил Зигги.
— О! — воскликнул Гиппел. — Какой же я хозяин после этого?
— Да кто вы такой, черт побери? — спросил Зигги.
— Егерь и инспектор по рыбнадзору, — ответил Гиппел.
— Это просто ужасно, — выдохнула Фрейна и снова вышла во двор.
— Очень приятно, — сказал Зигги. — Я всегда говорил, что весьма приятно подружиться с местным егерем.
— О, это действительно так, — заявил Гиппел. — Поэтому штраф всего лишь пятнадцать шиллингов.
— Пятнадцать шиллингов? — воскликнул я.
— Это самое малое, что я могу сделать для вас, — сказал Гиппел, который теперь тоже направился в сторону двери. — Простите, я на минутку, — буркнул он, — мне так неловко, — и, понурив голову, шагнул через порог на улицу.
— Да он просто разбойник! — возмутился я. — Где ты оставил мотоцикл?
— Не кипятись, Графф, — сказал Зигги, — наш мотоцикл стоит рядом с тем самым местом, где сейчас этот симпатяга Гиппел успокаивает свою чувствительную жену.
— Пятнадцать шиллингов, Зиг! — не унимался я.
Но Зигги вытащил нужное количество бумажек из кармана своей охотничьей куртки.
— Передай им это в качестве утешения, Графф, — сказал он. — А я еще минуту побуду здесь.
После чего мне пришлось выйти на улицу, чтобы подбодрить этих добросердечных супругов; мы все втроем уселись на крыльцо, наблюдая, как бестолковые козы становятся в боевую стойку перед мотоциклом, пытаясь проверить выдержку этого странного вожака.
Затем вышел не сказавший ни слова Зигги, и этого оказалось достаточно, чтобы бедная Фрейна снова расстроилась.
— О, они такие милые мальчики! — И она заплакала.
— О, еще какие милые, — подтвердил Гиппел. — Этот закон просто отвратителен! — прорычал он. — Следует принимать в расчет таких славных ребят!
Но Зигги попытался успокоить их.
— Ничего, ничего, — выпячивая вперед живот и поглаживая его рукой, сказал он. — Зато мы славно позавтракали, такой завтрак стоит пятнадцати шиллингов!
Его слова поразили нас всех, вернув Фрейне способность здраво рассуждать. Бедный Гиппел от возбуждения не нашелся что сказать.
Потом они стояли и смотрели, как мы седлали мотоцикл. Мы обогнули коз, стараясь на этот раз быть осторожней. Поросята бросились врассыпную как сумасшедшие.
— Просто удивительно, — сказал я Зигги, — чем может обернуться сделка насчет завтрака. — И тут я ощутил какой-то твердый предмет на его животе под курткой. — Что там у тебя? — спросил я.
— Сковородка фрау Фрейны Гиппел, — ответил Зигги, — а еще открывалка, точилка для ножей, штопор и солонка.
Потом мы зацепились за ограду, когда подъехали ближе к дороге, и на какое-то мгновение снова соскочили в колею. Но на этот раз мы ехали на приличной скорости, и нас вынесло на твердую почву. Мы видели Гиппела, махавшего нам двумя руками как ненормальный; фрау Фрейна выставила вперед свою необъятную грудь и тоже махала нам вслед, посылая воздушные поцелуи. Колеса снова соскользнули в колею и снова промылись в грязной жиже. И снова позади нас комками полетела грязь — шлеп-шлеп по бегущей вниз со склона дороге.
— Если приходится жить на подножном корму, — заявил Зигги, — требуются определенные инвестиции.
Сковородка под его курткой была еще теплой.
Там, где есть моржи
И это осталось в записной книжке:
«Требуются определенные инвестиции».
Потом наступило время ленча, когда мы въехали в Ульмерфельд, где купили пару бутылок пива. Мы почти уже миновали деревню, когда Зигги увидел под окном второго этажа гастхофа ящик с растениями.
— Редиска! — радостно воскликнул он. — Я вижу, как торчат ее зеленые хвостики!
Мы подъехали под окно, и я придержал мотоцикл, пока Зигги взбирался на бензобак; приподнявшись на цыпочки, он ухитрился запустить руки за край ящика.
— Я их чувствую, — сказал он. — Их только что полили — моих хрустящих малюток!
Он набил редиской карманы куртки, и мы ветром пронеслись через Ульмерфельд, продолжая следовать за Ибсом. Где-то через милю мы срезали по лугу к реке.
— В конце концов, Графф, — сказал Зигги, — этот день по-прежнему должен нам кое-что из наших пятнадцати шиллингов.
И, как бы восстанавливая справедливость, мы откупорили наше пиво открывалкой фрау Фрейны и посолили из ее солонки нашу редиску. Соль из солонки фрау Фрейны сыпалась на удивление легко. Редиска оказалась хрустящей и сочной, и Зигги посадил в землю зеленые хвостики.
— Как ты думаешь, они вырастут? — спросил он меня.
— Все возможно, Зигги.
— Да, все, — согласился он, и мы бросили объедки в реку, наблюдая, как они раскачиваются и кружатся на гребне течения, словно шапочки с помпонами на головах тонущих мальчиков.
— Здесь где-то должна быть запруда, — сказал я. — Вверх по течению.
— О, большой водопад в горах, — отозвался Зигги. — Ты только подумай, какая рыбалка ждет нас выше запруды!
— Могу поклясться, что там водится хариус, Зиг.
— И моржи, Графф.
Мы снова улеглись на лугу и протрубили песнь в горлышки пивных бутылок. И снова появилось воронье, ниже по течению, там, где на воде раскачивались остатки нашей редиски.
— Есть что-нибудь такое, чего вороны не едят, Зиг?
— Моржей, — ответил он. — Возможно, они не едят моржей.
— Это просто удивительно, — сказал я.
Почва была еще по-весеннему влажной, но густая трава, казалось, удерживала тепло; закрыв глаза, я разомлел на солнце, слушая воронье карканье над рекой и стрекотание кузнечиков в поле. Зигги постучал горлышком бутылки по зубам.
— Графф, — позвал он.
— Хм…
— Графф?
— Я тут, — отозвался я.
— То, что мы видели в зоопарке, было ужасно, — сказал Зигги. — Я думаю, нам было бы лучше отпустить их.
— Девчонок?
— Да не девчонок! — рассердился он. — Я имею в виду животных! Не пора ли отпустить их на волю, а?
И я, закрыв глаза, представил себе это. Жирафы обрывали почки с верхушек деревьев; муравьеды жадно пожирали водяных жучков из кружевной пены на берегу.
— Девчонок, — фыркнул Зигги. — Господи, Графф, каким круглым дураком ты можешь иногда быть!
Одним словом, солнце и пиво склонили нас ко сну; Редкие Очковые Медведи целовались, что-то нашептывая друг другу, а сернобык гнал в шею всех круглых дураков прочь с поля. На синевато-пурпурном Ибсе в лодке сидел и греб плавниками морж, подставив солнцу свои клыки и отбеливая в его лучах усы; он не заметил гиппопотама, который прятался в глубокой заводи у берега, отвратительного гиппопотама, покрытого пеной, распахнувшего огромную глотку в ожидании моржа с его лодкой и всем остальным.
Я проснулся, чтобы предупредить моржа; жирафы жевали траву на лугу, пока не добрались до солнца и не стянули его вниз. Заходящее светило поблескивало сквозь траву, отражалось в мотоцикле и отбрасывало длинные тени от колес и мотора на водную гладь реки; река бежала под мотоциклом, словно широкая синяя дорога.
— Зигги, — окликнул я его. — Нам пора ехать.
— Не спеши, Графф, — отозвался он. — Я наблюдаю за ними. Они выходят из своих клеток, такие же свободные, как и мы.
Так что я дал ему немного понаблюдать, а сам любовался на то, как солнце красило луг в красный цвет, а из солнца вытекала река. Я глянул вверх по течению, но горных вершин еще не было видно.
Езда в никуда
После низины и ночных жучков дорога превратилась в смолу, потом снова в грязь, но теперь река то и дело пряталась от нас в густом сосновом туннеле. Громкое тарахтение мотоцикла рассыпалось эхом по лесу — как если бы какие-то другие мотоциклисты проносились мимо нас и, невидимые, исчезали в лесу.
