Виктор Ерофеев - Пять рек жизни
КАПИТАН-РЕЛИГИЯ
- Если капитана нет, все позволено,- плоско пошутил я. Капитан рассмеялся. - Если капитана нет, то какой же я Бог? -хитро сказал он, демонстрируя зеркальное знание русской классики. Мы говорим с ним о старшем брате Ленина, о понятии "счастье" в советской литературе, о коммуналках, о понятии "литературный успех", о том, почему все женщины брили лобок до 1920 года, а затем, как по команде, перестали; мы говорим о incendium amonis, парадоксах деконструктивизма в их опосредствованной связи с буддизмом, о тибетской практике тумо. -Да чего далеко ходить за примером, - говорит капитан, - мой помощник каждую зиму сидит на снегу голой жопой часами, причем температура в заднем проходе остается неизменной. - Да, - задумчиво киваю я. - Возможности тела безграничны! Мы говорим о понятии "пожар" в подмосковной дачной жизни, о моей американской дочери, не то родившейся из случайного фильма, не то породившей его сценарий; мы говорим и не может наговориться о белорусских партизанах и сортах сигарет, которые любят берлинские лесбиянки, о сенокосе, Горбачеве, правах человека на труд и на мастурбацию, о снисходительности. - Почему вы, капитан, так снисходительны к людям? - Привычка. А, знаете, что Лора Павловна делает по ночам? Одна, в пустой каюте, при свете ночника... - Она обхватывает коленки руками и, подражая Святой Терезе, отрывается от пола. - Подсмотрели? - Догадался. - По-моему, вы встали на тропу мудрости, -удивляется капитан. - Вы сами отрываетесь от пола. Мы говорим о голоде в Эфиопии, о том, почему американские мужчины в любви романтичнее американских женщин, о понятии "Америка", о свободе, Лас-Вегасе, Калифорнии, беспокойстве, любимых автомобилях. - "Понтиак" с открытым верхом образца 1968 года,- говорю я. - Cool, - замечает капитан. Мы говорим о тех местах на Земле, что сильнее меня, о социальной ангажированности Габи, о плотоядных улыбках ее подруг, о пьянстве как чистоте жанра, о роли женщин в отрядах gerilla, о дон Жуане как лишнем человеке, о мелочах жизни. - Я расскажу вам историю о берлинской стене, - говорю я, рассеянно глядя на Рейн. - Берлинской стены не было, - говорит капитан. - Все это хуйня. - Что значит- хуйня? А как же овчарки, мины, подкопы, вышки, смертники, пулеметы? - Галлюцинация целого поколения. - Но я видел eel Хотя...- тут я засомневался. - Берлинская стена - не меньший фантом, чем Гомер,- говорит капитан. Зовем в свидетели Габи. - Габи, помнишь берлинскую стену? - Еще бы! - обрадовалась она. - Я сама ее - кайлом! А после с девчонками пили яичный ликер на обломках! - Ну, иди! Что с тебя взять? - отмахивается капитан. Мы выходим с капитаном в звездную ночь, ищем на небе Млечный путь, нам хочется, как детям, прильнуть к нему, но попадается все какая-то мелочь: созвездие, очень похожее на теннисную ракетку, Южный крест. Сквозь розовомохнатые цветы эвкалиптов виден Марс, лампой стекающий в океан. - Не туда заплыли, - говорит капитан. -Пошли спать. Утро вечера мудренее. Наутро мы говорим о немецких картофельных салатах, о польском грибном супе в Сочельник, о цветах под названием райские птицы, о латентной любви французских авангардистских художников к полиции, о понятии "говно" в немецкой культуре. - А как поживает ваш салат культур? - смеется капитан. Внезапно мы оба видим огромную ярко-зеленую лягушку в черную крапинку. Она сидит на болоте, обвитом настурцией, и не квакает. - Раз с делегацией мелких советских писателей я прибыл в Восточный Берлин, начинаю я свою одиссею. - Советские писатели! - восклицает капитан. - Большие люди! Интересное явление! Он любит все необыкновенное. Мы говорим с ним об утренней эрекции. - Поэзия, - говорит капитан. - Не правда ли, утренняя эрекция - это то маленькое чудо, на которое способен всякий настоящий мужчина? - Главное чувство Европы - серьезность, -говорю я. - Тихие толпы людей на прогулке в Париже, Лондоне, Милане, Барселоне охвачены геометрически четкими параметрами самоуважения. - Я зримо представил себе сейчас эти города, - взволнованно говорит капитан. - Как же много в мире всего понастроено! - Русский бьется всю жизнь, чтобы начать самого себя уважать. Но куда там, если нет у него гоеметрии! - Да-да, - смеется капитан, - несерьезный народ. А тут, в Европе, даже смех серьезный довесок к местной серьезности. - А вы за кого? - вкрадчиво спрашиваю я. - Я-то? - смущается капитан. - Да, вы знаете, за судоходство. Разговор неожиданно прерывается, слышатся выстрелы, старики расстреливают шпионов. - Старики - любимые дети в моем саду, -говорит капитан. - Я особенно проработал понятие "старость". Ну, чего тебе? - говорит он запыхавшемуся помощнику. - Пора ужинать, - говорит помощник. - Вечно ты, парень, некстати,- добродушно ворчит капитан.
ЛОРЕЛЕЯ В ШТАНАХ
На Рейне я, наконец, понял, кто я на самом деле. Я - Лорелея в штанах. Мужской вариант соблазнительницы. Правда, я не умею петь. Вернее, пою я чудовищно. Но это не имеет никакого значения. Социально близкие старухи из дешевых кают пришли ко мне с жалобой: - Кончилась вода. - Пейте шампанское! Вечером я видел, как они танцевали канкан. - Старперы! - выступил я по местному радио. - Не верьте детям и внукам. Они хотят вашей смерти. Устройте детский погром! Вечером я наблюдал, как они надругались над какой-то приятной студенткой. - Не трогайте меня! - кричала крошка. -Я - француженка! - Это довод! - в ответ смеялись кровожадные старики. Рейн может снабдить водой тридцать миллионов человек. Они пьют ее становятся серьезными. Из серьезной воды я вылавливаю русалку и помещаю к себе в каюту. У нее прыщавое лицо и ранняя седина. Я знаю: она дочь Рейна. У нее папа - слесарь и бывший нацист, который не любит ее. Она вегетарианка. Разрывается на части: эксгибиционистка, но при этом социально чудовищно стыдлива. Немка выступила с проектом тотальной ебли. Она боится спросить наших соседей за столом (они не замечают, что у нее хвост), кто они, из какого города. Она уверена, что он -владелец турагентства в Вене (судя по акценту). Оказывается (я спросил): адвокат из Кельна. Мы говорим этой "венской" паре (жена адвоката меняет наряды три раза в день) "здрасте", "приятного аппетита" и "до свидания". Это единственное теплоходное знакомство. - Вы не хотите прийти к нам в каюту? - спросил я адвоката. - Вы не хотите после десерта заняться холодным развратом? Адвокат жрал торт с клубникой. - Я люблю наблюдать за птицами, - грустно сказал адвокат. - А я люблю Париж, - сказал я. - Париж для меня родной город. Три года подряд я собирал там в детстве коллекцию почтовых марок. Когда мы победим, я сделаю центром мира Москву, а Париж уничтожу к черту! - Птицы - это красиво, - сказала немка. -А еще я люблю детей. У вас сколько детей? - Пять, - сказал адвокат. - Ну, это слишком много, - сказал я. - Давайте трех зарежем и съедим. - Мы должны подумать, - сказала жена адвоката. Это религиозный тип женщины. Постная тварь, не умеющая гулять по буфету. Я не удивлюсь, если узнаю, что у нее традиционное католическое образование. Дочь слесаря хочет обладать мной целиком, ни с кем не делясь. Она меня ревнует. Она мне даже не дает звонить по телефону в Москву. - А почему вы хотите уничтожить Париж? -спросила жена адвоката. - Не знаю. Захотелось. Вошла Лора Павловна, наш комиссар. - Над теплоходом кружит полицейский вертолет, - весело сообщила она. - Я хочу уничтожить Париж как колыбель философского безбожия, - вспомнил я. - Вы подняли на мачте красный флаг? -Да. - Нашли помощника? -Нет. - Не найдете, Лора, пеняйте на себя. - Я хочу видеть твой черный треугольник! -заорала немка в лицо адвокатши. - У вас есть стрингеры? - спросил я Лору Павловну. - Идите, Муся, сбейте вертолет. Немка заерзала. Вернее, так. Жена адвоката в ночной рубашке что-то ищет на полу в Италии. Над Сиеной синее небо. Жена адвоката наклоняется, и тут моя немка видит все и засыпает со стоном. Она утверждает, что я должен ее любить, несмотря на то, что она седая, прыщавая и с жирной кожей. - Ну, когда вы будете, наконец, меня вешать? - спросил капитан. - Сначала устроим над вами суд,- сказал я. - А, может быть, я устрою над вами суд? -сказал капитан с ненужным вызовом. Не зря Хомяков с Данилевским повсеместно жаловались, что Европа применяет к России метод двойного стандарта. Они делают, что хотят, а нам нельзя, некультурно. Они удерживают басков и Корсику, а от нас требуют государственного полураспада. - Я буду мстить за каждый взгляд презрения, - говорю я адвокату,- который вы тут бросаете на русского человека. - Вы все - мафиози, - отвечает он мне из последних сил, как герой. - У вас все замешано на страхе. Но вот на его глазах я начинаю засовывать бутылки лимонада в разные отверстия его жены, и адвокат уже готов на мирные переговоры. Он просит прощения. Он говорит, что Москва - самый красивый город в мире. Оказывается, он -воскресный художник. Балуется кистью, не прочь подурачиться. Страсбурский парламент направляет на наш броненосец своих послов в дорогих желтых галстуках, чтобы договориться. Я приветствую этот мюнхенский дух Европы, ее перманентное дезертирство. Немка нашла, что я не европеец, но это для меня, скорее, комплимент. Для них, с их европо-центризмом, жить в Европе все равно что быть дворянином. Но мне, по жизни, милее бояре. В Дюссельдорфе она даже попыталась устроить мне скандал из-за моих звонков домой, но скандала не вышло: я взял ее за хвост и бросил, как селедку, в воду. БЫЛА ЛИ БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА? - Позвольте рассказать вам одну нравоучительную историю? - сказал я адвокату, беря его за последнюю пуговицу пиджака. Остальные оказались оторванными. - Лора пришьет, не бойтесь, - заверил я. -В ней есть своя холодность, я бы даже сказал, отчужденность, но она любопытна, а, следовательно, пришьет. - Слушаю вас со вниманием,-сказал адвокат. - В 1983 году, если не ошибаюсь, я приехал с мелкими советскими писателями в Восточный Берлин. - Вы были советским писателем? - с уважением спросил адвокат. - Я был, ну что ли, инакомыслящим. Адвокат померк. - Нет, я не то, что наши французские пассажиры, которые то и дело вспоминают о Сопротивлении, но путают его с наполеоновскими войнами. У меня нет комплекса старого партизана. - Ну, хорошо,- сказал я, - я тоже был немножко советским писателем. Семь месяцев и тринадцать дней. - Тогда рассказывайте, - сказал адвокат. - В нашей группе был один товарищ по имени Миша. Он показался мне интеллигентнее прочих. - Где моя жена? - не в меру резко спросил адвокат. Он лежал на соломенной подстилке на полу камеры. - Жена ваша стала революционеркой и забыла о вашем существовании, сказал я неполную правду. - Ну, что вы хотели мне рассказать? - раздраженно спросил он. - Боже, как вы тут воняете! - изумился я. -Ну, так слушайте. Миша решил, то есть он сначала сошел с ума от ежедневного пьянства, а потом вдруг полез на Брандербургские ворота, понимаете, прямо в центре города, мне звонят из Аэрофлота в три часа ночи, где Миша, а Миша лезет через стену, и что мне остается делать, не закладывать же начальнику, а они, когда все были в Бухенвальде, думали, я - против их венка, а мне тоже было жалко жертв лагеря, я со всеми поклонился, а в Веймере постучал по крышке гроба сначала Гете, а потом Шиллеру, просто так, без всякого политического высокомерия, а когда его оттуда сняли пограничники, он сказал... - тут я принялся хохотать, - что это я его послал на Запад через стену. Мы молчали, со вспотевшими лицами. - Дальше, - сказал адвокат. - Миша сказал, что я его послал в Западный Берлин, обещав доллары и красивых женщин. Он до сих пор так думает. - Пристрелите меня, - попросил адвокат. - Постойте, дайте рассказать! - разозлился я. - Назавтра я вошел в столовую, где питались советские писатели. Они увидели меня и замерли с ложками манной каши. Они подумали, кого это я следующим пошлю на Запад. А ведь КГБ разрешил мне поездку в ГДР, чтобы проверить мою репутацию! Я думал, меня арестуют! - Арестовали? - Нет. Вот вы послушайте... - Пристрелите меня, пожалуйста, - взмолился адвокат. - Я потерял смысл жизни. Вы верите в самоубийство? - Вы меня пугаете, адвокат. Мы на пароходе, а не на волшебной горе под новогодней елкой. - Мальчики! - раздался милый голосок Лоры Павловны. - Смена белья! Она, кажется, подталкивала меня к гомосексуализму. - До свидания, - протянул я ему руку. - Берлинской стены никогда не существовало, - ядовито прошипел адвокат прямо мне в лицо. - Не понял. Сговорились с капитаном? - Нет, - твердо сказал адвокат.
