Людвик Ашкенази - Детские этюды
Когда на нашем дворе готовилась свадьба, привратница мыла лестницу. Это было действие первое. Кроме того, она всё слышала — и это было второе действие.
— Жена, — сказал муж, — ведь у тебя нет фаты!
— О, я несчастная! — всплеснула руками невеста. — У меня и вправду нет фаты!
— Ну, вот, — сухо заметил муж, — и очень плохо. Значит, свадьбы не будет. Без фаты нельзя.
У жены чуть дрогнули губы, — видно, она очень радовалась свадьбе, а теперь всё расстраивалось.
Тут-то и вмешалась наша привратница. Она повернулась к ним от своего ведра, красная, толстая и рассерженная:
— А ты женись на ней, и баста, шалопай ты эдакий! Вы только посмотрите на этого барина — без фаты, видите ли, нельзя! Нет, уж ты не выкручивайся, хитрая лиса!
Муж испугался и тотчас уступил.
— Ладно, — сказал он дрожащим голосом, — тогда, значит, я на тебе женюсь…
На том и кончился обряд. Но Божена не успокоилась:
— А теперь надо поехать в свадебное путешествие, — сказала она с жаркой надеждой. — После свадьбы всегда путешествуют.
В эту минуту привратница выпрямилась над своим ведром со щелочной водой, жалостливо посмотрела на парочку — и кто бы мог подумать, что у неё такой мягкий, приятный женственный голос!
— Идите сюда, — сказала она этим голосом, — я открою лифт… Прокатимся два раза наверх и вниз. Вот и будет вам свадебное путешествие.
Но прокатились они целых четыре раза, до самого шестого этажа, потому что ведь свадебное путешествие должно быть долгим. И привратница ездила с ними, потому что, как гласит инструкция, детям запрещено пользоваться лифтом без взрослых.
— Люби её, малыш, — сказала она, когда они втроём вышли из лифта. — Не обижай её, озорник!
И лицо у неё было такое, будто всё это вовсе не шутка.
Страна АдольфияЯ был бы рад, дорогой читатель, дать тебе более подробные сведения об Адольфии, но всё, что касается этой страны, окутано строжайшей тайной, и круг лиц, посвящённых в туманные адольфийские события, можно счесть на пальцах одной руки и одной ноги.
Об Адольфии знают только трое: Ченек Кроупа, Радим Михалек и Людек Четын.
И ещё один адольфянин живёт в нашей семье.
Первые скудные и недостаточные намёки на существование Адольфии мы получили именно через его посредство в понедельник за обедом. Доели суп, на тарелки положили шпинат с яйцом, как вдруг слышим голос:
— Циз баядус…
Сначала никто не обратил на него внимания. Тогда странные слова раздались снова, на сей раз с явственным восклицательным оттенком:
— Циз баядус!
Это уже обеспокоило нас. Мама бросила на меня презрительный взгляд — зачем я сижу так безучастно и ничего не предпринимаю. И она сейчас же сказала:
— Принеси термометр!
— Термометр? — спросил я. — При чём тут термометр? Сначала надо спросить, что такое «циз баядус»! И где так говорят!
И знаете, я оказался прав. Выяснилось, что «циз баядус» — значит «я не стану есть шпинат», и слова эти были произнесены на адольфийском языке.
Вам, как я вижу, очень хотелось бы узнать об Адольфии поподробнее — но это не удастся. Я стоял, как говорится, у первоисточника и всё-таки не проник далее самых границ адольфийской истории. Мне удалось только узнать, что в Адольфию спускаются по канаве на нашей улице и что эта страна простирается якобы между площадью Короля Иржи и парком Ригер. Согласно этим неполным данным, столица Адольфии именуется Тунть и президентом там некий Йозеф Говорка. И там будто ходит подземный автобус, а в том автобусе показывают мультипликационные фильмы. И больше ничего…
Да, ещё, пожалуй, то, что в Адольфии ежедневно устраиваются большие воинские парады при участии тяжёлых танков и противовоздушной артиллерии.
Вот и всё, что я знаю.
Это если не считать эпизода с Боженой — но он не имеет никакого значения. Дело в том, что Божене был запрещён вход в Адольфию, и вообще эта страна так дорого обошлась ей, что теперь она и слышать о ней не хочет.
Я всё-таки расскажу вам об этом, хотя, по недостатку материалов, и не мог докопаться до исторической сути возникновения Адольфии. Поэтому, пожалуй, придётся вам вместе со мной остановиться на самом пороге, а я расскажу вам о картинках для раскрашивания, о цветных карандашах, о трёх бумажных кронах и о переживаниях Божены.
Божена была любопытна.
Когда на нашей улице вдруг объявился адольфийский язык и Ченек Кроупа, Радим Михалек, Людек Четын и ещё один приятель Божены стали внезапно и таинственно исчезать в неизвестном направлении, Божена испытала разочарование и скорбь, а жизнь её, как говорится, начала утрачивать смысл. И она приходила в страшное отчаяние оттого, что не знает этого языка и вообще что она девчонка. Она играла одна на тротуаре, но душой пребывала в Адольфии.
— Возьми меня с собой в Адольфию, — просила Божена своего друга. — Ну что тебе стоит?
— Нельзя, — отвечал он, — туда тебе вход запрещён. Мы дали клятву. Гражданским лицам в Адольфию нельзя.
— А где эта ваша Адольфия?
— Нигде, — звучал уклончивый ответ, но Божена всё равно знала, что Адольфия существует. Ведь вчера туда ходил Ченек Кроупа, он сам говорил.
— Ну, — сказал её друг, — мне пора.
И попрощался адольфийским военным приветствием:
— Чокош кучук!
— Ну и ладно, — сказала Божена, — иди куда хочешь, раз ты такой, иди хоть в эту самую Адольфию. Только скажи хоть, что такое «чокош кучук»?
— Мы дали клятву, — ответил её друг, — и не имеем права болтать…
— Ну скажи мне, пожалуйста, — клянчила Божена, — а я тоже открою тебе одну тайну. Тоже открою что-нибудь или дам тебе картинки для раскрашивания. Что такое «чокош кучук»?
Ох, какая она была любопытная! И ей дела не было до того, что адольфяне дали клятву, — она была такая хитрющая!
— Я дам тебе карандаши, — набивала цену Божена. — Дам картинки, да ещё карандаши.
— Цветные? — с жадностью спросил адольфянин.
— Цветные…
— А электрического фонарика у тебя нет? Круглого или плоского?
— Фонарика нет, — сказала Божена, — зато есть красная свечка.
— Ладно, неси, — поколебавшись, сказал морально разложившийся адольфянин.
А ведь каким стойким прикидывался!
Пошла Божена за картинками, цветными карандашами и красной свечкой. Она так и горела, уши её были горячие, в горле пересохло от любопытства. Что-то он ей откроет?
— «Чокош кучук» значит по-чешски «привет», — раскрыл тайну адольфянин, беспокойно озираясь. И быстро рассовал по карманам свои трофеи.
— Привет? — спросила разочарованная Божена. — И это всё?
Так разгадываются великие загадки…
Вот и все косвенные сведения об истории Адольфии. И не сердитесь, что мы с вами остались на самом её пороге.
Может быть, когда-нибудь дети позовут нас туда. Тогда мы поедем в автобусе, в котором показывают кино.
ТайнаПо утрам к нам ходит почтальон, но мы его почти никогда не видим, потому что почтовые ящики для всех квартир у нас на первом этаже.
Никто не встречает почтальона — только пани Крушинова с четвёртого этажа задолго до его прихода спускается в подъезд и поджидает почту.
Почтальон всякий раз энергично говорит ей:
— Ничего нет… ничего, ничего…
Тогда пани Крушинова медленно поднимается на четвёртый этаж. Она тоненькая, седина у неё какая-то особенно светлая, и смотрит она робко, словно просит прощения за то, что вот поднимается на четвёртый этаж. Жизнь обошлась с ней жестоко: был у неё сын, инженер-химик, и он не вернулся из Маутхаузена[6].
Когда через год после конца войны молодой Крушина не явился домой, все мы советовали ей:
— Заявите в суд, что сына вашего нет в живых, будете получать пенсию.
А она смотрела на нас своими робкими глазами и говорила:
— Нет, нет, я этого не сделаю…
Кажется, она так и не поверила в его смерть и по сей день надеется, что Йозеф Крушина, инженер-химик, живёт где-то, где есть почтовые марки, просто он ещё не выбрал время сесть за письмо.
Но когда-нибудь он обязательно напишет. Бедняга Крушина!
Почтальоны менялись, а одна почтальонша даже вышла замуж и уехала в Радлице. Но письма не приносил никто.
Передавая друг другу дела, почтальоны, наверное, говорят:
— Да, ещё есть тут такая Крушинова, так она каждое утро будет спрашивать письмо…
И значительно переглядываются — значительно и многоопытно, таким взглядом, каким обмениваются взрослые над головой ребёнка.
Дети с нашего двора очень любят пани Крушинову, любят беспричинно, как это бывает у детей. А пани Крушинова вовсе и не старается завоевать их симпатию. Иногда поговорит с ребёнком в молочной, скажет что-нибудь совсем обыкновенное, вроде:
