Александр Айзенберг - Imperium
Вителлин сидел: все было вкусно – много вкусного – глаза стали закрываться – он захотел спать. Император спал. Тяжелая голова упала на плечо.
Почему-то в глазах сразу возникла надпись: «Imperium». Тяжелые буквы, неотшлифованные, негладкие, царапали, кололи и кричали: «Власть!», «Власть!», «Власть!»…
____________________
Потом был снег… Зима. Германская армия. Обозленные лица. Кто-то ему говорит: «После подавления восстания Юлия Виндекса германские легионы ощутили вкус войны, побед, грабежей… В лагерях царят ненависть и страх по отношению к старому императору Гальбе, меняющиеся, когда солдаты убеждаются в своей силе, уверенностью в собственной безнаказанности».
____________________
Плотная белая дорога. Яркое снежное солнце. Мчится на коне консульский легат Авл Вителлий! Сухой морозный воздух. Он кричит: «Ого-го-го!» И стучат, стучат копыта…
Ворота лагеря… Истерический крик: «Децимация!!!» Рыдания: «Прокля-тый Гальба…» Он, удивленный, радостно всем улыбается… Беспокойно смотрит по сторонам… Заискивает перед суровыми легионерами, раздает свои и чужие деньги… Но все хорошо. Все говорят, что он славный и добродушный.
Проплыли лица легатов легионов Авла Алиена Цецины (он смеялся, показывая белые зубы; болтался красный язык – мелькнуло: он же изменил!) и Гая Фабия Валента, улыбающегося… Неприятная улыбка у легата Гая Фабия Валента. Сухой лоб перерезала морщина. Лоб тоже улыбался. – «Жирное чучело, – думал Валент, – сколько же можно тебя уговаривать, расхваливать боевой дух солдат? Когда же ты покатишься на мятеж? – Даже длинный нос Фабия дергался, улыбаясь. Вителлия передернуло. Он выпил. Резкий сусальный голос легата напоминал по вкусу уксус с медом.
– Нет места, где не гремела бы слава Вителлия!… – Вителий ел. – Никто не сможет тебе помешать. Британия поддержит тебя. За ней поднимутся и вспомогательные войска в Германии. Провинции ненадежны. Власть старика колеблется и скоро рухнет. Дары судьбы сами свалятся в твои руки… Только подставь их!…
Лицо Валента вытягивалось, уменьшалось. Он кричал, надрываясь, его не было слышно.
Вителлию вдруг стало жалко своего полководца. Как красиво он выходил из Рима навстречу Антонию Приму-Беккону-Петушьему клюву. А какие изнеженные наложницы и евнухи были у него!
Море… Корабль… Валент хватается за мачту… Руки флавианцев. Много рук… Камера… Скованный по рукам и ногам Гай Фабий Валент… Сухое, небритое лицо…
– Он мертв, – сонно подумал император.
Скрип калиг знаменосца 4 легиона: «Четвертый и Двадцать второй легионы сбросили изображения Гальбы и поклялись в верности сенату и римскому народу…» Прерванный ужин…
Бешено мчатся гонцы по Верхней Германии… Так-так-так-так-так-так-так… Убаюкивающе стучало.
Вителлий дернулся, меняя затекшую руку. И снова закрыл глаза. Как будто липкий мед сковывал веки и приятно давил.
____________________
Покачиваясь, шел консульский легат Авл Вителлий. Сильно болела голова. Лицо, распухшее и помятое, от мороза стало синевато-багровым.
Конница Первого легиона… Валент… Надо пройти ровнее…
____________________
– Теперь, конечно. Теперь, когда вся верхнегерманская армия примкнула к нам… А тогда… Я приветствовал Вителлия, как императора… М-мм… Я боялся. Боялся и думал: стоило ли из-за того, что старик меня наградил не так, как я хотел, так рисковать?… Разве что… Может и так… Время мутное…
– Ну, и что?
– Странно… Все странно. Я говорил с легионерами. Никто в отдельности не рвался, никто не говорил, что хочет войны… А войска требовали начать военные действия? Как это?
– Да.
– И я ничего не хотел. Вроде. А Вителлий?! Он и война?… Легионы сами действовали за оцепеневшего Вителлия, пьяного и объевшегося… Никто не хотел, никто! И все видели, что от войны уже не уйти.
____________________
– Я говорил в камере с Валентом еще, но по интересующему вопросу это главное, Прим.
– Хм… Интересно, как было у Веспасиана? Говорят, что узнав о смерти Гальбы и мятеже Отона и Вителлия, солдаты испугались: власть и различные блага уйдут к другим, а им останется одна служба… Но, скорее всего, каждый из них тоже не хотел войны, да еще такой… Веспасиан… Он… Нет, не рвался… Он совсем не рвался… Муциан, сидевший в Сирии, его… уговаривал, но сам… Тоже нет. Получается: никто ничего не хотел. Хм… Странно, действительно.
____________________
Сон становился каким-то нехорошим. Надо было просыпаться. Начинала болеть голова. И все равно продолжало крутиться разноцветное колесо, вдруг останавливаясь; вырастало огромное цветное пятно, превращаясь во что-то реальное… ужасно неприятное – опять расплывалось и опять крутилось, крутилось…
Синее пятно… Он, сидя, спрашивает испугано: «А как Иудея и Сирия? Как Веспасиан?» А ему читают донесение разведчика: «…Легионы здесь готовы принять участие в гражданской войне. Тит Флавий Веспасиан в Иудее и в Сирии Муциан видят настроение солдат и, судя по всему, решили выждать – кто: Вителлий или Отон?…»
Отонианцев Валент с Цециной разбили. Отон покончил с собой. Тогда все обошлось.
Желтое пятно слепило. Потом поползли трещины, как по скорлупе яйца: много-много. Черненькие, маленькие, они росли и вдруг превратились в дороги – паутинку дорог. Вытек белок-море, чуть позже желток – еще море, и по дорогам, ведущим от обоих морей, загрохотали повозки, заполненные до края всем, что могло еще возбудить аппетит. Вителлий ежился и ему казалось, что все сразу из всех повозок – много всего падает ему в рот. Немного подступило к горлу. Отошло. Опять… Очень сухо стало во рту императора. Он судорожно сделал глотательное движение. Мотнул головой. Ударился в висок. Резко заныл правый глаз, закувыркалось красное пятно.
____________________
Муциан посмотрел в зеркало. «Нет, прическа лишь слегка примялась… В такую минуту», – подумал он. – «В таком возрасте», – улыбаясь про себя, римлянин провел пальцами по лицу. Муциан встал. Глядя на Веспасиана, он понимал, что здесь все будет наверняка, что иначе просто быть не может. «Будь я моложе. – мелькнуло, – рискнул бы, чем смотреть, как скисает молоко при одном его виде!… А возраст?… Это не темная лошадка Отон или заевшийся мерин Вителлий… Это счастье будет у него. Жаль, но возраст… Надо ставить только на победителя».
Веспасиан ждал. Он долго ждал. А теперь, пожалуй, пора. Пора бы этому аристократу говорить. Это как больной зуб мудрости. Вырывать. Все равно вырывать… Муциан садился рядом, продолжая говорить. Он был серьезен. Такими вещами шутить было нельзя. – «Все-таки старый он уже», – думали оба. Два старика. Один крепче, другой ухоженнее. И второй говорил первому, как старик старику, просто: «Я призываю тебя, Веспасиан, взять императорскую власть, которую сами Боги отдают тебе в руки; государству это принесет спасение, тебе – великую славу… Бездействовать дальше, наблюдать, как государство идет к поруганию и гибели – трусость и позор…» Муциан посмотрел на тяжелую голову Веспасиана.
– Для себя я хотел бы только одного – не считаться хуже Валента и Цецины. – И вдруг Муциан понял, что некуда… Некуда! Некуда деться этой хитрой деревенщине, выскочке-центуриону, куску. Красный, Муциан говорил, говорил…
Веспасиан молчал. И слушал. «…Я еще больше рассчитывал на лень, невежество и жестокость Вителлия, чем на твою проницательность, бережливость и мудрость…» – Он улыбнулся. – «Нахал. Ну, нахал», – подумалось ему. Муциан увидел улыбку, понял ее и решил заканчивать: «Так или иначе, война нам сулит меньше опасности, чем мир, ибо того, что мы говорим сейчас, уже достаточно, чтобы нас сочли изменниками…»
____________________
И все-таки надо просыпаться. Надо… Столько дел… Надо только поесть.
На столе уже стояли дыни. Желтые, чуть зеленоватые; круглые, продолговатые, с золотистым отливом.
Через небольшие щелочки опухших глаз Вителлий смотрел на мелькавшие ножи. Он на мгновение отвернулся. Ему нравилось это превращение.
Много частей белых нежных тел красавиц.
Нежные-нежные…
Вителлий ел седьмую дыню и думал про пир, который он задаст самому себе вечером.
Пиршество!… Это будет в третий раз сегодня… О-о…
Больше не идет…
Вителлию принесли рвотное, специальный таз… Его вывернуло. Маленький сириец придерживал за лоб огромного императора; потом вытер ему рот. Вителлий посмотрел в таз и остался доволен. Таз унесли. Теперь можно было доесть оставшиеся дыни в ожидании ужина.
Вителлий читал донесение эдила города Рима. Тот писал, что многие недовольны образом жизни цезаря, рассказывают анекдоты про его обжорство. Кто-то добыл, переписал и расклеил по улицам государственный бюджет империи, из которого вытекало, что за несколько месяцев правления Авла Вителлия только на еду для императора ушло 900 миллионов сестерциев.
Жадные люди… Завистники… Сами бы хотели так поесть. Вот именно: сами! А все-таки поел я неплохо. Особенно тогда… Две тысячи рыбин!…
