Михаил Сергеев - Последний мужчина
— Я же говорила, Софи, ещё рано, — услышал мужчина, взмывая к небу, — сначала нужно было…
Всё потемнело.
В старом храме с чуть закопчёнными стенами, что на Сухаревской площади, было душно. Первое воскресенье первой недели Пасхи собрало много прихожан. С детьми и без них, одинокие и парами — люди предпочитали ходить на вторую литургию, к десяти. Сергей пришёл сюда в третий раз, и причиной тому была проповедь. Её всегда оглашал молодой батюшка. Он тоже принимал исповеди прихожан, но с какой-то несвойственной другим особенностью. В прошлую субботу святой отец непривычно громко, смущая даже второго священника, стоявшего рядом, произносил слова над склонившимся перед ним человеком. Проповедь после службы была необычайно светлой. Сергей почувствовал такое впервые. «Но это будет в конце», — подумал он и, взяв свечку, молча встал в очередь.
Эдинбург
Далеко-далеко у горизонта, где бирюзовый край таёжной дали сливается с наступающей на землю темнотой, вверх к небу, растворяясь по мере приближения к нему, вился сизый дым. У костра в белых балахонах стояли шесть человек. Каждый из них одной рукой держал бубен, ритмично ударяя по нему. Эти удары, отдаваясь в кронах деревьев, становились всё громче и громче. Вот уже перерастая в непрерывный гул, они заполнили весь распадок, уходящий от костра на запад. Там, в глубине распадка, вдоль ручья, также убегающего по этой низине от грохота бубнов, словно обезумев от притягательной силы страшного звука, раздирая о ветки в кровь лицо и ладони, карабкались в гору три человека. Наконец они достигли освещённой пламенем опушки.
— Вот они! — крикнул один у костра. Остальные тут же обернулись. Человек в балахоне вскинул руку. Двое из троих упали замертво. Последний застыл от ужаса.
Была глубокая ночь. Сергей это понял, когда часы в зале чуть слышно пробили два раза. Он открыл глаза. Спальня, шкаф, тумбочка с книгами. Почему пропал сон? Надо хоть сегодня выспаться, ведь уже третий день он ходит как чумной от этих пробуждений. И каждый раз одно и то же. Нужно ни о чём не думать, ни о чём. Гнать мысли прочь, и сон придёт. Такой приём он всегда использовал в подобных случаях. Но сейчас почувствовал, что эта ночь чем-то отличалась от двух других и он не заснет, пока не поймет, чем. Так, стоп. Почему тихо уже несколько минут? Даже в такое время на светофоре за окном всегда останавливалась пара машин, но лишь на тридцать секунд, а затем приглушённый стеклом рёв моторов вновь давал о себе знать. Шум не мешал ему. За многие годы любой человек привыкает к монотонности тех или иных звуков. Мешало как раз отсутствие их в эти минуты. Неожиданно Сергей обратил внимание, что тени от предметов в комнате падают как-то не так. Всё ещё лёжа, посмотрел на окно. Жёлтый диск луны, тени, тишина… Вдруг он похолодел. Луна… В окне спальни луны быть не может. Она вообще не бывает на северо-востоке небосвода. «Возьми себя в руки, сожми в кулаках, убедись, что не спишь. Ущипни себя». — Мысли обгоняли друг друга. Когда он понял, что не спит, страх только усилился. Нужно встать и посмотреть на перекрёсток. Сергей повернулся на бок, вставая с кровати, потянулся к окну… и замер. Хотя всё его внимание было направлено в сторону, он не смог не заметить нечто лежащее на его постели. Видя краем глаза, чтоэто было, потрясённый, он с невероятным усилием, надеясь, что ему всё-таки кажется, медленно повернул голову. На месте, откуда Сергей только что встал, лежало его тело. С открытыми глазами.
«Лорно, — мелькнуло в голове, — но я ведь не дочитал. Я не могу знать приёмов выхода из тела. — Он лихорадочно соображал. — Так, что писал Лорно — нужно преодолеть главный страх, страх невозврата. Для этого нужно вернуться обратно. Попробовать «закатиться» в себя. И ещё… — он сразу же вспомнил — никому не говорить о случившемся, а то примут за тронутого. Мысли путались, беспорядочно наваливались на него, и сознание с трудом пыталось выделить из них смысловой ряд, хотя вряд ли сейчас такие слова были уместны.
Неожиданно он обнаружил, что не стоит, а парит над полом, едва касаясь его. Сергей медленно, страшно боясь нарушить последовательность движений, словно в киноплёнке, отматывающей назад кадр за кадром, опустился на постель. «Ложись, — приказал он себе. — Теперь подними руку. Она не должна подняться отдельно от той, на простыни».
В точности повторив написанное и убедившись, что он в своем теле, Сергей глубоко вздохнул. Никакой луны в окне уже не было.
Утром он проснулся, помня в деталях всё и точно. Весь день молча бродя по городу и думая о ночном кошмаре, решил пойти в церковь. «В такие минуты, — подумал он, — есть только одна надежда у человека. Только с Ним можно поделиться и попросить помощи». Эта убеждённость придала ему силы. Такие нужные сейчас силы.
Батюшка молча выслушал его.
— Знаете, в пятницу после обеда здесь будет один священник. По-моему, это тот, кто вам нужен.
Три мучительных дня до пятницы тянулись бесконечно. «Бесконечности» им добавляло постоянное ожидание, что такоеповторится вновь.
Священник был стар. Стар настолько, что это расстроило Сергея. Из боковой двери алтаря его вывели под руки два молодых инока и усадили на принесённый стул. Руки, хотя и сложенные вместе, подрагивали. Да понимает ли он что-нибудь, — сомнение усилилось. Сергей сделал шаг к нему. Неожиданно священник поднял глаза.
— Батюшка… — начал Сергей.
— Мне рассказали про вашу беду, — тихо проговорил тот. — Не всё, не всё, чадо, что предлагают, читать надобно. Просто так они вас не отпустят.
С этими словами по-прежнему дрожащей рукой он достал из рясы небольшую шкатулку, раскрыл её и подал Сергею крестик на золотистой верёвочке. Крестик был необычный, не похожий на православный — очень маленький, с равными и странно широкими крыльями лучей.
— Это греческий крест. Когда-то он помог мне. Возьмите. — Священник замолчал, вспоминая о чём-то. — Тогда я был совсем молод, на Халкидике, местные монахи рассказывали о подобном случае. Правда, тот человек не вернулся оттуда. Сгинул.
Сергей зажал крест в кулаке. И тут он мог поклясться, что ясно почувствовал, как горячая волна, мягко прокатившись по руке, разлилась тёплым и нежным светом в его груди. Сознание поплыло. Секунда, и он с усилием уже взял себя в руки.
— Но помните, — голос старца совсем ослаб, — главное зависит от вас. Мне для этого пришлось уйти в монастырь. Уберёг Господь… Господь милостив. — И, сделав жест инокам, опираясь на них и бормоча: «Беда-то, беда-то какая…», — он проследовал к двери. У самого алтаря вдруг обернулся, посмотрел на Сергея и перекрестил его.
— На днях приезжает Новосёлов, ты помнишь? — голос Веры Петровны из прихожей заставил мужа прийти в себя. — Я съезжу, отправлю посылку маме и часа через два буду.
Он не ответил.
Когда такое случилось во второй раз, Сергей был уже готов. «Главное зависит от тебя» — слова, услышанные в церкви, он запомнил. «Но что главное? — Сознание, что просто отмахнуться от этого не удастся, заставляло быть прагматичнее. — Здесь я думаю, а потом делаю шаг вперёд, в книге ясно сказано — мысль и движение совпадают, а вижу я всё сразу, вокруг и одновременно. Думай с осторожностью».
Сергей посмотрел на стену. Его рука стала вытягиваться и, коснувшись стены, продолжала проникать в неё, чувствуя все слои штукатурки. Да, он так и писал: «Ты проникаешь через препятствие, но чувствуешь его твердь». То есть ты по-прежнему материален, просто твоя материя невероятно тонкая.
И все-таки, сколько ни думал о предстоящем Сергей, сколько ни готовил себя к неизбежному, в чём почти не оставалось сомнений, у него появился новый спутник — страх. Он вспомнил похожее ощущение на охоте, в Сибири поздней осенью, в тайге. Когда они собрались у зимовья, ужиная у костра, и рассказывали охотничьи байки, сопровождая их хохотом и очередной эмалированной кружкой со столь популярным у русского народа напитком. За этим обычно следовало предложение в одиночку отойти метров на сто от избушки за припрятанной днём бутылкой вина, причём согласившегося ждал приз. Он не помнил, чтоб хоть кто-нибудь решился.
— Понимаешь, Серж, — сказал в один из таких вечеров Новосёлов, когда все уже улеглись и они остались у костра вдвоём. — Человек утратил связь с природой. Сотни веков назад они были единым целым. Как сейчас звери. Ведь тогда везде была тайга и опасность. Но то были привычные для него условия жизни. За тысячелетия всё изменилось, и сегодня природа и мы враждебны, особенно ночью. И если даже кто-то и может идти по ночному лесу, то это уже результат логики. Логики и убеждённости в том, что ты защищён ружьём, уверенностью, что шум распугнёт его обитателей.
— А почему «особенно ночью»?
— Когда силы зла господствуют беспредельно! — рассмеялся Новосёлов. — Помнишь «Собаку Баскервиллей»?
