Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)

Чайхана с хаусом – гордость квартала.

Их сооружали всем миром. Бойкий золотозубый юнец, служивший в армии под Рязанью и взявший роль гида, пояснил, что молодежь хотела устроить и дискотеку в пустующей рядом развалине. Но некому ходить, местных девушек не пускают из дома.

Они приставлены к бесконечным младшим братьям, сестрам и племянникам и со временем будут выданы замуж по договоренности между родителями помимо всяких дискотек.

Другое дело в «новом» городе, где живет много русских, татарок. Те ходят и в кино, и на танцы в клуб.

Новый город расползается четырехэтажными коробкáми внизу, вдоль бетонного речного русла.

У него автобусы, канализация, столовые.

В горпарковских кущах скучает за ржавой железной сеткой павлин и красуется среди выметенных дорожек русская Венера с обломком весла.

Но когда вечерний мрак густеет и все погружается в теплую, просверленную цикадами ночь, над бетонными кварталами, усеянными квадратными глазами, вновь господствует распростертый на темных, с редкими звездочками огней, холмах непобедимый старый город. Он верен себе и рано ложится. Там еще кое-кто сохранил привычку стелить на плоских крышах и засыпать глядя в древнее, поворачивающееся на оси, испещренное письменами небо.

Батумские наброски

горная речка

вся в мелких круглых камешках наводила на мысль

что где-то там наверху

раскричавшаяся хозяйка

вы́сыпала в сердцах поток разноцветной фасоли

из необъятного мешка

по дорожкам

приморского парка в страусиных пальмах

брюхатые мужчины

с золотыми сверкающими гайками на волосатых пальцах

прогуливают своих юных

купленных в универмаге жен

Открытки из Румынии

Развлечение

подвальчик

набит третьесортными путешествующими

вроде меня

тут царит

старый цыган с омерзительным выражением лица

и с чудесной скрипкой

По обе стороны дороги

Желтые клетки стриженых кукурузных полей.

Маленькие вертикальные копны.

Будто расставили белые пешки по шахматной доске:

Господь Бог играет с Чаушеску.

Село под черепичными крышами.

Погода портится.

Туманные струйки вьются уже по дальним горам.

Возле деревенского дома почти голое дерево

с единственным

яблоком.

Крупно застрявшим в ветках.

Трансильвания

…та забегаловка у дороги,

где я выпил деревенского красного вина

в обществе старого одноногого пастуха.

Облокотясь на обитую жестью стойку,

мы прихлебывали из стаканчиков,

поглядывая друг на друга и любуясь в дверной проем

затуманенной кручей,

уходившей куда-то бесконечно вверх

к пасущимся облакам.

С пояса моего случайного компаньона

свисал толстый плетеный кнут —

и уползал, обвившись вокруг его деревяшки,

хвостом за порог.

Курортная музыка

дискотека

с наборным каменным полом

куда как в бассейн

вели три мраморные ступеньки —

там под водой

запятнанный текучими огоньками

он вместе с музыкой уплывал

из-под ног танцующих

и уносил их обнявшись

переменчивый ритм

то ударяющий летним тяжелым прибоем

то легкий как снегопад

сезон подошел к концу

и деревянные кресла на приморских террасах

уже пустовали

как инструменты оркестра

удалившегося на перерыв

Летнее время

В бессонную солнечную ночь заполярные города выглядят вымершими: будто кончилась жизнь на Земле.

Но в деревнях не спят.

Там я видел, как в два часа ночи кололи дрова и мальчик помогал отцу.

А с лодок ловили семгу на перегороженной туманом беззвучной реке.

Маленькая ненастоящая Европа

Ночное кафе

Автограф вывески пылает алым неоном.

Парни в кепках и длинных шарфах толпятся под козырьком.

Их подруги.

Лица залиты красной газовой краской.

Черные губы.

При таком освещении женщины кажутся

одинаково испорченными,

даже самые юные.

В глазах отражается булыжная мокрая улица.

Уходящая вверх и уходящая вниз.

Зато внутри

изящная скука копирует что-то виденное

за плохонькую валюту.

В полумраке

светящаяся подкова стойки фосфоресцирует

молочным стеклом,

освещая лишь руки и ножки бокалов.

А лица отдыхают в темноте.

И музыка льется из черных колонок толчками и сгустками.

Одна для всех, бесплатно.

Городок из табакерки

Крошечная прибалтийская столица, можно сложить в коробку, если б не башенки и шпили: мешают закрыть крышку.

Игрушечные дома из андерсеновских сказок.

Кафе, где подают в украденной у кукол посуде.

Маленькие важные человечки.

Им увеличили рост, но внутри они остались прежними. Трудно жить среди больших, неповоротливых, громоздких.

Трагедия масштаба.

А тут еще погода. Непомерно крупные капли падают с крыш на прохожих виноградинами за воротник.

Ходя среди них, все опасаешься наступить…

Соль и розы

Сухие, огромные херсонские розы кажутся бумажными.

Их так много повсюду торчит из земли.

Даже вдоль шоссе, уводящего к соляному порту.

Там днем и расчерченной прожекторами ночью грузят, грузят в отверстые трюмы серо-желтые горы, просыпая в железные пальцы.

На другом конце города в этот час все гремит танцверанда.

Под музыку вращается плоть на бетонном стадионе любви.

Из-под крепких танцующих ног в капроне со стрелкой выкатываются, отбрасываемые центробежной силой, бутылки, опорожненные где-то в гуще толпы.

Что портвейн! Любовные волны, обычно разлитые в воздухе легким эфиром, достигают тут плотности жидкости.

Ритмичные взмахи рук выдают утопающих.

А здешние розы не пахнут.

Четверо в купе

случайные попутчики

поговорили о станционных часах

показывающих по всей стране одно и то же время

о собачьих выставках

о портсигарах

о том что лето никудышное: погода так и не установилась

об аллергии

о способах солить рыбу «как это делают рыбаки»

о маленьких городках

и про то какие там бывают гостиницы и рестораны

о клубнике

о морской воде

о толстых и худых женщинах

мимо ползли тесные одинаковые рощи с промельками деревень

потом поезд въехал в степи

вдруг разбежавшиеся по обе стороны до самого горизонта

и каждый стал молча глядеть в окно

думая о своем

Ферганская проза

Истинно рукотворная земля.

Расстилающаяся от края до края в дымкáх, цветущих кустах, сероватых строчках тополей, скрывающих кишлаки, – на бесконечном вельвете далеких полей, то коричневом, то изумрудно-зеленом.

По всей просторной долине нету ни стебля, ни деревца, ни хлопкового куста, под который не натаскали бы земли и не протянули воду отдельной канавкой.

Под тонким плодородным слоем тут всюду речная галька: прежнее ложе Сырдарьи. И стоит лишь год не прикасаться к земле, чтобы благодатный оазис вернулся в прежнее состояние, обратился в камень и пыль. Разве что узкие каемки зелени продержатся до середины лета вдоль усыхающих русел.

В старые времена ферганец, отправляясь в путь, приторачивал к седлу пучок саженцев.

Тонкие прутики занимают в поклаже немного места.

Приметив дорогой пробивающийся в камнях водяной шнурок, или просто потемневший от сырости клочок земли, он слезал с осла, отвязывал саженец, пристраивал его в благословленную влагой почву и трогался дальше.

Со временем там поднималось деревце – урюк или айва.

Повсюду на полях женщины и дети. Десятилетние мальчики привычно ворочают тяжелыми, под мужскую руку, кетменями. Самые младшие выбирают из земли и сносят к межам выступившие за зиму камни.

Пасхальную ночь мне довелось провести за магометанским столом, где прижимают руку к груди, протягивая пиалку с зеленым чаем.

Дом с галерейками, расписанными наивной кистью, стоял в колхозном саду, представшим наутро библейским Садом.

Цвел нежно-розовый, и густо-розовый, и почти фиолетовый урюк. Светилась зеленовато-белая алыча. Полыхал бьющий в оранжевое миндаль. Еще какие-то кусты убрались висящими желтыми лоскутами.

Черные гладкие стволы деревьев поднимались из травы и смыкались вверху в сплошную крону, через просветы которой, как из полыней, протягивались вниз сияющие золотые полосы.