Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Он вздрогнул, услышав машину, которая быстро приближалась снизу. Его охватил страх, хотя он был убежден, что за ним никто не ехал. Так скоро его не могли хватиться — перерыв еще не кончился. Но все равно инстинктивно он сошел с шоссе и отвернулся в сторону, как будто мог спрятаться на открытом месте. Машина, не снижая скорости, пронеслась мимо. «Директор», — осенило его. В этот момент Марио подумал об отпуске, которого так желал.

Деревенская площадь была полна детей, они играли и купались на молу. Те, что были постарше, прыгали с причалов, добиваясь благосклонности девушек, которые стыдливо смотрели на них с высокого волнореза. Пристань покинули последние элегантные яхты, чопорные дамы в белых утренних халатах свысока наблюдали за происходящим на берегу, медленно тонувшем в белых волнах. Позади была еще одна горячая и скучная ночь, проведенная в обществе точно таких же — горячих и скучных — моряков. В единственном кафе посреди площади сидели туристы; местные жители отправились в свои излюбленные кабаки, скрытые от глаз со стороны моря.

Марио проехал через площадь, он был полон сил, как будто бы не было напряженного пути. Хотя он опаздывал, но сделал еще большой круг по пристани и почувствовал себя таким свободным, каким уже давно не чувствовал. Он здесь по своей воле несмотря на последствия. Он пообещал себе, что при случае купит велосипед и поедет вместе с девушкой купаться куда-нибудь, где они весь день будут только вдвоем. Он медленно повернул к своей цели, ехал расслабленно, у него было еще несколько минут — последний отрезок пути был пройден намного быстрее, чем он думал сначала. «Я все еще могу вернуться вовремя», — сказал он себе.

Марио оставил велосипед за углом и шагнул к витрине, желая взглянуть на вещи, и прежде всего на цены. Он знал: чего-нибудь большого он не может себе позволить, несколько дней назад он получил зарплату, но месяц еще долгий, и еще нужно оставить на пиццу вечером. Все, что он видел, было интересно и необычно, он еще ни разу не покупал подарка девушке, при мысли об этом ему стало не по себе. Собственно говоря, он не знал, что бы подошло, чтобы это не выглядело обязывающе или слишком экономно. На него произвело впечатление серебро, глаза все время смотрели на модели кораблей, украшенные полудрагоценными камнями, и серебряные ножи для бумаги. «Это не подойдет — барское, — думал он. — Я никогда не сумею написать ей письмо, которое стоило бы этого чудесного ножа». Потом он увлекся большой белой раковиной, украшенной тонкими серебряными нитями, но уже в следующий момент отказался от нее: «Раковину для нее я должен найти сам», — подумал он. В конце концов, он остановился на маленьком перстеньке с красным камешком, больше всего похожим на сердце. «Сердце, — сказал он, — это ей наверняка понравится».

Он решительно двинулся к двери, но прежде посмотрел по сторонам, не смотрит ли кто, ему было бы неловко. «Да еще в рабочее время», — сверкнуло у него в голове. Но дверь не поддалась. Он снова решительно нажал на ручку и посмотрел через стекло внутрь. Ничего. Им овладело желание вломиться туда, но он сдержался. Не хотелось сейчас совершать еще одну глупость. Он сосредоточился и взглянул на табличку, висевшую на дверях. Открываются только в десять. «Вот дерьмо», — выругался он, в десять он уже должен вернуться на завод. У него было еще минут десять, может быть, пятнадцать. «Если я сейчас вернусь на завод, я не опоздаю, но вечером мне будет не по себе, она, конечно, ничего не ждет, но все равно было бы хорошо что-нибудь ей подарить».

Он решил подождать вопреки всему.

Марио почувствовал нетерпение и груз времени, опустившегося на плечи. Переминаясь с ноги на ногу, он пытался снова сосредоточиться на серебре в витрине, но не мог ни сконцентрироваться, ни подумать о положении, в котором оказался. «Я все еще могу вернуться на завод, где только и чувствую себя в безопасности. Но так я бы предал любовь, — вертелось у него в голове. — Я должен добиться своего, но здесь я не выдержу и минуты». Чтобы не думать, он зашел в кафе напротив. Хотелось пить, он был весь мокрый — напряжение сделало свое дело. Заказал пиво и не отводил взгляда от витрины на другой стороне мощеной улицы, где был выставлен желанный перстень. Отсюда перстня не было видно, но он оберегал его как свою собственность. Залпом проглотил пиво. До десяти оставалось несколько минут, достаточно, чтобы выпить очередную кружку, но нужно вернуться на завод, снова пойти к директору, который наверняка заметит, что он выпил, а если узнает, что удрал — все, конец надеждам на отпуск, да скорей всего выгонит с работы.

В часовне, находящейся несколькими улицами выше, пробило десять. А Марио все ждал настоящего ветра, который наконец развеял бы пленившее его мертвенное затишье. В течение нескольких долгих минут, пока еще не зная, что делать, он опустошил еще одну кружку пива. Теперь Марио был в упоении, которого раньше не знал. Он решительно прошел через мощеную улицу к витрине, где среди множества красивых вещей спрятался его перстенек. Дверь все еще была закрыта, и внутри было тихо. Ничто не указывало на то, что в ближайшее время картина может измениться. Высоко над деревней и где-то между узкими улочками растекался звон. Марио задержался, посмотрел на улицу, ведущую к морю, — никого не было, и сверху никто не спускался. Он побежал вниз, оставив позади несколько домов, свернул в узкий переход, несколько быстрых шагов, и он вернулся во двор, откуда бесчисленные узкие и крутые ступеньки вели во множество квартир, и в низкий проход, и на главную площадь. Дети прыгали в море, в кафе было пусто, на низкой бетонной террасе сидело лишь несколько стариков, потягивавших пиво. За углом ждал велосипед. Он взял его в руки и той же дорогой возвратился к магазину. Это был более длинный и скрытый путь, которым пользовались хозяева и жильцы — чаще всего зимой, когда поднимался ветер и гнал море через волнорезы. Марио воспользовался переходом, чтобы скрыться от любопытных глаз и прежде всего от самого себя.

Таким себя он еще не знал: в голове стучало, окружающий мир был в тумане — лишь контуры, он видел только перстень с красным камнем, который он должен заполучить. В переходе он зажал в кулак большой камень и сунул в карман. Он шел все быстрее, велосипед грохотал, детей, которые вдруг заполонили лестницу, он не заметил. Решительно свернув на улицу и сев на велосипед, он взял в правую руку камень и, не думая, погнал к витрине. Находясь в шаге от нее, блестевшей серебром как никогда, он со всей силы швырнул камень. Раздался треск и звон стекла, посыпавшегося на серебряные корабли, на ножи для бумаги, драгоценные украшения и на шкатулку, в черном бархате, где среди прочего был и перстенек с красным камнем, — и еще долго падавшего, как летний дождь на раскаленные улицы.

Он погнал так, как будто родился на колесах. Далеко внизу из перехода и внутренних дворов раздался детский крик, перекрывший звон стекла. «Может быть, чья-нибудь нежная ручка потянется к серебряным кораблям или ножам для бумаги, — подумал Марио и улыбнулся, — а мне не нужно вашего серебра».

На длинном крюке, висевшем на подъемном кране, далеко внизу, посреди судоремонтного завода в заливе, все еще покачивалась и сверкала на утреннем солнце стальная пластина. Марио не спускал с нее глаз, когда бешено летел по широкому шоссе. Он чувствовал триумф. Как будто, правда, преодолел в себе детство и стал настоящим мужчиной, ответственным за свои поступки.

Вдали, около темных островов, к которым ветер нес несколько парусных лодок, медленно качались волны.

Марио смотрел на море влюбленными глазами.

Андрей Блатник

Лаконично

— Ты веришь в наше общее будущее?

— Сначала я хотел бы поверить, что эта ночь действительно была.

Электрическая гитара

Скрытый в сумерках мальчик снова и снова пытается подобрать на баяне ту несчастную мелодию. Не получается. Ни один звук не согласуется с предыдущим, то он нажмет клавишу слишком низко, то слишком высоко, и всегда из мехов вырывается мучительный диссонанс. Собственно, у мальчишки не очень-то хорошо со слухом, он же чувствует все сильнее и сильнее, что его цель — точно сыгранный мотив — недосягаема, а время, когда вернется отец и потребует, чтобы он его сыграл, неотвратимо близится.

Ночь спускается на него подобно влажной тряпке. Ноты, густо рассыпанные по бумаге, уже начинают сливаться, затем совсем пропадают в темноте. Свет мальчик не включает, ведь темнота приносит облегчение; страшно было смотреть на свои собственные пальцы, как они, беспомощные и растерянные, бродят по клавиатуре.

Сейчас он их уже только слышит. Не неуклюжую и ускользающую мелодию, а только свои собственные пальцы, которые не желают его слушаться. Мальчик знает, что опять не сможет объяснить отцу — виноват не он, а пальцы. Чем больше он будет объяснять, как старался вникнуть в тайны этого напева до самого конца, тем больше будет путаться, и отцу станет все ясно — собственно и сейчас мальчишка не знает наверняка, что означают некоторые значки на нотном листе, и то один, то другой даже пропустит. Отец терпеливо будет слушать, как он это делает всегда, и уже начнет вынимать ремень из брюк. А потом скажет: ну-ка, сын мой, сыграй еще раз.