Владимир - Лёд
Вор
Николаева проснулась от прикосновения.
Кто-то голый и теплый прижимался к ней.
Она открыла глаза: белый потолок, матовый плафон, край окна за полупрозрачной белой занавеской, курчавые светлые волосы. Запах. «After shave lotion». Мужское ухо с приросшей к щеке мочкой. Мужская щека. Хорошо выбритая.
Николаева зашевелилась. Скосила глаза вниз: край простыни. Под простыней ее голое тело. Громадный синяк на груди. Ее ноги. Смуглое мускулистое мужское тело. Прижимается. Обвивает ее руками. Поворачивает ее на бок. С силой прижимается своей грудью к ее груди.
– Послушайте… – хрипло произнесла она. – Я не люблю, когда так делают…
И вдруг оцепенела. Тело ее содрогнулось. Глаза полуприкрылись. Закатились по веки. Мужчина тоже замер. Вздрогнул, дернул головой. И оцепенел, прижавшись.
Прошло 37 минут.
Рот мужчины открылся. Из него раздался слабый хриплый стон. Мужчина пошевелился. Разжал руки. Повернулся. Скатился с кровати на пол. Бессильно вытянулся. Всхлипнул. Тяжело задышал.
Николаева вздрогнула. Засучила ногами. Села. Вскрикнула. Прижала руки к груди. Открыла глаза. Лицо ее было пунцовым. Из открытого рта вытекла слюна. Николаева всхлипнула и заплакала. Плечи ее вздрагивали. Ноги ерзали на простыне.
Мужчина со стоном выдохнул. Сел. Посмотрел на Николаеву.
Она плакала, бессильно вздрагивая.
– Хочешь соку? – тихо спросил мужчина.
Она не ответила. Испуганно взглянула на него.
Мужчина встал: 34 года, стройный мускулистый блондин, лицо тонкое, красивое, чувственное, большие голубые глаза.
Он обошел кровать. Взял с тумбочки бутылку минеральной воды. Открыл. Стал наливать в стакан.
Николаева смотрела на него: смугловатое тело, золотистые волосы на ногах и груди.
Мужчина поймал ее взгляд. Улыбнулся:
– Здравствуй, Диар.
Она молчала. Он отпил из стакана. Она разлепила пунцовые, налившиеся кровью губы:
– Пить…
Он сел к ней на кровать. Обнял. Приставил стакан к ее губам. Она стала жадно пить. Зубы стучали о стекло.
Выпила все. Со стоном выдохнула:
– Еще.
Он встал. Наполнил стакан до краев. Поднес ей. Она залпом осушила стакан.
– Диар… – Он провел рукой по ее волосам.
– Я… Аля, – произнесла она. Вытерла слезы простыней.
– Ты Аля для обычных людей. А для проснувшихся ты Диар.
– Диар?
– Диар, – тепло смотрел он.
Она вдруг закашляла. Схватилась за грудь.
– Осторожней. – Он держал ее за потные плечи.
– Ой… больно… – застонала она.
Мужчина вынул из тумбочки полотенце. Положил ей на плечи. Стал осторожно вытирать ее.
Она посмотрела на свой кровоподтек, захныкала:
– Ой… ну… зачем же так…
– Это пройдет. Просто синяк. Но кость цела.
– Господи… а это… что ты делал-то такое… господи… ну на хуя же так? А? На хуя же так вот делать? – Она затрясла головой. Поджала колени к подбородку.
Он обнял ее за плечи:
– Я Вор.
– Чего? – непонимающе смотрела она. – В законе?
– Ты не поняла, Диар. Я не вор, а Вор.
– Обычный?
– Нет, – засмеялся он. – Вэ, о, эр – три буквы. Это мое имя. Воровством я никогда не занимался.
– Да? – Она рассеянно осмотрелась. – Это что? Гостиница?
– Не совсем. – Он прижался к ее спине. – Что-то вроде санатория.
– Для кого?
– Для братьев. И сестер.
– Для каких?
– Для таких, как ты.
– Как я? – Она вытерла губы о колени. – Значит, я – сестра?
– Сестра.
– Чья?
– Моя.
– Твоя? – Губы ее задрожали, искривились.
– Моя. И не только моя. У тебя теперь много братьев.
– Бра… тьев? – всхлипнула она. Схватила его руку. И вдруг закричала в голос – надрывно и протяжно. Крик перешел в рыдание.
Он обнял ее, прижал к себе. Николаева рыдала, уткнувшись в его мускулистую грудь. Он стал укачивать ее, как ребенка:
– Все хорошо.
– Зачем… еще… зачем… оооо! – рыдала она.
– Все, все теперь у тебя будет хорошо.
– Оооо!!! Как это… ой, что ж ты наделал-то… господи…
Постепенно она успокоилась.
– Тебе надо отдохнуть, – сказал он. – Сколько тебе лет?
– Двадцать два… – всхлипнула она.
– Все эти годы ты спала. А теперь проснулась. Это очень сильное потрясение. Оно не только радует. Но и пугает. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть к нему.
Она кивнула. Всхлипнула:
– А… есть… платок?
Он протянул ей салфетку. Она шумно высморкалась, скомкала, кинула на пол.
– Господи,., обревелась вся…
– Ты можешь принять ванну. Тебе помогут привести себя в порядок.
– Ага… – пугливо покосилась она на окно. – А где…
– Ванная? Сейчас тебя проводят.
Николаева рассеянно кивнула. Покосилась на лилию в вазе. На окно. Снова на лилию. Набрала побольше воздуха. Вскочила с кровати. Кинулась к двери. Вор сидел неподвижно. Она рывком распахнула дверь. Вылетела в коридор. Побежала. Врезалась в медсестру. Та курила возле высокой латунной пепельницы. Медсестра голубоглазо улыбнулась Николаевой:
– Доброе утро, Диар.
Николаева кинулась к выходу. Голые ступни ее шлепали по новому широкому паркету коридора. Добежала до стеклянных дверей. Толкнула первую. Выскочила в тамбур. Толкнула вторую. Побежала по мокрому асфальту.
Врач смотрел на нее сквозь стекло. Скрестил руки на груди. Улыбался.
Блондинистый шофер в припаркованном серебристом «БМВ» проводил долгим взглядом. Жевал бутерброд с сыром и помидором.
Голая Николаева бежала по Воробьевым горам. Вокруг стояли голые деревья. Лежал грязный снег.
Она быстро устала. Остановилась. Присела на корточки. Посидела немного, тяжело дыша. Встала. Потрогала грудину. Поморщилась:
– Суки…
Пошла. Босые ноги шлепали по лужам.
Впереди показалась большая дорога. Ездили редкие машины. Дул мокрый весенний ветер. Николаева ступила на дорогу. И тут же почувствовала сильный холод. Задрожала. Обняла себя руками.
Проехала машина. Пожилой водитель улыбнулся Николаевой.
Она подняла руку. Проехал «фольксваген». Водитель и пассажир открыли окна. Выглянули. Засвистели.
– Козлы… – пробормотала Николаева. Зубы ее стучали.
Показались «Жигули». Остановились.
– Ты что, моржиха? – Водитель открыл дверь: 40 лет, бородатый, очкастый, с большой серебряной серьгой и черно-желтым платком на голове. – Лед же уже сошел!
– Слу… шай… отвези… ме… ня… ограбили… – стучала зубами Николаева.
– Ограбили? – Он заметил большой синяк у нее между грудей. – Били?
– Отпиз… дили… суки…
– Садись.
Она залезла на сиденье. Закрыла дверь.
– Ой, бля… холодина…
Водитель снял с себя легкую белую куртку, Накинул на плечи Николаевой.
– Ну, чего, в милицию?
– Ты что… – морщилась она. Куталась в куртку. Тряслась: – С эти… ми козлами… дел не имею… отвези домой. Я заплачу.
– Куда?
– Строгино.
– Строгино… – озабоченно выдохнул он. – Мне на работу надо.
– Ой, холодина какая… – дрожала она. – Вру… би печку посильней…
Он сдвинул регулятор тепла до упора:
– Давай я тебя до Ленинского подброшу, а ты там словишь кого-нибудь.
– Ну, чего я буду… опять это… ой, сука… отвези, прошу, – дрожала она.
– Строгино… это совсем мне не в жилу.
– Сколько ты хочешь?
– Да… не в этом дело, киса.
– Дело всегда в этом. Сто, сто пятьдесят? Двести? Поехали за двести. Все.
Он подумал. Переключил скорость. Машина поехала.
– Закурить есть?
Он протянул пачку «Кэмел». Николаева взяла. Он поднес зажигалку:
– А чего они тебя… раздели и в лесу выкинули?
– Ага. – Она жадно затянулась.
– Всю одежду?
– Как видишь.
– Круто. Но заявить-то надо?
– Сама разберусь.
– Чего, знакомые?
– Типа того.
– Тогда другое дело.
Он помолчал, потом спросил:
– Ты чего, ночная бабочка?
– Скорее – дневная… – устало зевнула она, выдыхая дым. – Капустница.
Он кивнул с усмешкой.
Полусладкое
12.17.
Строгино. Улица Катукова, д. 25.
«Жигули» подъехали к шестнадцатиэтажному блочному дому.
– Пойдем со мной. – Николаева вышла из машины. Подошла к подъезду. Набрала на домофоне номер квартиры: 266.
– Кто?
– Это я, Наташк.
Дверь запищала. Николаева и водитель вошли. Поднялись на двенадцатый этаж.
– Постой здесь. – Она вернула ему куртку. Позвонила в дверь.
Открыла заспанная Наташа: 18 лет, пухлое лицо, черные волосы, короткая стрижка, красный махровый халат.
– Дай двести рублей. – Николаева прошла мимо нее в свою комнату. Достала из шкафа такой же красный халат. Надела.
– Ёб твою… ты чего? – Наташа двинулась за ней.
– Двести рублей! Водиле заплатить.
– У меня только двести баксов.
– Рубли есть? У тебя рубли есть?! – выкрикнула Николаева.
– Да нету, чего орешь…
– А баксы по-мелкому?
– Два стольника. А чего это у тебя? – Наташа заметила синяк на груди.
– Не твое дело. А у Ленки нет?
– Чего?
– Рублей.
