Ирина Дудина - Богема с Невского проспекта

В разгар перестройки я торговал На Невском в ларьке «Ленсправка» под Думой палёной водкой. Водку разливали в ванной, где было много комаров, и я внимательно просматривал каждую бутылку, чтобы в ней не оказалось биологических примесей. Но однажды всё же просмотрел. Два милиционера купили у меня 5 бутылок, в 3 из них оказались мошки. И им и мне всё стало понятным, но я от них откупился, они потребовали с меня бесплатно 15 бутылок, чтобы замять дело.

В другой раз ко мне опять пришла милиция, — на этот раз, чтобы найти пули. У Гостиного двора была перестрелка между бандитами, и несколько пуль попало в мой ларёк. Нашли только одну пулю, она пробила стекло и застряла в раме.

Для меня Невский — это арена политической борьбы. Последняя самая яркая акция состоялась 1 мая 2005 года. Мы получили разрешение на участие в манифестации, но нашу колону Оппозиционных сил, состоявшую примерно из 500 человек, начали тормозить ещё у Литейного. К тому же и спереди и сзади колонну сопровождали многочисленные шеренги внутренних войск МВД, мы шли, как под конвоем. Возле входа на Дворцовую площадь нас оцепили и не пускали на митинг, предлагали нам разоружиться- снять транспаранты и пройти без них. После полутора часов стояния мы всё же прорвались, к тому же оцепление прорвали с другой стороны Дворцовой те, кто был за нас и уже уходил с митинга. А коммунисты нас предали. Их пропустили на Дворцовую, и они видели, что нас зажимают, но мер никаких не приняли. Когда мы прорвались на Дворцовую, то зажгли фальшфейеры, молодёжь бросала петарды, мы все вместе пели гордую русскую песню о том, как не сдаётся «Варяг»…

Я торопилась на встречу с одним своим знакомым в клуб «Борей». Стоял ужасный мороз, градусов 30. Невский был полупустым. Когда я выходила из троллейбуса номер 10 на углу Невского и Владимирского, я увидела, как мой приятель уходит в сторону Московского вокзала. Не дождался. Я побежала за ним, громко кричала: «Саша! Постой!», но он шёл всё быстрее, быстрее, и скрылся из виду. Я, огорчённая, отправилась в «Борей». К моему изумлению, я встретила там своего Сашу, который давно уже ждал меня и никуда из «Борея» не выходил. Я была потрясена — того человека, уходящего в мороз в Невской перспективе, я не могла ни с кем спутать… Сначала я была в фрустрации, но потом зато в очень повышенном тонусе весь вечер.

Мы с приятелем получили свою первую зарплату в университете и решили отметить её как-то по-особому, каким-либо хепенингом. Мы купили ящик сухого вина, устроились возле фонтана у Казанского собора, стали открывать бутылки, отпивать из них, а полупустые бутылки отправлять в плавание по водам фонтана. Через некоторое время мы отработали траекторию плавания бутылок — они шли по кругу, подгоняемые падением струй, и так мы по воде передавали бутылки друг другу, делая их с каждым разом всё более лёгкими. Окружающим девушкам это нравилось, а окружающим молодым людям — как оказалось позднее — не очень. Мы продолжали веселиться и втайне надеялись, что нас ждёт встреча с милицией. Но не тут то было. Всё закончилось дракой с окружающими парнями — я даже не помню, как это произошло, но я получил мощный удар в челюсть, перелетел через скамейку, вскочил, дал сдачи. В-общем, вечеринка удалась.

Я не была тусовочной девушкой в 60-е, на Невский ходила скорее как зритель. Довлатов был моим однокурсником, и в дальнейшем, мы, его однокашницы, с любопытством всматривались в его подруг. Однажды видели, как он гуляет по Невскому в районе Елисеевского магазина с новой женщиной после того, как расстался с Софьей Пекуровской. Нам показалось, что она слишком маленького роста и не подходит высокому красавцу Довлатову, у которого в университете была кличка «длённый». В то время у окон Елисеевского, у перил, почему-то всегда любили стоять красивые мужчины кавказской национальности, как это сейчас называется. Довлатов чем-то, своей осанкой что ли, был похож на них.

В самом магазине самым потрясающим был рыбный отдел, там работали роскошные мужчины, седые в синих шапочках, с бесстрастными лицами, настоящие лорды из «раньшего» времени — такие могли быть только при царе или за границей. Они ловко и надменно подцепляли осетринку, упаковывали каким-то особым способом — обычно в два слоя бумаги — пергаментной и простой… Старушки, покупавшие в Елисеевском треску или камбалу, обычно извинялись и добавляли, что это для «котика». Потом мужчины в рыбном отделе стали постепенно замещаться женщинами, и весь магазин стал хиреть и мельчать, терять своё значение. Все товары в Елисеевском были получше, чем в других магазинах, не говоря уже об их изобилии. Никогда не забуду жирные маслины, которые продавали в развес из бочек, латвийский сыр с запашком за 3 рубля, аналог современных дорогущих деликатесных сыров.

Елисеевский работал до 11 часов, и когда нашей компании не хватало вина, самые быстрые отправлялись туда, чтобы успеть купить ещё пару бутылочек до закрытия. Мы обычно покупали пару бутылок сухого и печенье — этого хватало на компанию из 10 человек. Но когда моим мужем стал художник, он приучил нас к портвейну и в больших количествах. Однажды мы купили портвейн в Елисеевском, но он оказался странным, от него наши языки стали красно-чёрного цвета. В Елисеевском продавцы стали объяснять нам, что это винный камень выпал в осадок, но почему-то портвейн у нас забрали и деньги вернули.

В 1997 году мы с Сашей купили квартиру в доме № 2 на углу Пушкинской улицы и Невского проспекта. На противоположном углу Пушкинской в доме № 1 находился тогда большой супермаркет для «взрослых людей», торговавший дорогими, в основном иностранными, продуктами, напитками, хозяйственными мелочами и, что важно, работавший до 11 часов вечера. Вежливость продавцов, а также рекламные дегустации то кофе, то спиртных напитков создавали ложное ощущение окончательной победы капитализма на данном отрезке Невского проспекта. К сожалению, магазин этот вскоре закрылся — теперь там торгуют плохими иностранными ботинками.

Для меня Невский — это его гранд-дамы, с которыми меня свела судьба в конце 20 века. Одна из них носила царское имя, божественное отчество и голубиную фамилию — звали её Тамара Аполлоновна Таубэ. Была она певицею, и жила на Невском 106. Мне в очередной раз потребовался съёмный угол, и Тамара Аполлоновна благосклонно предоставила мне комнату за 100 ам. д., на мой лепет о том, что, мол, дороговато, гордо заявив: «Это, милый мой, Невский!». Кроме того, были оговорены табу: в комнате не курить и «не водить». Я, конечно, потихоньку всё-таки «водил», но с оглядкой, тайно, и это придавало особый аромат конспиратизма моим банальным интрижкам. Будучи коллегами, хоть и разошедшимися во времени (Тамара Аполлоновна прекратила концертную деятельность на исходе 60-х из-за несчастного случая — незаземлённый микрофон одарил её электрошоком), мы быстро нашли общий язык. Обнаружив в моём лице благодарного слушателя, Т. А. доставала порой свои грампластинки, и мы слушали их шелестящее:

«Видно любит здорово,Но не говоритСлова, без которогоДевушка грустит».

А потом шли рассказы о том, как на гастролях в Перми во время войны её арестовали по обвинению в шпионаже на немцев (фамилия) и прямо после концерта увезли в камеру, где какой-то «субъект» домогался попеременно признаний то в измене Родине, то в любви к нему. Не добился ни того, ни другого. О том, как разбросала их с сыном война, и лишь спустя годы она обрела его вновь. О том, как перед боем расписалась с лётчиком, «чтобы не огорчать его», и забыла об этом — «ведь шла война, я даже не знала, жив ли он, где, а он после войны писал мне письма, умолял вернуться, бедный, да куда там, у меня уже была семья…». Фотографировать себя она запрещала, и сохранились у меня на видеозаписи только стены с афишами полувековой давности, да кассета с несколькими песнями.

Самое интересное, дом Голландской церкви, в котором я работаю, всегда сохранял одну и ту же функциональную конфигурацию, независимо от смены хозяев и властей. В левом крыле торговали книгами (там сейчас магазин «Военная книга»), в правом выставляли свои картины художники (в 19 веке располагалось Общество поощрения художников). К тому же на 1 этаже была фотоконтора, а наш Культурный центр тоже начинал свою деятельность с фотовыставок. Голландцам этот кусочек Невского был пожалован ещё Петром 1, и они всегда части своего Голландского дома сдавали в аренду. У нас сейчас в Голландском доме живёт привидение. Говорят, это бывший голландский священник, работавший здесь в церкви в начале 20 века. Потом он был отозван на родину, там и умер, но после смерти его душа, очевидно слишком любившая это место, переселилась сюда. Все работники: и библиотекари, и охранники и я сама, мы не раз слышали странные постукивания, сами по себе, без сквозняков, тяжёлые двери вдруг открываются и закрываются… Некоторые называют это привидение «бомжик Вовик», но мне кажется это неуважительным.