Лилия Курпатова-Ким - Библия-Миллениум. Книга 1
— Вот! Это все твое домашнее воспитание! «Сю-сю, сю-сю», «деточка»… Тьфу!
Шуа краснела, смущенно опускала глаза, уходила и плакала. Если Ир попадался ей в этот момент под руку, то давала ему пощечины и кричала:
— Тебе сказано! Не лезь отцу на глаза! — потом обнимала его и, сильно прижимая к себе, начинала причитать: — Да что ж ты у меня такой! Сыночек мой, милый. Вроде и все было. Это сучка — жена твоя! Довела. Испортила ребенка моего! Убила бы стерву! Ишь, завлекла, женила! Ох! Уйди от меня! Видеть тебя, скотину пьяную, не могу! — и уже одна заливалась слезами.
«Эсперали», «торпеды», гипноз, кодирование, заговоры, чудовищные народные средства, телепатическое воздействие через фотографию — весь спектр пыток современной наркологии и средневекового бреда был испытан на Ире.
— Весь мой бунт — это отчаянное стремление воздуха хоть что-нибудь весить. Но я даже не воздух! Я какой-то вакуум! Полное ничто! Я хотел! Я думал… Я думал, если не сдамся, если буду бороться… Если буду бежать! Вперед! То, может быть, когда-нибудь оторвусь, взлечу! И увижу, какое оно — небо! Какое оно под вечными, окутывающими нас облаками! Они так давят! Они всегда сверху! То, что они сверху, дает им повод всегда считать себя правыми! Небо никогда не ошибается — оно часть природы! Оно может взять и прихлопнуть тебя, как червя, в любой момент, обрушить на тебя потоки холодной воды, тонны снега! Я не хочу видеть этих облаков! У меня осталось только одно желание — подняться над ними. Хоть на миг увидеть солнце! Настоящее солнце, а не те жалкие, тусклые его ошметки, что пропускают к нам облака! Вот увидишь, я взлечу!
Это обычный трезвый бред Ира. Он говорит, говорит, выплескивая свой страх потоком бессвязных слов. Ничего не значащие фразы извергаются каждый раз, когда Ир больше не может выносить собственной трезвости, когда реальность рвет всеми своими шипами плотную пелену спиртовых облаков, и Ир падает на услужливо расставленные жизнью колья.
И только когда он снова начинает пить, напевая себе под нос: «Где бронепоезд не пройдет, и м-м-м не промчится, тяжелый танк не проползет, — там пролетит стальная птица!» — только тогда, глядя на его счастливую физиономию, Иуда злится.
— Да он просто издевается! — пинает он пьяного до бесчувствия сына, наглядно демонстрирующего бессилие традиционной и нетрадиционной медицины. Он не видит блаженной улыбки Ира, расплывшейся от уха до уха. Ир представляется себе витязем в сверкающих несокрушимых доспехах собственного алкоголизма. Непобедимый воин, с улыбкой отбивающий бутылкой сыплющиеся на него стрелы и копья. Герой. Ир Непобедимый. Это не болезнь. Это самооборона.
— Гв-вардия ум-мир-р-р-р-а-ет, но не сдается! — заплетающимся языком кричал Ир и заходился истерическим смехом вперемешку с пьяными слезами.
Иуда скрежетал зубами и уходил. Он мог убить старшего сына — но не получил бы никакого удовлетворения от своего праведного гнева. Ведь лишение жизни как наказание имеет смысл только тогда, когда эта самая жизнь имеет для лишаемого ее исключительную ценность. А Иру было совершенно наплевать на свою иждивенческую жизнь, на себя самого, на грозящие ему неприятности. Это лишало последние карательных свойств. Он изобрел универсальную тактику. Его просто нельзя наказать, напугать, заставить мучиться стыдом.
— Знаешь, я никогда не брошу пить, — торжественно поклялся Онану Ир, прикладывая к синякам мокрое полотенце.
Громоотводом выступала Шуа. Бездна безгласия принимала в себя весь камнепад. Иуда обвинял ее во всем, начиная с того, что она отвратительная мать и жена, и заканчивая бедами человечества. Связь здесь очевидна — так как Шуа плохая мать и жена, а она женщина, то, следовательно, большинство женщин — отвратительные матери и жены. Ухитряются вырастить вот таких вот дебильных детей даже от Иуды (далее следует пространное перечисление заслуг), таким образом, большинство детей — уроды! А о каком прогрессе и процветании может идти речь, когда даже слабый ручеек героических генов растворяется в мутном потоке глупости, лености и безответственности…
— Хочешь, чтобы что-то вышло хорошо, — сделай это сам!
Потом задумался и с какой-то надеждой спросил:
— Шуа? Ну скажи, это точно мои дети?..
Сразу после смерти Онана Иуда всю свою отцовскую «заботу» немедленно обратил на Ира, чтобы не проронить зря ни капли. Вознамерился во что бы то ни стало сделать старшего сына человеком.
— Нельзя и тебя упустить! — крикнул он и, заломив руки, помчался в кабинет.
Через час он объявил, что все устроил — сразу после похорон брата Ир отправится в психушку тюремного типа. Ради этого Иуда «пустил в ход свои связи», и Иру «пришили дело», он получит постановление суда о признании старшего сына алкоголиком и направление на принудительное лечение от алкоголизма.
— Ты сам меня вынудил, сынок! Мне тяжело было это делать — ты ведь мой сын, но другого выхода нет! Потом, может быть через много лет, когда в твоей жизни все наладится, может быть… Ты поймешь и еще будешь благодарить меня.
Иуда вышел, хлопнув дверью, оставив сына стоять обугленным деревом, в которое только что ударила молния.
Поминки Онана проходили очень торжественно. Тело младшего покоилось на возвышении во дворе. Впрочем, присутствующие не обращали на него никакого внимания. Все старались ободрить и поддержать Иуду. Великая скорбь заставила лицо отца почернеть и осунуться, но он стойко принимал соболезнования. В отличие от жены, для которой каждое «ваш сын был…» оборачивалось безудержным рыданием и приступами удушья.
Внезапно откуда-то сверху, как раскат грома, заставив присутствующих замереть и затихнуть, грянул аккордеон.
Все подняли глаза. На крыше дома возле трубы стоял Ир в военной форме, в орденах, среди которых выделялась золотая звезда героя, и, пританцовывая, играл развеселую песню «Эх, яблочко! Куда ты катишься…»
Иуда побелел, стремглав кинулся в дом и через секунду вылетел из него с ружьем наперевес. Гости зашумели и набросились на обезумевшего отца, повалили его наземь, отобрали оружие.
Солнце, вышедшее из-за тучи, брызнуло позади Ира лучами во все стороны, образовав вокруг него огненный нимб, ослепивший на мгновение всех стоявших внизу. Ир засмеялся. Смеялся так, что дом содрогался. Дальнейшее очевидцы запомнили на всю жизнь — Ир раскинул руки, словно стальные крылья, и взмыл вверх. Долю секунды он летел, отражая солнце, а затем стремительно рухнул вниз. Его тело замерло на уровне второго этажа, несколько раз подпрыгнуло и закачалось на веревке, как тряпичная кукла, подвешенная за шею. Дико завизжал старый аккордеон, зацепившийся за карниз, растягиваясь на запавшем си-бемоле.
ШУА
Никогда не работавшая Шуа, «дура простоволосая», как называл ее Иуда, в молодости была очень заносчива. Положение и состояние родителей, удачное замужество сделали ее снобкой, кривящей нос от котлет с картофелем. Только изысканный куриный суп с грибами или филе лосося! Карьера Иуды началась раньше и шла успешнее, чем у всех его однокурсников. Шуа имела привычку одеться пошикарнее и явиться к кому-нибудь в гости со словами утешения:
— Вот, надрываешься! Бедная. И муж твой, такой толковый, а получает… Ой, беда.
Она доводила до истерики портних капризами и нелепыми пожеланиями. При абсолютном отсутствии вкуса и хорошей фигуры она требовала от них, чтобы сшитая одежда делала из нее стройную, статную красавицу. Однако вне зависимости от наряда из зеркала все равно смотрела девушка с надутыми губами, толстыми щеками, носом картошкой, с фигурой без четких признаков талии, с короткими ногами. Спина Шуа даже в молодости была покрыта толстыми белыми жирными складками, а грудь висела в разные стороны треугольными тряпочками. Бюст нельзя было назвать большим или маленьким — скорее длинным и плоским. В общем, в молодости она не была особенно красива, поговаривали, что Иуда женился на ней из-за приданого и положения ее отца — чиновника высокого ранга. Первые несколько лет Шуа, осознавая это, помыкала мужем, как хотела, кричала на него, даже била — Иуда все терпел. Затем внезапно тесть умер от сердечного приступа. Шуа, услышав это, упала в кресло и зарыдала. Иуда вопросительно посмотрел на нее.
— Папа умер… Ну что ты стоишь как идиот?! Воды и валерьянки! — заорала она на него. Иуда как-то странно улыбнулся и продолжал стоять.
— Ты что, оглох? — перестала плакать Шуа.
— Сама возьми! — отрезал Иуда и ушел в комнату.
Шуа пошла за ним, выкрикивая ругательства, и замахнулась. И вдруг тот, словно озверев, набросился на нее, методично нанося удар за ударом. Она никогда не видела его таким. Избитая, растрепанная, она не могла подняться. Сама потом не понимала, почему в тот же день не заявила на него, не подала на развод. И все изменилось. Муж приходил домой, когда считал нужным, обращался с ней, как с домработницей, в постели был груб, говорил ей гадости, бил во время полового акта, причинял боль. Мог задрать ей юбку прямо на кухне даже во время беременности.
