Скарлетт Томас - Наша трагическая вселенная

Мы просидели в «Лакис» до начала пятого, обсуждали выставки и конференции, которые планировал устроить Роуэн, и придумывали, каким образом я могла бы принять в них участие. Мы много смеялись, потому что варианты нашего возможного сотрудничества выходили все более и более безумные. Мы не говорили прямо, что хотим увидеться снова, зато изобретали тысячи способов, как это организовать. Наши глаза снова встретились, и мы смотрели друг на друга даже дольше, чем в прошлый раз. Я выдыхала, а он вдыхал, и молекулы воздуха носились между нами в бешеной пляске, которую никто другой не мог ни увидеть, ни почувствовать. Но физически мы друг друга не касались — ни тогда, ни когда-либо прежде. Обратно к машинам мы шли будто сквозь силовое поле.

— Вечером по воскресеньям я часто гуляю по Дартмуту, — тихо сказал он. — Может, когда-нибудь мы столкнемся и там?

Я и сейчас уверена, что мы тогда собирались просто обменяться рукопожатиями или поцеловать друг друга в щеку на прощание, но вместо этого мы вдруг обнялись и поцеловались всерьез — это был настоящий глубокий поцелуй, и мы нежно гладили друг друга по волосам.

Потом, когда я ехала домой, вся в панике, мокрая от пота, я со стоном произносила его имя и понимала, что никого не целовала так уже целых семь лет. Мы не знали телефонных номеров друг друга, но обменялись адресами электронной почты. Я чувствовала, что роман неизбежен, и в то же время не хотела никакого романа. В моей жизни было множество сложных расставаний, но полноценных романов — никогда. Интересно, кто напишет первым — он или я? Кто сдвинет айсберг?

Этого не сделал ни один из нас.

— Где ты была?

Я взглянула на часы на кухонной плите. Было пол-двенадцатого. За окном стемнело, и в доме пахло холодом. Кристофер как обычно выключил отопление. Ничего не готовилось, белье не сушилось, мой спатифиллум медленно умирал без солнечного света на подоконнике. Если бы не древесная стружка и Кристофер, можно было бы подумать, что в доме уже целую вечность никто не живет, а если кто и жил когда-то, то давным-давно умер.

— Гуляла с Бесс, — ответила я. — Ты же знаешь.

— Целый час? — он покачал головой. — Да еще вылетела отсюда в таком настроении. Не понимаю, почему нельзя просто остаться дома и поговорить, если что-то не так. Я же не монстр какой-нибудь. Кстати, на ужин ничего нет. Я все перерыл. И еще твоя мама звонила.

— О чем ты вообще? Ни в каком таком настроении я не вылетала.

— Не надо говорить со мной в подобном тоне! От этого только хуже.

— И что это, интересно, у меня за тон?

— Вот этот вот тон!

— Господи, да перестань ты.

Я стала открывать один за другим кухонные шкафчики и нашла пенне из цельнозерновой муки и банку мутноватого томатного соуса. Наши немногочисленные полки на кухне всегда были набиты продуктами, которые жалко выбросить, но и есть нельзя. Я не собиралась хлопать всеми дверцами и с грохотом ударять банкой соуса по столу, это получилось у меня как-то само собой.

— В общем, ты не в духе. Я всегда сразу вижу…

— Если ты хочешь сказать, что я разозлилась, то да, теперь я разозлилась! А до этого все было в порядке! Я в нормальном настроении вышла из дома, вернулась обратно в нормальное время и тут обнаружила тебя и твой ор!

Я говорила все это, повернувшись спиной к Кристоферу и наполняя чайник водой. Он не произнес в ответ ни слова до тех пор, пока я не повернулась к нему лицом.

— Я не орал, — сказал он.

— Не орал. Но ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Он посмотрел себе под ноги.

— Ты всегда говоришь, что я ору.

Я тоже посмотрела под ноги, но в другую точку.

— Извини. Ты прав. Говорю.

Мне казалось, что мой мозг — рыболовная сеть, в которой барахтается одновременно слишком много мыслей. Моя идиотская идея с машиной. Плюх. Слезы в глазах Роуэна. Плюх. Шаль Либби. Плюх. Бессмертие в искусственном раю. Я почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Ко всему прочему у меня начинала болеть голова. Я представила себе вечность рядом с Кристофером. Все эти семь лет я ждала, что однажды он наконец станет для меня чем-то важным, займет какое-то место в моей жизни — может, если у нас будет целая вечность времени, это в итоге произойдет? Может, когда у тебя в запасе вечность, все что угодно может войти в твою жизнь? Но вряд ли что-нибудь останется в ней навсегда, ведь смысл вечности не в этом. Даже во вселенной, имеющей конец, камень не остается камнем навсегда. Вещи постоянно распадаются на части и становятся чем-то еще. Вообще-то мне бы даже очень хотелось стать камнем или, может, песком — когда-нибудь потом, спустя много лет после моей смерти, когда я окончательно истлею. Это было бы куда проще, чем воскреснуть и пройти через все по новой. Правда, будь в моем распоряжении вечность, я бы провела одну ночь с Роуэном, ведь в этой жизни такого никогда не случится. Но, как и все остальное, что происходит в вечности, эта ночь не имела бы ровным счетом никакого значения.

Чайник вскипел, и я высыпала пенне в кастрюлю.

— Извини, — снова сказала я. — Ты прав, я сегодня немного не в духе. Кажется, голова сейчас разболится.

Трубочки макарон набухали в воде подобно скрученным обрезкам коричневого картона — похожим на гильзочки от туалетной бумаги из кукольного домика; впрочем, даже его жителям вряд ли пришло бы на ум бросать в кастрюлю картонные трубки и варить их на ужин. Я моргнула и перевела взгляд на Кристофера. Он тоже смотрел на макароны.

— Что с тобой? — спросил он. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, вроде бы ничего не случилось. Пройдет. Приму обезболивающее. Что сказала мама?

— Сказала, что перезвонит завтра. А потом, как обычно, бросила трубку.

— Понятно.

Стараясь не встречаться с ним взглядом, я взяла со стола газету и открыла ее на странице с кроссвордом — я разгадывала их каждое воскресенье. Этот я уже почти закончила еще на прошлой неделе, не хватало только одного ответа — я записала нужное слово на полях газеты: мне казалось, оно подходит, но почему, я не знала. Теперь в свежем выпуске можно было проверить ответы, и оказалось, что я все-таки была права. Как-то раз, дождливым утром в понедельник, мы с Роуэном сидели в библиотеке и решили кроссворд вместе — нам пришлось заглянуть в огромный покрытый плесенью атлас, чтобы отыскать там озеро в Австралии и столицу Корсики. В то утро дела пошли наперекосяк: мы собирались, как обычно, пойти обедать, но тут Роуэн получил сообщение от Лиз о том, что у нее мигрень, и вместо обеда поехал домой. Он дрожащими руками затолкал вещи в дряхлый тряпичный рюкзак и, едва попрощавшись, выбежал из библиотеки. Вдруг вспомнив все это, я взяла с кухонного стола механический карандаш и села на диван. Я никак не могла сосредоточиться, пока наконец не поняла, что Кристофер так и стоит на прежнем месте.

— Джош не звонил? — спросила я. — Как он после вчерашнего?

Кристофер закатил глаза.

— Кто ж его знает!

— А от отца ничего не слышно? Как там Бекка?

— С отцом я тоже еще не говорил. Сам ему позвоню после ужина.

Мы ели, сидя перед телевизором, я продолжала возиться с кроссвордом, и Кристофер время от времени тоже в него заглядывал, будто кроссворд был моим любовником, а Кристофер поставил перед собой задачу во что бы то ни стало застукать нас вдвоем. Но все же большую часть времени он смотрел передачу о домах с привидениями. Я терпеть не могла передачи о домах с привидениями, и Кристофер об этом знал. Я ела так быстро, что чуть не подавилась макарониной. Наконец откашлявшись, я поставила тарелку в мойку и с газетой в руках пошла к лестнице.

— Что будешь делать? — спросил Кристофер.

— Приму ванну. Не буду тебе мешать разговаривать с отцом.

— Ты мне не мешаешь, — бросил он мне вслед, но я все равно ушла.

— После ванны кашель не такой ужасный, — объяснила я и снова закашлялась.

Я лежала в ванне не меньше часа — Кристофер уже давным-давно поговорил с отцом и снова взялся за пилу. В каждом кроссворде обязательно было такое слово, которое, казалось, вписали туда специально для меня, и мне всегда хотелось рассказать об этом Роуэну. Сегодня главным зашифрованным словом был «Космос, заключенный в одно стихотворение (восемь букв)». Спустя некоторое время я положила газету на мокрый пол в ванной, заставила себя прекратить думать о Роуэне и стала размышлять о том, что же, черт побери, мне делать с нашими отношениями с Кристофером. Может, нужно что-то ему сказать? Даже теперь, много лет спустя, мне иногда снилась Бекка — как ее веснушчатое смеющееся лицо становится каменным при виде меня.

Бекка была сестрой Кристофера. Она жила в Брайтоне со своим мужем Энтом. Недавно у них родилась третья дочь, роды прошли не слишком удачно, и Бекке пришлось временно закрыть магазин, где она продавала украшения, которые сама же и делала. Дрю, брат Энта, был актером, и в конце девяностых мы с ним обручились — тогда-то я и познакомилась с Кристофером. На протяжении нескольких лет все мы проводили время вместе — устраивали веселые чаепития и разные «мероприятия» в огромном доме Бекки и Энта. Как раз после того, как у меня вышла первая книга Зеба Росса, Дрю снялся в своем первом серьезном сериале, где играл молодого и недалекого помощника следователя, а следователь этот был большим любителем литературы. Спустя пару лет мы устроили вечеринку в честь миллениума, куда все, кроме нас с Кристофером, явились в костюмах жуков. Но скоро жить в Брайтоне стало слишком сложно, и я сбежала в Девон вместе с Кристофером. Для него это был родной город, а для меня — экзотическое место, во всяком случае первое время мне так казалось. С тех пор как мы покинули Брайтон, Бекка с нами почти не разговаривала, хотя Кристофер и съездил к ним на Рождество, чтобы попытаться все уладить. Дрю почему-то винил в случившемся Бекку и тоже уехал из Брайтона. А она из-за всего этого «чуть не разошлась» с Энтом.