Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь
Я достаю кусочек кленовой коры, отрезаю пластинку. Натираю ее настоящим гашишем, чтобы цвет и запах не вызывали сомнений, заворачиваю в обрывок газеты. У Фонтана невинных ко мне подходит какой-то лох в двубортном пиджаке:
— Есть чо?
— А башли есть?
Сделка состоялась, парень быстро уходит. Представляю себе его рожу, когда он развернет газету. Как достанет из-под матраса папиросную бумагу и табак, чтобы свернуть косяк, и как будет пытаться раскрошить дерьмо, которое я ему всучил. Да он пальцы до крови обдерет. «Ну как, Жан-Бернар, вставляет. — Еще бы, это же клен!».
В подвалах устраивают вечеринки — «зулусские пати», так это называется. Тут все друзья, независимо от национальности. Все друзья, и никто никого не знает. В лучшем случае я в курсе каких-то имен или кличек — точно так же, как для них я Абдель или Мелкий. Не более того. Я не знаю их фамилий, и они никогда не слышали о Селлу.
Они зовут меня Мелким из-за моего роста, а не из-за возраста. Мне пятнадцать лет, а тут есть и помладше меня. Есть и девчонки. Некоторые из них понимают далеко не все из того, что происходит, но смутно чувствуют опасность и флиртуют с ней. Им нравятся взгляды парней, которые больше похожи на взрослых мужчин.
Они скорее дадут отрубить себе руку, чем откажутся от всего этого. Я могу наблюдать весь этот маленький мир вблизи, но все-таки я к нему не принадлежу. Я то здесь, то там. Сегодня мы с панками тусим в городе, а завтра идет дождь, и я сбываю краденое в подземном переходе..
— Эй, Мелкий! Абдель! Сегодня одна девчонка из лицея Генриха IV устраивает дома вечеринку. Это рядом с метро «Ранела», и предков дома не будет, сечешь?
— А то!
Проникнув на такую вечернику, мы участвуем в общем веселье, пока один из нас не подаст сигнал: пора. И тогда мы уходим, предварительно зачистив территорию. Там всегда можно свистнуть хотя бы новенький видак. Я выдергиваю провода и шнур из розетки, аккуратно все это сворачиваю. Хозяйка дома в ужасе: «Что делают мои новые друзья.
Еще пять минут назад все было так мило. Я и подумать не могла. Мерзавцы!» — и запирается у себя в комнате..
Дружбаны мои ржут, глядя, как я спокойно иду по улице и несу под мышкой телик весом с себя:
— Абдель, ну ты красавец!
О да.
* * *В тот вечер мы болтались на площади Карре; с каре — ничего общего, потому что она вообще-то круглая. Вдруг два парня в глубине площади, у самой стены, начали спорить и ругаться. Мы смотрели на это издалека, близко не подходили: никто никогда не вяжется в чужие дела. Те двое начали драться — ну что ж, обычное дело.
Необычной была кровь, которая хлынула у одного из них из распоротого горла. И рис. Белый рис, который вывалился оттуда потом. Этот парень, негр, был мертв. Уж будьте покойны..
В сотую долю секунды мы сорвались с места, как стая голубей. Я не видел лезвия, которое вонзилось в тело. Наверное, оно было прочным, широким, а державшая его рука — крепкой. И решительной.
Вот почему я никогда не имею дела с тяжелыми наркотиками — не употребляю и не торгую. Это может завести слишком далеко. И вот что странно: я ни о чем не задумывался, ни перед чем не останавливался, но всегда знал, что никогда никого не убью из-за денег.
Скоро должны были появиться копы, и я бежал со всех ног. Свидетели убийства рассеялись по улицам и подземным переходам. Я видел, как голова убитого тяжело упала на плечо. Она была отрезана почти полностью.
Хотя… Нет, я ничего не видел.
8У нас в квартале народ тоже погибал — от одиночества и отчаяния, как во всех больших городах. Люди кончали с собой, чаще всего — выбрасывались из окна. Каждый раз это было целое событие. В Богренеле нас было несколько сот человек, чуть меньше тысячи. И все друг друга знали.
Любая внезапная смерть становилась чем-то из ряда вон выходящим. Старики, которые уже давно не выходили из квартиры, выползали на лестничную клетку, чтобы поговорить с соседями. Но дело было даже не в разговорах. Одни просто хотели показаться на глаза, чтобы все видели, как они жалеют бедного мсье Бенбудауда, который не выдержал… Другие демонстрировали свою проницательность, рассказывая, почему он покончил с собой, — разумеется, настоящая причина была известна только им..
— Юсеф не мог больше жить один. Он так горевал, когда умерла его жена. Кстати, когда это было?
— Да уже лет пять прошло. Только вы ошибаетесь, это не из-за жены.
Тишина, напряжение, рокот барабанов. Соседи стоят, открыв рты, ждут продолжения.
— Он покончил с собой после того, как сегодня утром получил почту.
— Да? А что там было?
— Вы что, не видели? Когда он упал, он все еще сжимал в руке конверт!
Чистая правда. Старина Юсеф сиганул с восьмого этажа, сжимая в руке письмо из налоговой службы. И сжимал его достаточно крепко, раз уж не потерял по дороге.
Помню еще одного мужика — совершенно спившегося француза, сломавшегося под грузом неудач. Он жил в соседнем подъезде со своей женой, такой же алкашкой. Она ушла от него к другому, и он тоже выбросился из окна. Но дело в том, что он жил на втором этаже… Он переломал кости и лежал на земле, как искореженная кукла, разбросав неестественно вывернутые руки и ноги.
Когда приехала «скорая», врачи долго не могли сообразить, как поднять мужика. Его накрыли блестящим золотым термоодеялом. Несчастный рогоносец умер, сияя как звезда..
Еще был случай, над которым мы с приятелями ржали как сумасшедшие, одновременно содрогаясь от омерзения. С седьмого этажа выбросилась жирная Лейла, которая никогда не выходила из дома. Раздался громкий плюх, ее тело разлетелось ошметками, как перезрелый помидор. И снова все из-за любви. Ее муж привел домой новую жену и стал с ней жить.
Следующим летом его нашли в постели полуразложившимся. У него был рак, и когда он стал умирать, новая жена просто свалила. Отдыхать. Вернувшись, она заказала полную уборку и теперь живет одна в двухкомнатной квартире..
Мне как-то ужасно не везло. Я почти не бывал дома — хорошо, если появлялся раз в неделю; но каждый раз, когда кто-то из соседей сводил счеты с жизнью, я оказывался в Богренеле. И каждый раз приходилось уносить ноги. Начиналось расследование, а я не хотел лишний раз встречаться с полицейскими.
* * *Они искали меня из-за того убийства на площади Карре, рядом с метро «Шатле — Ле-Аль». В то время там уже
понаставили кучу камер наблюдения, и все попало на пленку. Но изображение было довольно плохого качества; с таким убийцу не опознать. Высокий чернокожий парень в кофте с капюшоном и в кроссовках — таких пруд пруди.
А вот меня в полиции узнали. Надо сказать, что мы с копами к тому времени были знакомы — ближе не бывает. Каждый раз, когда я попадался, они держали меня так долго, как только позволял закон, и на прощание говорили: «Скоро увидимся!».
И таки увиделись. Влип я самым дурацким образом — ранним утром, в вагоне пригородного поезда, во время проверки билетов. Я и глаза-то еще толком не продрал. В училище я почти не появлялся, да и дома бывал не чаще. Спал в электричках, как и парни с «Шатле», с которыми я болтался по ночам. Рано утром, в пять или шесть утра, когда начинали ходить поезда, мы спускались на станцию, садились в первый попавшийся вагон и засыпали на пару часов..
Я спал. Время от времени приоткрывал глаза и видел сидевшего напротив человека в дешевом костюме и галстуке; на коленях у него лежал портфельчик. Не хватало только наручников, которыми он был бы пристегнут к запястью.
Мы пялились друг на друга. Не знаю, в чьем взгляде было больше презрения. Я думал: «Давай-давай, вали на свою работу за нищенской зарплатой. А я буду спать».
Я снова задремал. На щеке отпечатались швы сиденья, и пахло от меня отнюдь не розами. Но в Париже нигде не пахнет розами. По громкой связи объявили:
— Сен-Реми-ле-Шеврез. Конечная. Просьба покинуть вагоны.
Над ухом у меня раздался голос:
— Абдель, Абдель! Проснись, блин! Выходим! Поезд сейчас уйдет в депо!
— Отвянь!
Кто-то потряс меня за плечо, и другой голос сухо сказал:
— Проверка документов. Предъявите паспорт.
Я встал, зевнул во весь рот. Хотел посмотреть на часы, чтобы узнать, который час, но опомнился. Контролер мог догадаться, что часы мои — едва ли подарок от родителей на праздник первого причастия.
— Будьте любезны, круассан и кофе…
— Я смотрю, у тебя с утра хорошее настроение. Вот и славно.
Я развязно протянул ему паспорт. С документами у меня все было в порядке. Я родился в Алжире, но у меня был вид на жительство, который я только что продлил. Началась даже процедура натурализации. В восьмидесятые годы любой, кто прожил во Франции больше десяти лет, мог получить трехцветный паспорт. И я не упустил этой возможности.
А вот мой придурок-брат оказался недостаточно шустрым, и в 1986 году его отправили обратно в Алжир. Белькасим и Амина потеряли одного сына. Того, которого они бы предпочли оставить, если бы можно было выбирать..
