Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

— Заботься о своем папе, — сказала миссис Примби. — Ты ему обязана больше… и меньше, чем ты думаешь. Мне пришлось сделать то, что я сделала. Заботься о нем. Он кроткий, хороший, легко поддается на уговоры, и в мире ему одному не справиться…

— Я никогда не была для тебя всем тем, чем должна быть мать. Но с тобой сладу не было, Кристина… Я всегда тебя уважала…

— Я рада, что ты не унаследовала моих глаз. Пенсне — это проклятие.

Тревога за прачечную занимала значительную часть ее мыслей.

— Эта Смизерс, прачка, нечиста на руку, и я бы выгнала этого нового истопника, Бексендейла. Не понимаю, почему так долго терпела миссис Смизерс… Слабость… Про него я не так уверена… еще ни на чем не попался, но я чувствую, что он вор… Боюсь, мы слишком долго не взыскивали по счету с леди Бэджер. Нынче титулам… доверять нельзя. Она обещала чек… Но не верится мне, что вы с ним вдвоем справитесь в прачечной. Он не может, ты не хочешь… А ты бы могла… Да уж что теперь.

— Продать ее как предприятие на ходу? Виджери могли бы заинтересоваться. Он кремень, но он честный. Достаточно честный. Наверное, они заинтересуются…

— Мне и в голову не приходило… думала, меня еще на двадцать лет хватит… И зачем только доктор про операцию… Что от нее толку…

Она часто повторялась.

— Мне противно думать, что меня выпотрошат, — сказала она. — Думается… Как лягушку в твоем учебнике…

— Упаковано как сумка… И уж назад — нет. На куски…

— Бельевая корзина или чего-нибудь такое… чтобы вместе собрать.

Тут ее мысли переметнулись к чему-то непонятному для Кристины-Альберты.

— Удрал, а меня оставил расхлебывать… Интересно, что с ним сталось… А вдруг… Подумать только, что, если бы ему выпало оперировать… Оперировать…

— Детьми мы были.

Она словно бы опомнилась и посмотрела на дочь сверлящим взглядом. Какой-то инстинкт подсказал Кристине-Альберте придать лицу равнодушие. Но эти слова запечатлелись в ее сознании, остались там, проросли, точно семена. Они были детьми, и он удрал? Странно, и согласуется все же с разными другими непонятностями.

В глубоком трауре мистер Примби выглядел совсем уж низеньким, но исполненным необычного достоинства. Кристина-Альберта тоже была чрезвычайно черной и глянцевитой. Впервые в ее жизни юбки доставали ей до щиколоток — жертва, которая, как она чувствовала, была бы особенно приятной духу усопшей.

В жизнь Кристины-Альберты вошло нечто новое. Ответственность. Она поняла, что по непостижимым причинам несет ответственность за мистера Примби.

Было очевидно, что внезапная смерть его жены под ножом хирурга явилась для него огромным ударом. Он не был пришиблен, не рыдал, не предавался пароксизмам горя, но стал немыслимо тихим и печальным. Его круглые, синие как фарфоровая чашка глаза и его усы взирали на мир с торжественной скорбью. Гробовщику редко доводилось встречать такого превосходного вдовца. «Все самое лучшее, — сказал мистер Примби. — Все, что она может получить, она должна получить». И при таких обстоятельствах гробовщик, бывший другом семьи, поскольку часто встречался с мистером и миссис Примби за вистом, выказал достохвальную умеренность.

— Ты даже вообразить не можешь, что все это означает для меня, — много раз повторял мистер Примби Кристине-Альберте.

— Это был чистейший брак по любви, — говорил он. — В высшей степени романтичный. Выходя за меня, она ничего не приобретала. Но ни она, ни я не думали о пошлых соображениях. — Он помолчал, борясь с непослушными воспоминаниями, но усмирил их. — Мы едва познакомились, — сказал он со слабой улыбкой, — и сразу показалось, что это суждено.

«Удрал и оставил меня», — прошелестел шепот в памяти Кристины-Альберты.

В эти дни траура требовалось позаботиться об очень многом. Кристина-Альберта старалась помогать, опекать и направлять мистера Примби, как того желала ее мать, но с удивлением обнаружила в нем некоторую нежданную решительность, которая словно бы возникла в первые же часы после смерти ее матери. Во-первых, твердое намерение избавить себя и ее от прачечной, продав это заведение, или сдав его в аренду, или, если ничего другого не останется, уничтожить его — сжечь дотла или взорвать к небесам. Он не обсуждал это, а считал неизбежной необходимостью. Он не выражал никакой вражды к прачечной, не поминал лихом жизнь, которую вел там, но каждая мысль выдавала его изначальное отвращение. И еще они должны будут уехать — немедленно! — из Вудфорд-Уэллса, и больше никогда туда не возвращаться. Кристина-Альберта сама пришла к почти таким же решениям, но никак не ожидала, что и он к ним придет со столь неколебимой бесповоротностью.

Он прямо заговорил о будущем, когда они сидели за ужином вечером после похорон.

— Двоюродный брат твоей матери, Сэм Уиджери, — сказал он, — разговаривал со мной. — Несколько секунд он жевал: усы поднимались и опускались, синие как фарфоровая чашка глаза смотрели в окно на закатное небо. — Он хочет ее забрать.

— Прачечную?

— Как предприятие на ходу. И, поскольку он наш ближайший родственник, так сказать, я предпочту, чтобы она досталась ему, а не кому-нибудь еще. При прочих равных… Хотел бы я знать, сколько запросить у него за нее. Было бы неприятно назвать слишком маленькую сумму. И я ответил, что похороны — не время для деловых разговоров. Сказал, чтобы он заглянул завтра. Их заведение хиреет. Оно как бы увязло в Уолтемстоу. Ему выгоднее выбраться оттуда, а землю сдать под строительство. Денег у него немного… Но эту прачечную он облюбовал. Да, облюбовал.

Его синие глаза превратились в глаза человека, которого посещают видения.

— Не знаю, учили тебя в школе экономики, как создают компании. Я во всем этом сущий ребенок. Он говорит о партнерстве, или о закладной, или еще о чем-то таком, но нам нужна… нам нужна компания с ограниченной ответственностью. Нам нужны привилегированные акции, но только привилегированные акция первого класса. Надо, чтобы мы получали больше того, что он будет получать с предприятия. Иначе компания может урезать обеспечение твоих привилегированных акций, выплачивая более высокие дивиденды на простые акции. У него будут простые акции. У него и его жены. Я не говорю, что он устроит такое сознательно, однако его легко могут толкнуть на это. За ним нужно присматривать. Нам надо устроить так, чтобы в случае, если он будет платить по своим акциям больше, чем по нашим, мы могли бы уравнять наши доли. Все это крайне трудно и сложно, Кристина-Альберта.

Кристина-Альберта смотрела на мистера Примби с новым и возрастающим уважением. Она еще ни разу не слышала, чтобы он произносил за столом подобную речь, но, с другой стороны, ему впервые не грозило, что его перебьют и наставят на ум.

— Надо будет, конечно, чтобы наши поверенные оформили все это надлежащим образом, — сказал мистер Примби.

— Финансово мы будем не в таком уж плохом положении, — продолжал он, беря сыр. — У нас есть пара закладных и несколько домов в Бакхерст-Хилле. Как ни странно, твоя бедная дорогая мама доверяла моему глазу в вопросах недвижимости. И часто позволяла мне руководить ею в этой области. А у меня всегда было чувство, что следует обзавестись резервом, помимо семейного дела… Очень вероятно, что Сэм Уиджери захочет взять большую часть мебели тут. Этот дом ведь больше, чем его…

— Где ты думаешь поселиться, папа? — спросила Кристина-Альберта.

— Еще толком не знаю, — ответил мистер Примби после минутного размышления. — То об одном месте подумываю, то о другом.

— Лондон, — сказала она. — Если бы я могла вернуться к занятиям, пока еще не совсем поздно.

— Может быть, и Лондон, — сказал он.

Прежде чем продолжить, он замялся с обычной неуверенностью, давно свыкнувшись с тем, что его предложения встречались в штыки и тут же отбрасывались.

— Ты слышала про пансионы, Кристина-Альберта? — спросил он с неубедительной небрежностью. — Ты никогда не думала, что мы могли бы поселиться в каком-нибудь пансионе?

— В Лондоне?

— Пансионы есть по всему миру, ну, почти. Видишь ли, Кристина-Альберта, мы могли бы избавиться от своей мебели здесь, кроме моих книг, ну и каких-нибудь мелочей, их на время мы могли бы сдать на хранение — Тейлоровский склад займется этим для нас, — а сами поселились бы в одном пансионе, потом переехали бы в другой, и в третий. Тогда ты могла бы учиться и не заниматься хозяйством, а я бы читал, и кое-что осматривал бы, и составлял бы меморандумы касательно некоторых моих теорий, и разговаривал бы с людьми, и слушал бы их разговоры. В пансионах живут самые разные люди — всякие интереснейшие люди. Последние ночи я без конца размышлял о жизни в пансионах. Все думал — и так, и эдак. Для меня это была бы новая жизнь, словно бы я начал заново. Жизнь здесь была такой размеренной. Конечно, все было хорошо, пока была жива твоя бедная дорогая мама, но теперь я чувствую, мне нужны отвлечения, хочу ездить, видеть много всякого, встречать разных людей. Я хочу забыть. И ведь в некоторых пансионах живут китайцы, и индийцы, и русские княгини, и профессора, и актеры, ну самые разные люди! Даже просто послушать их!