Франсиско Голдман - Скажи ее имя
Когда мы выбирались на ужин в ее любимый ресторан в день ее рождения, или на годовщину свадьбы, или в День святого Валентина, или по любому другому поводу, заслуживающему выхода в свет, оно сверкало на ее пальце. Этот бриллиант появлялся и исчезал, как блуждающая звезда в ночном небе, видимая с земли только два или три раза в году.
Но из-за одного случая, произошедшего на книжной ярмарке в Остине, в Техасе, когда она чуть было не потеряла его, я знал, насколько ей дорого это кольцо. Аура училась в Техасском университете во время двухлетней студенческой забастовки в НАУМ — Национальном автономном университете Мексики, где она изучала англоязычную литературу. Хуанита, работавшая в деканате университета, не собиралась позволять дочери просто сидеть дома или болтаться по пустынному, практически заброшенному, апокалиптическому городку, в который превратился кампус в годы забастовки, валяясь с приятелями на траве, покуривая косяки в «аэропорту» — так студенты называли тенистую парковую лужайку, где собирались раскуриваться, — или ошиваясь с похожими на рок-звезд забастовщиками в изрисованных граффити забаррикадированных корпусах. Умирая с тоски вне университетских стен, Аура решительно восстала против забастовки и ее организаторов. Хуанита и два профессора, учивших Ауру и по совместительству бывших ее крестными, поднажали на своих давних мексиканских коллег, которые нынче преподавали в Техасском университете, чтобы Ауру приняли туда как иностранную стипендиатку.
В Остине Аура сначала жила в общежитии, а потом снимала квартиру с тремя другими иностранными студентками, двумя девушками из Панамы и Ириной, приехавшей из Румынии через Израиль, длинноногой угловатой красавицей, местной чемпионкой по кикбоксингу, а также барабанщицей рок-группы и студенткой отделения поэзии. Умные молодые женщины с сильным акцентом, научившиеся стоять за себя и друг за друга. Им было плевать, что с первого же дня америкоски из университета и женских клубов навсегда исключили их из своей жизни. Куда сложнее было справиться с хищно настроенными белыми парнями, уверенными, что все смуглолицые девушки сродни тем, что за за гроши торгуют собой за границей, потому и отношение к ним должно быть соответствующее, нечто вроде рыцарства наоборот. Но это мое видение, не Ауры: мою манеру выражаться она находила постыдной, в ее лексиконе даже не было таких слов, как «белые парни». Она могла сказать «гринго» или los blancos, однако в своем негодовании никогда не опускалась до презрения. В одной из записных книжек Ауры времен Остина я обнаружил такое стихотворение:
Me vuelvo sucioY leo Bukowski aunque lo odieParece quisiera ser hombrePara quitar a las mujeres del caminoQue nadie se escandaliceEsto esprivadoEsto es mentiraLa poesia es ficticia у no salva a nadie[5]
Все же это были безумные дни. Не найдется, наверное, ни одной фотографии той поры, где Аура и ее подруги были бы без пива или не выглядели совершенно обкуренными или не спавшими всю ночь, с растрепанными волосами, чумазые, но очень соблазнительные. Параллельно с этим Аура напряженно училась, писала научную статью на английском о Раймонде Карвере, которую профессор зачитал всей группе, и упорно работала над дипломом по Уистену Хью Одену — она должна была получить степень бакалавра в Национальном университете по окончании студенческой забастовки. И несмотря на ее с виду абсолютно сумасшедшую жизнь, у нее за все то время был всего один бойфренд, еврей из Хьюстона, музыкант из остинской кантри-рок-хиппи-тусовки. Одна из панамок, зеленоглазая Белинда, на три или четыре года младше остальных трех, рассказала мне, как Аура помогала ей избежать неприятностей в Остине, выручала в самых ужасных ситуациях. Она сказала, что Аура была для нее как суррогатная мать. Но у самой Ауры в Техасе тоже была суррогатная мать — Ирина. Хотя на самом деле Ирина была для нее скорее антиматерью. Она пыталась заразить и даже одурманить Ауру мыслью о том, что та должна восстать против ожиданий Хуаниты и бросить академическую карьеру. Аура не поддалась и всю оставшуюся жизнь, казалось, исправно следовала заветам матери. Но кое-что от смелости и образа мыслей Ирины все же передалось Ауре, по крайней мере в виде идеала. В Нью-Йорке Аура несколько месяцев занималась кикбоксингом в зале неподалеку от Пенсильванского вокзала, красные боксерские перчатки свисали с ее рюкзака, когда она ехала на метро от Коламбии до Бруклина. Позднее Ирина будет одной из трех подружек невесты на нашей свадьбе, вместе с Валентиной и Фабиолой, которая поедет с нами на побережье в то последнее лето. Книжная ярмарка в Остине, где у меня состоялось привычное, мало кому интересное публичное чтение, стала для Ауры и Ирины уикендом воссоединения: они могли, как в старые добрые времена, часами говорить о своем, о девичьем, обсуждая все на свете, в том числе нашу неожиданную помолвку.
Когда выходные подошли к концу, Ирина заехала за нами в отель, чтобы отвезти в аэропорт, и мы уже почти добрались до него, как Аура обнаружила, что кольца нет. Она была уверена, что оставила его в гостинице. Нам пришлось вернуться. Внизу нам выдали новый ключ. По всему было ясно, что после нашего отъезда в комнату никто не заходил. На полу у неубранной кровати все еще стоял поднос с грязными тарелками от завтрака. Мы искали везде. Мечась по комнате, Аура напоминала нелепого мима на барбитуратах — она никак не могла найти кольцо, и репертуар ее неловких жестов постепенно иссякал. Я сказал, что нам лучше отправиться в аэропорт, чтобы не опоздать в довершение на самолет. Ничего страшного, mi amor, сказал я, купим другое. Но я не мог позволить себе второго такого кольца и молча злился на Ауру за то, что она потащила его с собой и все так закончилось. Я убеждал самого себя, что она не просила и не требовала дорогого обручального кольца и мое желание влезть из-за него в еще большие долги — исключительно моя проблема.
Кольцо пропало: это было видно по беспомощному, потрясенному лицу Ауры. Она сидела на полу со скрещенными ногами, сильно наклоняясь вперед, спрятав лицо в ладонях, и всхлипывала. И хотя многое легко могло заставить Ауру заплакать, это были опустошающие всхлипы, вырывающиеся в минуты скорби, или ужаса, или боли, или крайнего унижения, или в результате всех этих чувств. Минуты шли, но, вместо того чтобы утихнуть, плач только усиливался, переходя в истерику, и горе становилось таким безутешным, что я уже начинал беспокоиться за нее и ее рассудок. Как могут столь сильные чувства и такое количество слез уместиться в столь маленьком теле, думалось мне, когда я, пораженный, беспомощно смотрел на нее, или склонялся, чтобы обнять, — я, который почти никогда не плакал, кому слегка увлажнившиеся во время просмотра фильма глаза казались верхом проявления чувств, достойным поэта-романтика, так что я пытался обратить на это внимание Ауры, когда подобно кошке, демонстрирующей охотничьи навыки и приносящей убитую мышь к ногам хозяина, усиленно моргал, хватал ее за руки и подносил ее пальчики к едва заметным мокрым следам под моими ресницами: смотри же, mi amor, я плачу! На похоронах отца я рыдал, минут пять. Мог ли я предположить, что способен извергать потоки слез, что когда-нибудь узнаю, что значит быть захваченным рыданиями, когда горе высасывает тебя, будто из косточки мозг. Аура сидела на полу рядом с подносом с грязными тарелками и оплакивала потерю обручального кольца. Ирина стояла перед ней на коленях, держала руку Ауры в своих ладонях и прижимала к губам, я согнулся над ней позади, мы оба называли ее «дорогой», оба говорили что-то вроде «о дорогая Аура, девочка моя, все в порядке, это не конец света, это просто кольцо, забудь о нем, пойдем уже, поедем в аэропорт». Затем Аура протянула руку к подносу, отодвинула одну из посудин — и вот оно, сверкает, все это время оно пряталось под ободком измазанной желтком тарелки. Крики удивления и радости!
В тот день в Бруклине я понял, что, возможно, никогда больше не увижу кольцо. Это была крошечная вещица, и одному богу известно, куда Аура могла его спрятать, если вообще не потеряла. Если я найду кольцо, то нужно будет его продать, подумал я. У меня много долгов.
Готов поспорить, я никогда его не найду, сказал я Валентине и Адель.
Подожди, дай мне подумать, сказала Валентина. Я умею искать такие вещи. В любом случае, все женщины, пряча драгоценности, следуют похожей логике.
Она встала посреди спальни: одна рука — поперек груди, подпирает локоть другой, на кулаке — подбородок, солнечные очки висят на одной дужке, зажатой между пальцев, голова вертится как на шарнире. Хм-м-м, промычала она. Где, где-где-где-где… Валентина направилась прямо к комоду Ауры, открыла нижний ящик, разгребла сложенные там свитера и кофты, чтобы добраться до задней стенки, и, словно сама ее туда спрятала, извлекла узорчатую мексиканскую шкатулку из лакированного дерева и открыла ее. Внутри шкатулки лежала темная бархатная коробочка, крышку которой она отщелкнула, и вот он — знакомый счастливый блеск.
