Эдуард Лимонов - 316, пункт «B»
Ипполит прочел адрес: «O'Rurke Demolishing Ltd.» — Бруклин, Ошэн-парквэй, 2351", сложил листок вчетверо и спрятал в карман куртки. Встал.
— Если вам негде спать, Лукьянов, а я подозреваю, что так оно и есть, вы можете воспользоваться гостеприимством Марии. Деланси-стрит, номер двести девять. Поднявшись по лестнице к входной двери, постучите в ближнее окно справа от входа. Дом принадлежит мне. Мария имеет в доме апартмент и исполняет обязанности супера. — Пуришкевич пошарил рукой под столом и, что-то там сделав, быстро вынул руку. — Сейчас она войдет.
— Спасибо, Казимир. Да, спальное место будет нелишним. — Лукьянов подумал, что любезность Казимира объясняется, очевидно, нахлынувшими на Казимира воспоминаниями: может быть, образ молодого гангстера Гарри Горшковича, тесно спутавшийся с образом самого, молодого тогда, тридцатисемилетнего Казимира Пуришкевича, размягчил сердце «ужасно циничного и хладнокровно жестокого» — А чем я обязан такой заботе о моем сне, Казимир? Могу я узнать?
— Тем, что Казимиру Пуришкевичу пятьдесят шесть лет. К старости люди добреют, — ухмыльнулся Казимир.
В дверь втиснулась Мария.
— Мария, пожалуйста, если джентльмен вдруг объявится под твоими окнами, распространи на него свое гостеприимство. OK?
Мария равнодушно смерила взглядом Лукьянова.
— Увижу вас позже, да? — сказала она, опять уходя в щель двери.
— Да, по всей вероятности.
Последний кусок длинной юбки Марии исчез во все суживающейся щели, и дверь закрылась.
— Ты ей понравился, Лукьянов, — хихикнул Пуришкевич, переходя вдруг на «ты». — К тем, кто ей нравится, гостеприимство Марии безгранично. Однако не пользуйтесь чрезмерно женской слабостью, мистер Лукьянов, — вернулся Пуришкевич опять к «вы».
— Спасибо за все. — Лукьянов водрузил на голову капюшон и протянул через стол руку.
Герой Лукьянова — Гарри-Казимир — встал и через стол пожал руку автора.
— Не за что. Если я помог соседу с 6й улицы, старому лоуэристсайдовцу предохранить его кости еще на некоторое время, я счастлив. Будь здоров, писатель. В случае чего, ты знаешь — я всегда здесь.
— Да. Надеюсь, увидимся. — Ипполит нажал на дверь.
— Лукьянов?!
Ипполит обернулся:
— Что?
— Как ты думаешь, мир еще когда-нибудь изменится или так и останется в этом вшивом, для всех неудобном состоянии навсегда?
— Думаю, изменится, Казимир.
— Спасибо, утешил, — вздохнул Пуришкевич.
В магазине среди international food бродили все те же девочка с женщиной. Мужик исчез, и вместо него появились сразу три женщины средних лет с неизбежными польскими утомленными лицами. «Не так много осталось на земле поляков», — подумал Ипполит. Самое гнездо, откуда поляки разлетались по миру, уничтожили в 2007 году одним из первых ядерных ударов. Теперь поляки остались без главного гнезда. Маленькие гнезда разбросаны по миру. Одно из них на Лоуэр Ист-Сайд. Ипполит улыбнулся и подмигнул Марии, которая ответила ему чуть заметной постной улыбкой. На старинных, еще с гирями, весах Мария взвешивала ворох толстой и жирной колбасы…
На Первой авеню все так же было жарко и хмуро и тихо сочился неровный дождь. Как будто в небесах протекли большие трубы и с них неровно капало: здесь большими каплями, а через несколько шагов едва заметными водяными искрами. У края тротуара стоял большой белый трак. «Family Planning» («Семейное планирование») — извещали гигантские зеленые буквы. Рядом с траком у стола, заваленного бесплатными контрацептивами и презервативами, топталось с полдюжины молодых людей в зеленых комбинезонах. Презервативы и контрацептивы были заботливо укутаны прозрачной пластиковой простыней. Еще двое — юноша и девушка — стояли на авеню и совали в руки немногочисленных прохожих тонкие зеленые брошюры. Летом пропаганда лимитирования рождаемости всегда превращалась в истерию. «Семейное планирование» справедливо считало, что пик сексуальной активности населения приходится на летние месяцы — июль и август, и посему весь город был заставлен белыми с зеленым траками, и тысячи столов по всему Нью-Йорку предлагали его жителям бесплатные орудия убийства ничего не подозревающих семенных клеток. Неулыбчивая девушка, точно прицелившись, вставила Лукьянову в мокрую руку брошюрку. «Будьте сознательны» — текст начинался самым крупным шрифтом с обложки, подробности следовали уже менее крупным шрифтом внутри брошюры. «Имеет ли смысл быть сознательным? Могу ли я еще иметь детей?» — подумал Лукьянов серьезно. Последние несколько лет ни с одной женщиной Ипполит Лукьянов не поддерживал отношения, достаточно длительные для того, чтобы выяснить, «плодороден» ли он. Да еще живя во времена, когда большая часть медицинского бюджета страны тратится на исследования в области контрацептивов. И чего вообще можно ожидать от страны, в уголовном кодексе которой перманентно устроились кастрация и стерилизация как широко распространенные виды наказаний. И не только за сексуальные преступления… Отойдя на значительное расстояние от трака «семейного планирования», Лукьянов осторожно выбросил брошюру в мусорную корзину.
На Ошэн-парквэй, 2351 Лукьянов прибыл в 3.15. Путешествие в сабвее в Бруклин стоило ему большого нервного напряжения. Опасаясь повторения вчерашней истории, Лукьянов прошел через половину поезда, прежде чем нашел самый плохо освещенный вагон, и только там уселся как раз посередине вагона, дабы успеть заметить идущих по вагонам дэмов или какую-либо полицию. На каждой станции Лукьянов вставал и подходил к двери, выглядывал на перрон, дабы заметить, не садятся ли в поезд полицейские. Два раза ему пришлось выскочить из поездов, завидев садящихся полицейских. Путешествие на Ошэн-парквэй затянулось, и только через два часа удалось измученному тревогой Лукьянову выбраться из-под земли.
В Бруклине дышалось свежее, может быть потому, что рядом с Ошэн-парквэй был океан, сообщивший парквэю его название, а еще потому, что здания здесь были много ниже и предыдущие месяцы дикой жары накалили меньшее количество каменных поверхностей, попадая на которые сегодняшний дождь создавал меньшее количество вязкого, жаркого, жирного тумана, чем в Манхэттене. Номер 2351 оказался квадратным сараем, глядящим фиктивными окнами всех трех этажей на Ошэн-парквэй. Сарай-коробка был выкрашен в цвет костюма Пуришкевича — грязного какао. Рядом с сараем тянулся плохой кирпичный забор, через десяток ярдов раздувавшийся плохой кирпичной аркой, находящейся в не менее запущенном состоянии, чем забор. Лукьянову даже показалось, что несколько кусков кирпича тихо отпали и блаженно пролетели к асфальту на глазах Лукьянова. К ветхой арке, впрочем, были крепко привинчены новые, толстого железа клепаные ворота. Ворота были настежь распахнуты, обнажая глубокий асфальтовый двор, войдя в который, Лукьянов увидел, что у стоящего у ворот garbage truck[12] активно шевелится и поводит живым огнем черный человек, облаченный вместо куртки сварщика в непонятного вида грубый жилет. Большую часть лица черного труженика защищали синие очки для подводного плавания. Труженик был босиком, пухлые ступни торчали из-под синих джинсов. Труженик с помощью газовой горелки совершал не совсем понятную операцию — то ли отрезал от трака кусок, или же напротив, добавлял железа к и без того железному траку. На Лукьянова труженик не обратил ни малейшего внимания, посему и Лукьянов, обойдя его, отправился к видневшемуся в дальнем правом углу асфальтового поля кирпичному одноэтажному зданию, игнорируя находящееся сразу же за жанровой сценой «рабочий у трака» здание-коробку. Вся задняя, домашняя часть коробки была обнажена, и Лукьянов ясно видел, что брюхо здания разделено на стойла, в которых, грязные, застыли железными мамонтами гарбич-тракс. Лукьянову нужна была контора, посему он устремился к похожему на нее флигельку в глубине.
— Хэй, ты куда идешь?
Ипполит повернулся. Сдвинув очки на лоб и присев на одно колено, черный труженик, газовый аппарат уже на асфальте, обращался к нему. Не совсем отсюда понятной марки большой револьвер, может быть кольт, тоже обращался к Лукьянову.
— Я ищу мистера О'Руркэ, — вежливо объяснил Лукьянов и прибавил: — Мистер Кольт.
Черный не обратил внимания на остроту.
— Подойди сюда.
— Поднять руки? — спросил Лукьянов вежливо.
— Заткнись и подойди, — приказал черный просто и без злости.
И Лукьянов пошел к парню, мягко ступая в своих разношенных кроссовках, стараясь держать руки чуть-чуть разведенными, чтобы парень не подумал, что он вооружен.
Парень, может быть, не умел думать. Но как себя вести, он знал. Когда Ипполит подошел, последовал приказ:
— Ложись на живот!
Ипполит послушно лег на отдающий бензином неровный асфальт, и черный легко прошелся по его телу рукой, начиная от лодыжек, бесцеремонно ощупал Лукьянова в паху, под мышками, приказал перевернуться на спину и пошарил по поясу лукьяновских спортивных трикотажных брюк, расстегнув для этого лукьяновский комбинезон.
