Владимир Якименко - Сочинение
Вот и знакомый подъезд. Скрипнула пружинами, оглушительно хлопнула за Серёжей тугая дверь. Серёжа остановился, перевёл дух. Лампочка, тускло горевшая на площадке у лифта, освещала сверху зеленовато, как сквозь густую листву, широкие, выщербленные кое-где ступени, грязный подоконник, пустую бутылку из-под портвейна у батареи в углу.
Помнил, помнил Серёжа, как ещё совсем недавно, расположившись на подоконнике и прямо на ступеньках, глотали сладкое до тошноты, дешёвое вино, курили, орали песни под гитару так, что эхо грохотало по всем этажам. А когда беспричинная, бесшабашнейшая удаль начинала настойчиво искать выхода, подсылали к прохожим Лёку Голубчикова — «стрельнуть мелочонки». Каждый, конечно, при виде щуплого очкарика отмахивался небрежно — вот тогда и высыпали из подъезда всей оравой.
«Дурак! — сказал сам себе Серёжа и стал растирать перчаткой онемевшее лицо. — Зачем тебя принесло сюда? На что ты надеешься?»
Но надежда всё-таки жила, манила призывно своим непостижимым светом. И Серёжа, стоя в полутьме, приглядывался, прислушивался. Лифт, отщёлкивая этажи, двинулся вниз неторопливо, словно поршень в узкой сетчатой клети. Третий этаж… второй… первый… Сейчас распахнётся дверь, выйдет Демьян, и всё решится. Спасение или погибель. Ждать уже нет сил. Тело напряжено до предела, до дрожи.
Грохнула на площадке дверь лифта. Маленькая женщина в чёрной, нелепо длинной и широкой шубе обдала запахом дешёвых духов, пробежала мимо, не оглянувшись.
Что-то лопнуло внутри, как перетянутая струна. Тело обмякло безвольно. Мгновенное разочарование и — тихая радость: «Нет, не сейчас, ещё есть время».
Обессилевший Серёжа присел на подоконник. Женщина в шубе чем-то неуловимым напомнила классную руководительницу — математичку Клару Викторовну.
«Вот так же и Клара, наверное, летит, торопится к первому уроку, не замечая ничего вокруг», — подумал Серёжа.
И тут само собою, яснее ясного сложилось в голове: «Клара во всём виновата. Конечно, Клара!» О, как мгновенно смягчалось, делалось кротким, благосклонным Кларино узкое костистое лицо — острый, торчком подбородок, острый нос, буравчики-глаза, — стоило ей только вызвать к доске Демьяна. Она считала Демьяна прирождённым математиком. Решения его она рассматривала, как картины, чуть отступив от доски к столу, руки — за спину, в гробовой тишине обмершего класса. Это Клара перетащила Витьку за уши в девятый класс. Она была удивительно близорука. Она верила каждому слову Демьяна.
— Серёжа, — сказала Клара в тот памятный октябрьский день, задержав его на несколько минут после урока. — Витя Демьянов опять заболел. На этот раз что-то с лёгкими… Ты живёшь рядом, навести его и заодно передай тетрадь с контрольной.
А может быть, дело вовсе не в Кларе? Может быть… С раннего детства его влекло неодолимо к властителям душ; сильным, уверенным в себе мальчишкам, каждое слово которых для других — закон. Казалось ему, они вздымаются среди общей массы одноклассников, как утёсы среди моря. Он благоговел перед Зубиком, тенью следовал за ним повсюду и в то же время постоянно терзался. Ведь сам он был никто. Незаметный, серенький — один из многих. Тень Зубика, его отражение, не более того. От этого и постоянное самомучение и комплекс неполноценности.
А тут ещё вскоре после злополучной истории с Голубчиковым необъяснимо распалась их компания, словно не Зубик, а Лёка оказался тем главным стержнем, на котором держалось всё. Летом у Зубика серьёзно заболела мать. Зубик ото всех отдалился, стал замкнут, неразговорчив, на вопросы не отвечал и вообще ходил по школьным коридорам отрешённо, как лунатик. Макс увлёкся игрой на гитаре, сколотил ансамбль. День и ночь пропадал на репетициях в красном уголке при жэке. Серёжа остался совершенно один. А в душе ноющей болью, как занозы застарелые, продолжали сидеть тайная зависть и жгучая обида.
«Нет, вы ещё услышите обо мне. Вы ещё будете умолять… Но поздно, поздно», — думал Серёжа, впервые вступая во владения Демьяна. Было это в конце октября. Листья ломко похрустывали под ногами, пахло горьковатым дымком костров. Двор был прозрачен, распахнут, раздвинут вширь, и в середине его в зеркальном звонком воздухе плыла, купаясь в прощальных лучах солнца, старая голубятня.
Он храбрился неимоверно, выпячивал грудь, хотя в глубине души ощущал себя жалким кроликом, готовящимся прыгнуть в пасть удава. Поднимался пешком. На седьмой этаж. Потом это вошло в привычку. Но тогда, в первый раз, едва с грехом пополам дотащился до шестого. Оставалось два последних лестничных пролёта. И вот тут-то случилось совсем непонятное; чудилось, идёт бодро, почти бежит вверх по лестнице к заветной двери, а на самом деле не двигался с места. Сердце колотилось, ноги стали чугунные, не поднять. «Нет, Лёка — другое дело, — старался ободрить себя, — Лёка навсегда останется слугой, мальчиком на побегушках. Его удел — рабская, безропотная покорность. Он не ровня. А тут идут в руки долгожданные могущество и неограниченная власть. Одно только слово — и прилетят отчаянные парни, готовые исполнить всё, что ни пожелаешь».
Дверь открыла мать Демьяна — странно, теперь он и не помнил ни имени, ни отчества её, — невысокая худая женщина с немного испуганным, меленьким, как у мышки, лицом. Потом уже через сколько времени понял: весь характер её отразился в лице.
Тихая, незаметная, всегда в одном и том же сереньком застиранном платье, она отпирала дверь и исчезала, растворялась неслышно в полутьме коридора. Только идеальная чистота и порядок в комнатах и на кухне напоминали порой о её незримом присутствии.
Но тогда, в первый раз, она была очень взволнована и от этого на себя, обычную, совсем не похожа.
— Вы к Вите, наверное? Из класса? Проходите, пожалуйста, — сказала она, отстраняясь, чтобы пропустить Серёжу в коридор. — Витя! — И таким же негромким усталым голосом, обращаясь к Серёже: — Сейчас полюбуетесь на него, на красавца.
Коридор был длинный, узкий. В глубине его белела дверь ванной, наверное. И вот оттуда, из-за двери, донёсся слабый шорох. Серёжа увидел, как напряглось лицо у матери Демьяна, округлились, поползли вверх щёки, губы вытянулись скорбной ниточкой. Казалось, из щёлочек-глаз вот-вот брызнут слёзы.
— Отец любит наших мальчишек. И Витенька с Сашей, я знаю, любят меня и отца. Но почему же, почему мы так мучаем друг друга? — с недоумением, словно у самой себя спрашивая, зашептала она.
Серёжа старался до последней минуты не смотреть туда, в глубь коридора. Он уже ничего не сознавал. Он был выключен, мёртв.
Но… посмотрел. И увидел Демьяна. Демьян вышел на свет как-то неловко, боком, с опущенной головой. И — о, чудо! — совсем не удивился Серёжиному приходу. И, уж конечно, не разозлился. Скорее, наоборот, Демьян выглядел смущённым. Но только когда он приблизился, Серёже открылась истинная причина: всё лицо Демьяна было густо разукрашено зелёнкой, на лбу широкой полосой белел пластырь, на правой щеке выделялась подсыхающая коричневатая ссадина.
— А, это ты… Ну, ладно, чего застыл?.. Пошли, — сказал Демьян, не здороваясь, и подтолкнул Серёжу в сторону кухни.
— Нет, погодите!
Серёжа почувствовал цепкую руку у себя на плече. Мать заслонила им дорогу.
— Стыдно теперь! А когда пил, не стыдно было?
— Хватит! Опять скандалишь! — крикнул Демьян.
А мать, обмякнув сразу, теряя твёрдость голоса, уже просительно, почти с мольбой заглядывала ему в глаза.
— Да кто же тебе чего бы сказал, если бы ты, как все, по-человечески… Вот мальчик, одноклассник твой… Наверное, он так не пьёт и мать с отцом не оскорбляет, не материт.
Серёжа помнил до сих пор отчётливо, как покраснел, смутился, ощутив в эту минуту ужасную неловкость: будто подглядывал в замочную скважину, и вдруг застали с поличным.
— Сам знаешь, мы с отцом не миллионеры, — между тем выговаривала мать Демьяна тайное, наболевшее. — Но уж старались, чтобы всё, как у людей: одеты, обуты чтобы по моде, телевизор чтобы, магнитофон. Условия для занятий у нас хорошие — квартира отдельная, двухкомнатная. Ну, чего тебе ещё недостаёт? Учился бы…
— Ну, ладно, мать, кончай базар! — кричал ей уже со злостью Демьян.
— Нет, ты послушай, послушай! Вот отец наш пьёт, но как все, по праздникам, ну, и с получки иногда. И ведь всегда домой придёт, не бузит, не разбивается на улицах. Ляжет себе тихонько на диванчик и спит… Я ведь не говорю, что совсем уж никогда выпить нельзя — на праздник, на день рождения отец тебе дома сам нальёт. А вы… Да хоть бы вино пили… И друзья у тебя никудышные. Нет, ты мне рта не затыкай! Я всё скажу, пусть мальчик знает. Разве ж это друзья? Видят, перебрал товарищ, так вы его по крайности доведите до дому. А они в подъезде тебя бросили. В луже головой лежал. Стыд, ужас! Чуть не умер по их милости, едва живого домой принесли — в крови весь, дышишь порывами, стонешь. Отец к телефону «Скорую» вызывать…
