Елена Колина - Мальчики да девочки
– Рахиль Каплан. Лиля. Лиля Каплан.
Лили приветливо отвечала на расспросы, обращаясь к хозяйке дома, как и полагалось благовоспитанной барышне: кто она и что, и – никого нет, живет одна. Как одна?!
– Моя мама умерла, а папа... он тоже умер, – уточнила Лили, медленно, словно попробовала эти слова на вкус. Господи, как же больно, как больно, как... – Мой папа был врач, он умер от сыпного тифа.
Асины глаза налились слезами, Мирон Давидович нежно потрепал ее по щеке... Эти теплые, бархатные, так сильно любящие друг друга люди похожи на трех медведей, они-то точно выживут, а вот что касается ее, девочки-сиротки, которая случайно забрела к ним в гости, – еще неизвестно... Княжна ли она, дочь ли провинциального врача, одной ей скорей всего не выжить. И вдруг мгновенно, как озарение, пронеслась мысль: девочка-сиротка никуда не уйдет, она останется здесь, у трех медведей.
В Лили все время звучали разные голоса, словно в ней жил не один человек, и каждый вел свою партию, но при этом точно знал, что делает другой и зачем. Одна Лили, нежная, искренняя, боялась, страдала и плакала, другая – жесткая и рациональная, знала, что выглядит трогательно заплаканной. Нежная искренняя Лили не хотела лгать, притворяться, хитрить, хотела расплакаться и сказать: «Мой отец, князь Горчаков, расстрелян, и я одна на свете»; жесткая и рациональная Лили понимала, что они отшатнутся от нее в ужасе.
Если чего-нибудь хочешь, к примеру – новое платье или третье пирожное в кондитерской, можно попросить. Но если чего-нибудь очень сильно хочешь, так сильно, что от этого зависит твоя жизнь, – просить ни за что нельзя. Нужно сделать так, чтобы тебя попросили, сами попросили. Ей нужно так понравиться всем этим чудным толстым людям, маме-папе-дочке, чтобы... о Господи, чтобы что? Как умолить их, чтобы они взяли ее к себе? Как в сказке «Три медведя»... Но они же не сумасшедшие – в такое страшное время взять в дом девочку с улицы! Даже самые лучшие, добрые, жалостливые медведи на свете не могут подбирать всех замерзающих одиноких девочек в Петрограде, иначе они насобирают их полную корзину...
Но ведь можно попробовать? Постараться понравиться всем. Понравиться, но не переусердствовать. Лили управляла ситуацией, Лили управляла собой, во всяком случае ей так казалось, – и ее трогательность была в самую меру – детская для Мирона Давидовича и Фаины, не детская, но и не женственная для Аси. Лили может стать ее подругой, но не соперницей. «Бедняжка», – басом прогудел Мирон Давидович, глядя на нее тяжелым, будто намертво приклеенным взглядом, и Лили вдруг ясно ощутила его мужское обаяние. Наверное, Фаина знала о гипнотическом влиянии его взгляда, – когда он фотографировал хорошеньких одиноких женщин, она всегда оказывалась за дверью мастерской. Не то чтобы она подозревала его в постоянной готовности к изменам, просто так ей казалось правильно – всегда быть рядом.
– Я вам почитаю стихи, хотите? – утешающим голосом предложила Ася и сразу же принялась читать, смешно подвывая и закатывая глаза.
– Ну как, Лиленька? – гордо спросил Мирон Давидович. – Хорошие стихи?
– Я не очень хорошо разбираюсь в поэзии, но, по-моему, у вас оригинальные рифмы... – серьезно сказала Лили. Она похвалила бы все, любую глупость, любую гадость, но Асины стихи были неожиданно тонкие и с настоящим чувством.
– Папочка не понял, это не мои стихи... это Анна Ахматова, – смущенно пробормотала Ася и спохватилась: – Мы вас никуда не отпустим... давайте будем пить чай... и каша, вы будете пшенную кашу?
Фаина метнула в сторону дочери грозный взгляд и тут же виновато улыбнулась, как будто сама себя ударила за жадность.
– Мерси, я сыта... теперь нельзя есть в гостях, вам самим не хватит, я лучше пойду домой, – застенчиво улыбнулась Лили, поднялась и пошатнулась и сползла на пол.
Она чувствовала на себе взгляды всех – испуганно взметнувшийся Асин, тяжелый немигающий взгляд Мирона Давидовича и какой-то странный Фаинин, так смотрят на тщедушного завшивевшего котенка, жалея и одновременно оценивая. Решив, что обморока уже достаточно, Лили застонала, приоткрыла глаза и слабо, беспомощно улыбнулась.
Почему же такие хитрости? Если человек был Лили и, получив другое имя, другое происхождение и даже другую национальность, стал Лилей, – это тот же самый человек или другой? Другой, совсем другой человек... но немного тот же самый... Княжна Лили была интриганка и хитрюга и, даже голодная до обморока, любое свое действие обставляла красиво.
Можно сказать, что нехорошо манипулировать людьми, их жалостью, добрыми чувствами, а можно сказать, что у нее не было выбора. Что ей было делать, только прийти домой и умереть!.. К тому же ей действительно не пришло в голову, что она подвергает их риску, – она считала исчезновение княжны Лили своим личным риском, но никак не их. «Не уйду, не уйду, ни за что не уйду! – повторяла про себя Лили. – Возьмите меня, пожалуйста, возьмите!»
– Господи, да где же Дина, где все?! – суетились над Лили три медведя.
* * *Оказалось, у них есть еще Дина.
Сестры были погодки: Асе семнадцать, Дине восемнадцать. В обеих сестрах чувствовалась напряженная жизнь. Но если все в Асе было направлено на то, что она слышала внутри себя, то в Дине все было направлено наружу – чтобы всех вокруг себя изменить, организовать, улучшить для их же пользы.
Ася несла себя плавно, говорила, словно пела, нежно и тягуче, вся дышала, вся была девичье томление, вся на выданье, вся про любовь. Дина была не про любовь. Не потому, что некрасивая, то есть она, конечно, была некрасивая, Дина была словно укороченная в кривом зеркале Ася, приземистая, низенькая, почти квадратная и с большой грудью – в профиль как тумбочка с выдвинутым ящиком. А лицом – вылитый Мирон Давидович, но в девичьем варианте его черты выглядели грубовато, как будто Дину впопыхах вытесал из камня торопливый неподробный скульптор. Бедной Дине досталось все самое неважное, противоположное Асиному: тонкие волосы, нездоровый цвет лица, нехорошая кожа, – как говорила Фаина, Дина была «немножко чуть-чуть не то». Но вот чудо – при всей внешней несоразмерности и неуклюжести Дина была очень привлекательна – быстро сменяющими друг друга выражениями застенчивости и милой властности, теплым взглядом, а главное, энергичной и задушевной манерой.
С родителями Дина разговаривала строгим отрывистым голосом, как будто они были дети, а она учительница. Появившись дома, Дина своим директивным баском мгновенно распорядилась ситуацией, всех расставила по местам, и вскоре все уже сидели за столом и пили чай с хлебом, а перед Лили поставили тарелку с пшенной кашей.
На комоде стояла кукла в пышном белом платье, Лили очень хотелось подержать куклу в руках или хотя бы дотронуться, но она не хотела выглядеть глупышкой и только украдкой кинула на куклу жадный взгляд.
...У Лили было двадцать четыре куклы, то есть прежде у нее было двадцать четыре куклы. У каждой куклы свое имя, у каждой своя кровать с пологом, на пологе вышито имя, – Лили заставляла горничную вышивать. Одна кукла, Зизи, была необыкновенная, ростом с пятилетнего ребенка. У Зизи, единственной из кукол, не было своей кровати, Зизи спала с ней. Лили укладывала куклу на середину кровати, а сама жалась к стенке и воображала, что Зизи ее дочка, а иногда, что Зизи ее мама.
Кроме кукол у Лили было... Ох, чего у нее только не было! Детская Лили была похожа на магазин игрушек. У Лили были и мальчиковые игрушки, и отец приходил к ней поиграть, очевидно, он сам не доиграл в детстве. Заводные паровозы с раскладными рельсами, машинки, крепость, войска солдатиков и целый флот – модели парусных лодок, пароходов, кораблей, броненосцев, подводных лодок. Но это для отца, а у Лили самая любимая игра была детский театр, она наклеивала на картон принцев и драконов и разыгрывала сама для себя целые представления. Лили позорно долго верила в фей, волшебников, в волшебных медведей, которые превращаются в принцев, во всех сказочных персонажей.
...Лили невыносимо хотела каши. Стеснялась, что не удержится и набросится на пшенную кашу неприлично жадно, и они подумают, что она будет им обузой, не возьмут ее... Лили очень старалась понравиться, подольститься, быть светской, приятной во всех отношениях. На Асю смотрела наивно, беспомощно, признавая ее доброту, понимание, на Дину взглядывала, словно просила: «Помоги мне», на Фаину – мысленно обещая: «Я буду хорошей, вы не пожалеете, возьмите меня...».
Что было самое для Лили странное – эти люди жили. Она сама все это время просто пыталась не замерзнуть, не умереть от голода, а они жили!.. И все в этой семье были талантливые, во всех них была страсть: в Асе страсть поэтическая, в Дине общественная, в Мироне Давидовиче страсть к жизни, к бархатным одеяниям, в Фаине – просто страсть...
Ася пропела ласково: «Ешьте, все уже ели, кроме вас». «Нужно говорить не „ешьте“, а „кушайте“, гостям неприлично говорить „ешьте“„, – мысленно поправила Лили. Но это «кроме вас“, уже как будто поместившее Лили в семейный круг, вдруг совершенно ее успокоило, и она деликатно съела тарелку пшенной каши, выпила чай. И тут же, разомлев от тепла и сытости, устав от собственного желания очаровать, соблазнить, прийтись ко двору, доверчиво привалилась к Асиному боку и задремала, распустила во сне губы, превратилась в нежную маленькую девочку, такую вообще-то жалкую, несмотря на все ее хитрости. Они ни о чем ее не расспрашивали, – девочка плачет, как только начинает говорить об отце, зачем же ее расстраивать? Да и не расспрашивают приблудившегося щенка, кто он – Рекс или Дружок, просто берут к себе или выгоняют вон.
