Станислав Родионов - Избранное
— В водке нету витамина, — ухмыльнулся Валерка во весь свой гигантский рот.
— И ты, Василий, тоже… Не купил небось на пятерку брынзы Эдику, а к ларьку поволокся.
— Я не ем брынзу, — сказал Эдик сердито.
— Ребята, вы же знаете, что я не словотреп. Могу и выпить, коли повод нужный. Но к трезвости призываю.
И я поведал им байку, мне мужик во дворе рассказал…
…Явился на работу забулдон с такого похмелья, что от его дыха вахтерша окосела. Идет это он по цеху, и на уме у него одно всем понятное. Глядь, приятель навстречу с банкой кондехает. Забулдон интересуется, что налито в банке-то. А спирт, мол, отвечает приятель, не хочешь ли хлебнуть? Забулдон банку-то хвать быстрее пули да и хлебнул досыта. Приятель банку вырвал, но поздненько. Свалился забулдон, и в больнице не откачали — помер. Какой-то там дихлоретан выпил. А приятеля судили за убийство по рассеянности. Зря, между прочим, поскольку он пошутил, как нормальный с нормальным. Короче, два человека из жизни выбыли — один временно, второй постоянно. Из-за водочки. Ну?
— Из-за дури, — сказал Кочемойкин.
— А дурь с бутылкой ходит в обнимку, — ответствовал я, зыркнув на Матвеича.
Плотник он крепкий, и вид у него дубленый. В свои годы другие авторемонтные специальности усвоил. Правда, хромает в буквальном смысле на правую ногу.
— Кочемойкин, а к тебе есть разговор длинный, но потом. Ну, теперь шуруйте камешки в мой огород.
— Работаем медленно. — Кочемойкин первым бросил.
— Мы с тобой поговорим, — уверил я.
— У меня того… в субботу день рождения, — сказал Матвеич, вроде бы сильно в этом сомневаясь.
— Придем! — Эдик хлопнул его по плечу.
— Умеренно отметим, — согласился и я.
— Аккумуляторы мы выбрасываем, а их бы перебрать, — дельно подметил Валерка.
— Фадеич, а заработки ты обещал повыше, — сказал Кочемойкин.
— Погоди, бригада еще мало существует. А вообще-то, ребята, дело не в заработках.
— В чем же? — залыбился Кочемойкин.
— Для Фадеича все дело в плане, — очнулся от дум Василий.
— И не в плане, — разъяснил я.
— В престиже, — подъелдыкнул Валерка.
— В почине, чтобы прославиться на всю страну. — И Эдик туда же.
— Бесплатных починов не бывает, — не согласился Матвеич.
— В буфете селедкой торгуют. — Тезка мой Николай не остался в стороне от разговора.
Подначили меня и глядят, чем буду крыть. Ну, думаю, тоже крючок закину:
— Все дело, ребята, в правильном притыке второй сущности к первой. Ну?
5
К своему дому теперь я подходил с какой-то пришибленностью. Укористые глаза жены, Генка молчащий…
В передней Мария чуть не придавила меня к стенке. Сама пунцовая, шепчет про какого-то гостя, который якобы сидит в комнате. Ну, я зачесал две волосинки на третью. И вошел.
Чай пила небольшая беленькая дамочка, которую я никогда не видел, но сразу узнал, поскольку чистая копия Весты-невесты.
— Коля, познакомься, это Лидия Аркадьевна…
Какие уж тут поскоки, коли родственниками
станем. Я протянул руку и поприветствовал ее по-свойски:
— Будем знакомы, сватья. Николай я, Фадеич.
Женщина она симпатичная, лет сорока пяти. Все
в ней мелкое — губки, носик, колечки белесых волосиков, — а вот глаза большущие, будто чужие, ей-богу, величиной с наручные часы, и серые с голубоватым подсветом.
— Давно бы пора познакомиться. — Она улыбнулась своими губками очень приятно.
— А коли пора, то давай, мать, полноценный обед, — предложил я Марии.
— Спасибо, Николай Фадеич, я сыта.
— Лидия Аркадьевна, все недомогания от недоедания.
— Это он шутит, — перевела Мария.
Гостья, а теперь наша сватья, глядит на меня проницательно — Марию, видать, она уже рассмотрела. Под этим ее взглядом налил я себе чаю.
— А Геннадий дома? — поинтересовалась она.
— Ушел, Лидия Аркадьевна. — Мария ответила поспешно, будто виновата в чем.
— Нет ни кота, ни кошечки, — уравновесил я спокойно.
— Какого… кота? — вроде бы не поняла она.
— Жених — это кот в мешке, а невеста — приблудная кошечка.
Гостья, то есть будущая сватья, глядит на меня с большим интересом, но чувствую, что слова мои проскользнули мимо.
— Коля, говори проще, — посоветовала Мария.
— Хочу этим сказать, Лидия Аркадьевна, что ни вы жениха, ни мы невесты толком не знаем.
— Николай Фадеич, лишь бы они друг друга знали.
— Знакомы-то всего полгода, — вздохнула Мария. — Будут ли жить-то…
— А мы сейчас это очень просто узнаем… Лидия Аркадьевна, сколько вы состоите в браке?
— Уже двадцать два года.
— Мы с Марией еще побольше. И дети наши пойдут по той же тропке.
— Современная молодежь живет своим умом, Николай Фадеич.
— А вы слыхали, Лидия Аркадьевна, пословицу про яблочко и яблоньку?
— Ее все знают.
— Знают, что яблочко от яблоньки недалеко падает, да не все знают, что оно падает так близко.
Одета Аркадьевна во все новое, привлекательное. На ней костюмчик шерстяной, ручной вязки, а грудка замшевая. Под ним кофточка воздушная — дунь, она и взовьется до полного оголения. Сапожки чистые, белые, тоже дай бог. Это не считая шубы в передней, из натурального хищника. И духами пахнет на всю квартиру. Коли брюква такова, какова на вкус тыква? То есть каков супруг-то?
— Николай Фадеич, в Весте мы воспитывали склонность ко всему хорошему.
— А мы подошли с другого боку.
— Как… с другого бока?
— Мы отваживали от всего плохого.
— Ну а как же хорошее?
— А коли человека отвратить от плохого, то к хорошему он сам придет.
— Надо же молодому человеку привить главные понятия. Например, любовь, труд, счастье…
— Этих прививок мы не делали, — признался я.
— Как же так?
— Так ведь эти прививки с них, что вода с масла. Пожуют да выплюнут. Поскольку внушаем им про чужое счастье, про чужую любовь…
— В чем же тогда, Николай Фадеич, заключалось ваше воспитание?
— В подталкивании, Лидия Аркадьевна, в подпихивании.
— Куда?
— К самоличному опыту. Чтобы парень сам шел к пониманию этой самой любви и тому подобного счастья.
— И вы знаете, как… подталкивать?
— Знал бы — меня бы академиком назначили. Мы Генку просто растили, личным примером.
— Одним личным примером не воспитаешь.
— Еще как. Ребята, в сущности, есть обезьяны. Живут по-родительски. Чуть хуже, чуть лучше, но подобно.
— У хороших родителей бывают плохие дети, Николай Фадеич.
— Не бывает, за это я и расписаться могу.
— Педагоги утверждают…
— Не верьте. Повадки ребят вроде оборотной стороны пятака. Коли тут пять, то на обороте десять не будет. Парень — хам, обернись на папашу и найдешь то же самое хамство.
— Значит, Геннадий на вас будет походить?
— Только я лысый, а он усатый.
— Выпейте еще чашечку, — предложила Мария, у которой откуда что взялось: и варенье двух сортов, и пирожки слоеные, и конфеты семирублевые…
А я вдруг набычился, будто в нос мне пыхнула труба дизеля. Сижу как чурка еловая. «Значит, Геннадий на вас будет походить?» И в лице ее такое сожаление писано, что без фар все видать. А на кого ж ему походить — на кадровика Чурочкина? У меня ребят трое, и все на меня похожи, как оловянные солдатики. И работу любят, и с женами живут крепко, и лысеют в свой срок… Чего ж она хочет? Чтобы мой Генка со временем в принца африканского превратился?
— Странно-странно, тетка Анна, — сказал я как бы про себя.
— Николай Фадеич, но я вас иногда не понимаю.
— А вы переспрашивайте, — посоветовала Мария.
— Это у меня от смешения разных языков, Лидия Аркадьевна.
— Вы знаете языки? — удивилась Лидия Аркадьевна, будто я фокус ей показал.
— Три изучил. Родом я из деревни Дурашкино. Не бывали?
— Не пришлось.
— Там я впитал язык деревенский. На войне усвоил язык военный. Ну а в городе, ясно, городской. Вот они и путаются.
— Лидия Аркадьевна, — встрепенулась Мария, — нам ведь надо и о деле поговорить. Они заявление уже подали…
— Да-да…
Но я-то вижу, что не «да-да». Грызет ее то, с чем она пришла, как червь антоновское яблоко. Просторные глаза не небом весенним голубеют, а ледком непротаенным холодеют. Что же это за будущая сватья, язви ее под сваю? Подарил любимой сватье бархатное платье…
И тут у меня в голове прояснилось — эх, старая я рессора. Генка сказал Весте, а Веста матери. О моем якобы жмотстве. Вот она и пришла провентилировать вопрос, да мнется, поскольку дело денежное.
— Лидия Аркадьевна, у нас в семье такое положение: принес за пазухой камень — клади перед нами.
— У меня камень? — игриво удивилась она, будто ее ущипнули.
— Я ж не слепой.
Меж нами произошла молчаливая заминка. Мария притаилась, точно мышка, видать, догадалась, о чем будет разговор, и стыд ее одолел неописуемый. Я уперся в гостью взглядом крепким и требующим. А сама гостья потупилась по-школьнически и маленькой ручкой теребит обертку от конфеты, на которой верблюд в пустыне изображен.
