Ян Отченашек - Хромой Орфей
- К твоему сведению, это как раз замечательные ребята и девчонки. А ты задрал нос. Я уж давно заметила, что ты здорово задираешь нос. С чего бы это? Потом, переждав минутку напряженной тишины, спросила еще:
-Ты в самом деле меня не любишь?
Стиснув зубы. Войта ввинтил пробку в гнездо; ни слова, не вырвалось из его стянутого горла. Вспыхнул; свет, встреченный взрывом ликования в гостиной. Алена задула свечу и озорно посмотрела на Войту:
- Сколько я вам должна, пан изобретатель?
С той напряженной минуты, озаренной свечою, их взаимное отчуждение одним скачком достигло высшей ступени. Он вскоре понял это. Прекратились ее ехидные наскоки. Сначала он было облегченно вздохнул: ага, проучил я ее, притихла! Но прошло немного времени, и он ощутил всю сомнительность своего торжества. Теперь ему даже недоставало ее насмешек. Раньше он был пусть комической, пусть старомодной фигурой, но все же напоминавшей о прежнем - чем-то вроде куклы Зузы, теперь Войта вообще перестал существовать для Алены. Просто не было такого. Безразличие Алены, сначала чуть-чуть наигранное, постепенно стало настолько искренним, что она уже совершенно спокойно стала отвечать на его нечленораздельные приветствия. «Здорово!» - «Здорово!» - бросят, бывало, проходя мимо. От Алены веяло жестокой самоуверенностью, которой Войта, неизвестно почему, не обладал ни капли. Она становилась девушкой в полном расцвете, стройная, хотя и склонная к полноте, не ослепительная красавица для этого слишком пухлыми были у нее щечки, недостаточно глубокими глаза и губы - в отца - чувственно полными, но, холеная, жизнерадостная, она была достаточно хороша для того, чтобы затмить в воображении Войты всех других девушек. Слишком часто попадалась она ему на глаза. Он увяз по уши. С очень сложными чувствами слушал он ее рассыпчатый смех, ее голос, когда она напевала новые шлагеры - Алена открыто мечтала о карьере джазовой певицы. Желание, гнев, ощущение собственной неполноценности, ненависть, зависть, влюбленность теснились в сердце Войты. Влюбленность он упрямо отказывался признавать и боролся против нее столь же решительно, сколь и напрасно. На заводе - парень что надо, а дома - размазня. В минуты отрезвления он проходил по всем шкалам стыда, страдая за эти мечты, но тайно продолжал грешить ими, потому что в них Алена любила его страстно и покорно. Они жили волнующей жизнью. Он сделал великое изобретение... Победил в автомобильных гонках... Перелетел океан... Спас потерпевших кораблекрушение, выброшенных на льдину, так что весь мир безумствовал, восхищаясь его геройством...
- Вставай, Войтишек, - будил его голос мамы, - кофе в духовке, а мне пора с пылесосом наверх...
Когда-нибудь раскроет она глаза, пожалеет, кого упустила! Вот тогда-то и обуяла его мечта: летать. На авиазаводе строились новые истребители, каждый винтик, каждый рычажок их был ему знаком. Дайте нам крылья! Накануне Мюнхена все бредили авиацией. Он будет летчиком! Да не простым. Сконструирует сам новые аппараты и достигнет на них таких скоростей, что у людей дух захватит.
Увы! Настал день, и отец угас - так же незаметно, как жил; и с ним угасла мечта о техникуме. Пан архитектор, правда, неопределенно намекнул, что он охотно... то да се, впрочем, при условии, если Войта согласен обучаться строительному делу. Быть может, пан архитектор желал Войте добра. Ох, этот пан архитектор! Он любил женщин, доброе вино и Алену. Добродушный прожигатель жизни, он пил ее, как свое любимое мозельское, но сумел при всем том поднять процветающую строительную фирму, которая наляпала в предместьях сотни однообразных коттеджей, этаких коробочек под девизом «малое, да мое», и виллу «Гедвига», и еще одну - в Полеградах, куда ездили на лето. Зевс-громовержец в своем доме, в семье, он же покровитель танцовщиц и завсегдатай сомнительных кабачков... Он любил Войту. «Не трогайте его, Фанинка, - утешал он маму с обычной жизнерадостностью. Войта не пропадет».
Мечты и планы тогда казались простыми: сначала он станет слесарем, потом поступит в авиацию. Но явилась немчура, потом началась эта сволочная война, прибила его к земле. Наземная крыса...
А старого жуира, пана архитектора, смерть настигла за стаканом мозельского. Плач, рыдания, слезы - дом был похож на пожарище. «Какой человек! - до сих пор слышит Войта причитания матери. - Помнишь, как он сам отвез отца в больницу? Золотое сердце! А сколько одежки тебе передарил со своего плеча! Как родной к нам относился! Бедненькая милостивая пани, бедняжка Алена, сиротка горемычная!» Войта рядом с плачущей матерью шагал за гробом хозяина, посматривал искоса на горемычную сиротку. Черная вуаль была ей к лицу, слезы тоже. Охватила жалость, Алена будто чуть-чуть стала ближе. Войта пробормотал над могилой неуклюжее выражение соболезнования и получил в благодарность мокрый от слез поцелуй. «Ах, Войтина!» - и она зарыдала.
Некоторое время царило трогательное перемирие, в вилле ходили на цыпочках, разговаривали шепотом, а потом все вернулось в наезженную колею.
Чужие. Год, другой. Наверху часто кутили; милостивая пани была слишком занята своим уделом пригожей и далеко не бедной вдовы, которая вовсе не собирается удалиться от жизни. А жизнь наверху разворачивалась вовсю. Восьмиклассники, сынки из приличных семей, неудавшиеся студенты, пижоны, страстные устроители оргий, стихоплеты и забулдыги, юные спекулянты и картежники, девицы, которым стараниями родителей удалось избежать загребущих лап тотальной мобилизации, - пестрая смесь молодежи, днем болтающаяся по холодным кафе, все чаще поднималась теперь по широкой лестнице виллы, чтоб на рассвете хлынуть вниз развинченной, шумной массой; под хранительной рукой молодой хозяйки тут устраивались бесстыдные бдения, во время которых все болтало, пило, горланило, блевало в унитазы и мимо... Мама не успевала убирать. Только всплескивала руками: «Ну и поросята! И как это милостивая пани позволяет! Этот верзила опять вылил водку в аквариум, и рыбки подохли. Видел бы пан архитектор! А занавески-то прожгли! Просто войти стыдно», - робко добавляла она и тащилась наверх с пылесосом, чтоб высосать из толстых ковров осколки стекла. «Не сердитесь на них, Фанинка, - говорила милостивая пани. Молодость-то раз в жизни дается... Что они, бедняжки, видят сейчас? Завтра им на голову могут бомбу сбросить... Алена немного необузданная, в отца, балованная девочка - одна ведь дочь! - но сердце у нее доброе».
В прошлом году Алена закончила гимназию, отмечали это событие несколько ночей подряд. Хорошо еще, что ей удалось уклониться от мобилизации - поступила на какие-то фиктивные курсы секретарш, ходила туда скорее, чтоб погреться, чем для учебы, но и эти курсы спасали ненадолго... «Ах, злополучный двадцать четвертый год! - слышал порой Войта, как вздыхает милостивая пани. - Почти всех подружек Алены уже угнали в рейх, Фанинка... И когда это кончится?»
Когда? Ох, скорей бы! Тогда сбегу, все забуду! Хоть не будет ее на глазах... Потому что: ты - и она! Смешно! Слышишь ее речи и ни черта не понимаешь. И бесишься. Признайся, признайся! Да что толку? Тянет тебя к ней? Как канатом! Ведь ты знаешь ее, знаешь по ночным мечтам: бедра, грудь под выутюженной блузкой, развилка лона, вдавленная ветром в юбке... Стыдись! Смотри, она ходит не одна! Кому подставляет сегодня свои пухлые губки? И сколько таких ухажеров уже, пожалуй, у нее перебывало?
Потом как-то ночью - вернее, уже на рассвете - задребезжал звонок. Видно, кто-то из живущих в вилле забыл ключ. Еще с порога Войта увидел Алену с кем-то в яростном объятии - и застыл на месте. Парочка была до того поглощена ласками, шепотом, что и не заметила его - оторвались друг от друга, только когда он зазвенел связкой ключей. Он отошел, стал ждать у крыльца, громко стуча зубами от холода. Она шла к нему по шлаковой дорожке, и взгляд ее был неподвижен, а по неверным шагам, по ее насвистыванию Войта понял, что она пьяна. Провела рукой по растрепанным волосам, узнала его, вызывающе подмигнула.
- Вот как, - не без усилия выговорила она, - изобретатель в роли дворника! Ну и дела... - Ей, видно, пришла охота поболтать.- Да ты не отодвигайся, не задирай нос! Мы ведь с тобой старые... как это... друзья. Или нет? Ах... «То было время игр, невызревшей малины...» - продекламировала она, раскачивая сумочкой.
Войта каменно молчал, но это ничуть не мешало ей продолжать:
- Сирано - вот ты кто. Да ты и не знаешь, кто это, правда? Коллега - тоже изобретатель...
Она неверными пальцами дотронулась до его носа, зашлась смехом.
- Нос у тебя совсем как у Сирано! Только у него длиннее. Вот такой паяльник!
Пятясь, он вошел в дом; очутившись под лестницей, схватил ее за плечи.
- Ступай спать! Не ори! Весь дом перебудишь.
Она прислонилась спиной к перилам.
- А мне плевать! Тебе что, не нравится, что я шикарно повеселилась? Завидуешь? Ух... Пожалуйста, не воображай, понял? - Она горстью захватила его растрепанные волосы. - Так глазами крутишь, будто я тебе противна, а я не противна! Верно? Не противна. Наоборот. Вы врезались в меня по уши, господин де Бержерак! - Она хохотала, дергая его за волосы. - Дурачок! И не старайся убежать, не поможет... Тебе ведь хочется побить меня? А ты попробуй! Ты не думай, я ведь знаю, как ты за мной шпионишь! Мне бы следовало разозлиться, но у меня сегодня чудесное настроение. Такое чудесное, что, хочешь, поцелуй меня. Хочешь? Или, может, мне будет от ворот поворот? Я ужасно спать хочу, так что скорей...
