Оксана Ткаченко - Облака не тают
– И никакого намёка, что мы увидимся вновь, – проговорила Дина. – Прощай, Бернар. Прощай, месье Голубые глаза. Кажется, я вас уже ненавижу.
11
Может показаться, что творческий человек – свободная птица, которой незнакомо слово «дисциплина», которая не знает ограничений ни в чём. Она летит туда, куда подсказывает ей сердце. Некоторые подумают, счастливчики они, эти все художники, писатели, музыканты и прочие люди искусства. Нет. Они – не счастливчики. Они несут свой крест, и он не такой уж лёгкий. Ведь они не умеют ничего другого, как сочинять по велению души. Создавать что-то – это всегда мука. Обычная работа, состоящая из восьми часов напряжения, строгого графика и подчинения начальнику, им неведома. Только это вовсе не означает, что творцы – бездельники, раз они не трудятся так же, как и большинство населения. Нет. Просто у них иной режим, который оказывается зачастую тяжелее традиционного. Подчиняться тоже есть кому – Богу, а также отдельным личностям на земле. В искусстве необходим и порядок. Потому не всегда творческий человек действует стихийно. Он сам решает, когда будет работать. Работать не по принуждению, как многие в офисах, а по собственному желанию. И это ценно.
Дина пришла в себя. Боль уничтожала её медленно. Она ясно понимала, что такое чувствует впервые. Да, в 26 лет жизнь круто изменилась. Она словно бы повзрослела за несколько часов, проведённых в одиночестве, в котором она итак довольно долго обитала и от которого отвыкла, пока Дюке был рядом. Она летела в Прагу с надеждой. Думала лишь о своих произведениях, о том, как примут её картины пражане. Гринчук и представить не могла, что ей настолько быстро разобьют сердце. Бернар уронил её сердце на пол, и оно подобно стеклянной вазе, разделилось на сотни осколков. Он исчез из номера. Но художницу не обманешь. Слишком глубоко она ощущает мир. Он исчез не только из номера. Он исчез из её собственной планеты. Она никогда больше не заглянет в его голубые глаза, не начнёт тонуть в них, желая, чтобы её не спасали из этого моря любви.
«Директор парижской галереи занят искусством, и ему нет дела, что какая-то девчонка из России, сходит с ума от любви к нему», – страдала Гринчук. Она отправилась на прогулку. Она не собиралась портить себе последние сутки в чешской столице. Разумеется, они уже испорчены. Однако Дина старалась выглядеть бодрой, весёлой, счастливой. Никто не должен видеть слёз души. Пусть внутри неё идёт дождь. Внешне она предстаёт солнечным днём.
Она делала неспешные шаги по Стромовке, наслаждалась красотой дивного парка. В центре города приобрела милые сувениры на память. Вечером сложила вещи в коричневую дорожную сумку. Перечитала записку Бернара. Снова расплакалась. Сфотографировала букет – его прощальный подарок. Отрезала ножницами бутоны и спрятала в пакет. Розы она заберёт с собой. Первая её мысль была при прочтении записки – выбросить цветы в окно. Потом подумала, что будет жалеть. Решено. Она вернётся в Москву с ними. Со временем розы засохнут, тогда она спрячет лепестки в какую-нибудь коробочку и будет иногда доставать их, вспоминая свою единственную любовь.
Полночи провела без сна. Мысли о Бернаре не давали ей расслабиться, не отпускали её душу. Дина грезила упасть в его страстные объятия. Ненавидела себя за слабость. Разве она имеет право теперь, когда он далеко от неё, когда она в точности не знает местонахождение Дюке, мечтать о его любви?! «Ну, и что из того, что он неизвестно, где существует в эту минуту. Я люблю его. И мне всё равно, где он. Я буду воскрешать в голове его лицо, его руки, его тело. Подумать только, ещё вчера он лежал рядом со мной на этой самой кровати. Жизнь, ты удивительно непостоянна! В этом ужас нашего счастья. Сегодня мы уверены, что так будет всегда. Завтра нас бьют по коленям, и мы падаем. Глагол „подняться“ некоторое время не употребляется, потому что нерешительность затапливает мозг», – крутилась с боку на бок на постели художница.
Она прибыла на российскую землю около двенадцати часов дня. В аэропорту её встретила мама.
– Диночка, ну как ты? Как выставка прошла?
– Всё замечательно. Прага – очень тёплый город. Доброта на каждой улице, – ответила Гринчук. Во время полёта она решила, что расскажет матери в подробностях свою историю любви. Она с юности делилась с ней сокровенными фантазиями. Вероника Васильевна поддерживала дочь в любом начинании. Она же настояла на том, чтобы Дина продолжала совершенствовать своё искусство, ни в коем случае не бросала только из-за того, что живопись – неприбыльное дело. «Если тебе нравится то, чем ты занимаешься, то какая разница, сколько ты получаешь за это», – говорила старшая Гринчук. Особенные взгляды у неё были и на любовь: «Не оставайся с человеком, который ценит тебя за что-то материальное. Финансы могут уйти, и тогда же уйдёт псевдочувство, а внутренняя любовь никогда не испарится, что бы ни случилось в реальном мире». Встретив маму, девушка поняла, что не сможет ей ничего личного сообщить. Пока не сможет. Ведь стоило ей вспомнить Бернара, как она начинала плакать. «Мама посчитает, что раз я реву, значит, он повёл себя не по-джентльменски со мной. А это совсем не так. Наоборот, он поступил как настоящий мужчина. Не обманул, не соблазнил. Просто тихо уехал», – промелькнуло в голове девушки по дороге домой.
12
Бернара окружали люди. Собрание завершилось. Но никто не спешил уходить. Наступало время отмечать успехи. В зале раздавали напитки. Вечеринка разгоралась.
– Здравствуй, Бернар! Как дела? – обратилась к директору парижской галереи длинноногая блондинка в блестящем чёрном платье.
– Добрый вечер! Всё не так уж плохо, – Дюке попытался вспомнить, где он сталкивался с ней. Может быть, он провёл с этой претенциозной особой когда-то одну ночь? Оттолкнул эту мысль, поскольку женщина выглядела роскошно-вульгарной, что ему захотелось поскорее покинуть фуршет.
– Бернар, ты, что не помнишь меня? – изумилась блондинка.
– Не уверен в нашем близком знакомстве, – сказал он.
– А мы и не были близки. Неужели глядя на любую девушку, в голове у тебя сразу вертится колесо: «Спал или не спал?»?
– Нет. Не на любую.
– Похоже, ты влюбился.
– А что заметно?
– Конечно. Раньше ты вёл себя по-другому. Сейчас твои мысли витают не здесь.
– Ты угадала. Хочешь знать, где?
– Интересно, где же?
– В Праге.
– Серьёзно? Ну, ты даёшь! Она чешка?
– Нет. А ты не ревнуешь?
– Бернар, ты так и не вспомнил, кто я?
– Жутко стыдно. Но не припоминаю.
– Мари. Та самая Мари, которую любил твой друг Жак.
«Господи, Мари, из-за которой Жак потерял себя, погубил! А совесть её не замучила. Хотя ей, наверное, надоело ждать, когда же он признается в любви. Всё сложно», – подумал Дюке и сказал:
– Значит, у тебя жизнь прекрасна. Судя по твоему виду. А про Жака тебе кое-что известно?
– Да. Моя жизнь прекрасна. Прекрасна внешне, мой дорогой Бернар. Однако внутри всё кровоточит. Любви нет в моей жизни. Понимаешь? Любви нет. А Жак любил меня, по-настоящему любил. Я поздно поняла. Тем не менее, я поняла его любовь. Главное, что я всё-таки поняла. Впрочем, уже поздно. Говорить об этом поздно. Не хочу.
– Он уничтожил себя из-за тебя, – Бернару было обидно за друга.
– Я знаю. Мне больно.
– Почему же тогда ты так поступила?
– Мы, женщины, очень нетерпеливы. Если нас не подпитывать хоть какой-то надеждой, то мы фактически умираем. Мы теряем уверенность в конкретном человеке. А вернуть уверенность – трудно, почти невозможно. Лучше вовремя окунаться с головой в любовь. Не надо ждать никаких будто бы подходящих случаев. Подходящие случаи, удобные моменты – это бред. Есть любовь сейчас, и только сейчас. Завтра, через неделю, через месяц – пустые слова. Перегорит чувство, и всё. Нельзя возвратиться в то, что было. Часы любви нужно использовать по назначению и до того, как истечёт срок годности.
– Мари, ты умная девушка. Жаль, что у вас с Жаком не получилось быть счастливыми, – произнёс Дюке. «Она права. Спешить нужно, не терять свою любовь понапрасну», – убедился он.
– Зато у тебя получится быть счастливым. Бернар, не растрачивай бесценное время. Не предавай любовь. Слишком дорогая плата ждёт потом. Боль души – ни с чем не сравнимая боль. Торопись любить. Пока.
Мари затерялась в толпе. Дюке разволновался: «Я идиот. Из-за собрания я оставил Дину одну в Чехии. Если бы я знал, что конференцию перенесут, что она состоится аж через пять недель, я бы ни за что не уехал от неё. Как я мог так поступить? Даже не выяснил, где она живёт. Простит ли она? Ведь я предатель». Он быстро направился к выходу.
– Бернар, ты уже уходишь? Ещё рано, – остановил Дюке его заместитель, парень тридцати лет.
