Виктория Токарева - Одна из многих
По ночам заглядывала луна, тревожные тени бродили по стене. Всякие мысли лезли в голову. Хотелось получить песню. Хотелось любви! Даже Алешка Селиванов в своем заточении казался принцем, как железная маска. Вспоминала его жесткие губы, которые пронзали до сердца. От воспоминаний все тело начинало пульсировать: в голове, и в груди, и еще кое-где, стыдно сказать. А кому говорить? Никто и не спрашивает.
Анжела уставала. Во сне ей снились уборка, глажка и крахмальные сорочки. Сорочка нужна была каждый день — форма одежды Николая.
Постепенно Анжела вошла в ритм. Попривыкла. Стирала машина. Посуду мыла машина. Для мытья окон — специальная жидкость. Раз прыснул — стекло блестит и отсвечивает.
Анжела забывалась и пела. Собака Гермес тут же принималась выть, не выносила организованных звуков. Приходила внучка Катюлечка и просила, чтобы не пели. У бабушки Лены болит голова.
Лена действительно мучилась мигренями, спала до часу дня.
Причина головной боли та же, что у Анны Карениной: праздность. Делать этой Лене нечего. Хоть бы цветы на клумбе полила… А зачем что-то делать, если все делается за нее.
При доме работали шофер и охранник.
Анжела заметила, что прислуга гораздо счастливее хозяев. У них есть цель и высокий смысл: откупить сына от армии, выучить дочь на врача, купить машину «Газель» и заняться малым бизнесом. У каждого свое.
А что есть у Лены? Съездить на Кипр, потом в Карловы Вары на воды, летом в Сен-Тропе на море, зимой в Куршевель на лыжи.
Эти поездки, как пятна на буром фоне ее монотонной жизни.
Лене не хватало любви. А без любви Лена не могла жить, поскольку больше она ничего не умела и не хотела. Только служить, угождать, обнимать, говорить слова, отдаваться, благоухать всеми неземными ароматами…
Николай часто оставался в Москве, в их городской квартире. Время от времени приезжал в загородный дом — семейное гнездо, и тогда Лена начинала его упрекать, выдвигать требования. Николай молчал, будто не слышал.
Выползали его родители — бесполезные старик со старухой. Приходили две дочери — нежные и прекрасные.
Пятилетняя внучка Катюлечка была центром стола. Она была главной, и все понимали, что она главная.
Семья усаживалась вокруг огромного овального стола. Три поколения: старики, дети, внуки. Все патриархально, чинно.
Все любили друг друга, и все страдали. Старики — от старости и болезней. Молодые — от зависимости и неопределенности.
Лена и Николай — от сердечной недостаточности. Обоим не хватало любви. Старая любовь — износилась до дыр, а новая — не пришла, и неизвестно…
И только Катюлечка была всем довольна. Ее любила куча народа, и каждый готов был отдать за нее свою жизнь. Все, как в сказке.
* * *Прошлая хозяйка Диана никогда не разговаривала с Анжелой по душам. Только по делу.
А новая хозяйка Лена — наоборот: «Брось ты эти тарелки, посиди со мной».
Анжела понимала: выслушивать — это тоже часть работы, такая же, как стирка, уборка и готовка. Лена раскрывала свою душу, как захламленный шкаф, а Анжела должна была перетряхивать залежавшееся и сортировать: что на стирку, а что в помойку.
У Лены было два лица. Одно — с улыбкой, и тогда лицо светилось как солнышко. Другое без улыбки, тогда было видно, что верхняя губа кривоватая и злая.
Анжела, как правило, стояла у плиты. Следила за процессом. Лена с чашечкой кофе — у стола.
— Ты вообще ничего… — размышляла Лена. — Но чего-то не хватает. Я все думаю: чего тебе не хватает? Денег.
— Спасибо, я всем довольна, — отзывалась Анжела.
— Нет, не зарплата. Я имею в виду: макияж, имидж… У тебя имидж Золушки. А должен быть имидж принцессы.
Анжела не знала, что такое имидж, но догадывалась.
— А чем отличается Золушка от принцессы, кроме платьев и хрустальных башмачков? — интересовалась Анжела.
— Выражением лица. А выражение лица зависит от культуры. От количества прочитанных книг.
— Это дело наживное, — замечала Анжела.
— Как сказать…
Лена шла к бару, доставала коньяк. Добавляла в кофе.
— Я молодая ужасно хорошенькая была. Не веришь?
— Почему? Вы и сейчас хорошенькая. Вам больше тридцати никогда не дашь, — уверяла Анжела.
— Когда я была в твоих годах, меня даже милиционеры на улице останавливали.
— Документы проверяли?
— Какие документы… В то время Москва чистая была: ни терактов, ни кавказцев…
— А зачем останавливали?
— Посмотреть. А один молоденький милиционер в плечо поцеловал.
— Надо же…
— Коля любил меня, с ума сходил. А однажды случилось несчастье. Старшая Леночка упала с балкона и почти умерла. Клиническая смерть. Я молилась, не вставая с коленей, и отмолила у Бога. Леночка — отмоленный ребенок. Но я тогда весь год не спала с мужем. Не могла.
— Понятно…
— А он не понимал. Завел себе любовницу — секретаршу в посольстве. Мы тогда в Париже жили.
— В Париже? — поразилась Анжела.
— Ну да… Коля был мидовский работник.
— Какой?
— МИД. Министерство иностранных дел. Молодой специалист. Тогда все стремились попасть за границу. Обратно везли шмотки, технику. Продавали, на это жили. Но разве это были деньги? Вот сейчас — деньги. У нас есть все. Даже собственный остров в Дании.
— А зачем вам остров? Вы же не робинзоны? — удивилась Анжела. — Одному на острове страшно.
— Почему один? Коля туда заезжает с друзьями. Они целый самолет молодых телок привозят.
— Там что, нет говядины?
Лена не ответила.
— Подай рюмку, — попросила она.
Анжела подала хрустальный стаканчик. Стояла в задумчивости.
— А откуда столько денег? — спросила она.
— Это долго объяснять, да ты и не поймешь. Одним словом: приватизация за копейки. Счастливое стечение обстоятельств. Потом мы вернулись в Москву. Ему стало не до любовниц. Бизнес пошел. Успевай поворачивайся. Деньги затягивают, как наркота. Чем больше имеешь, тем больше хочется. Деньги — это свобода. Где хочешь, там и живешь. У нас есть дом на море, в Сен-Тропе. Сидишь на террасе, куришь, а окурок в море бросаешь. Терраса прямо над водой, как корабль. На горизонте солнце заходит, в море погружается, медленно… Какие краски… Вечерняя заря.
— У нас в Мартыновке то же самое, — согласилась Анжела.
— Это вряд ли… Мартыновка — не Сен-Тропе. Там совок, а здесь многовековая цивилизация.
— Но ведь солнце одно и то же, — возразила Анжела.
— И солнце разное, — сказала Лена, глядя перед собой.
Анжела не стала спорить. Сняла пену с закипающего супа.
— А год назад он меня бросил, — сообщила Лена.
Анжела обомлела.
— А потом вернулся, — продолжала Лена.
— А его долго не было?
— Месяц.
— А что вы делали этот месяц?
— Пила. Теперь не могу остановиться.
— Надо взять себя в руки. Вряд ли мужчине понравится, если жена пьет.
— Он не может меня бросить. Он говорит, что я без него пропаду. Но жить со мной он тоже не может. Вчера пришел, лег и лежит. Говорит: «Если хочешь меня, делай все сама. Я не буду». И лежит как бревно. Ждет. Представляешь?
— А вы?
— Я встала и ушла. Что за унижение? Обслуживай его… Я не проститутка.
* * *Днем к обеду приехал Николай.
Лена сидела в ночной рубашке. Она еще не начинала день.
Анжела подала обед. Салат украсила розочкой из помидора. На первое был суп из белых сушеных грибов. Лесной грибной дух витал над тарелкой. Анжела заправила суп белым соусом: немного муки, сливки. Суп получился густой, красивый, с шапочкой укропа.
— Тебе вредно это есть, — заметила Лена. — Сплошной холестерин. Инсульт обеспечен. Учти, я не буду за тобой говно выносить.
— А ты будешь? — Коля повернулся к Анжеле.
— У нас в Мартыновке все едят, и к врачам не ходят, и живут до ста лет. Так что ешьте на здоровье.
Николай ел и задумчиво смотрел на Анжелу. То ли созерцал ее цветущую юность, то ли думал о своем и не видел Анжелы. Глаза были в одном месте, а мысли в другом.
— Я хочу сделать зубы, — сказала Лена.
— Поезжай в Цюрих, — предложил Николай. — Поживи там.
— Ну конечно… Ты будешь диктовать: где мне жить…
Лена поднялась и ушла.
Николай ел задумчиво. Затылок у него был какой-то невзрослый. Анжеле стало его жалко. И Лену тоже жалко. Она жила по инерции, не чувствуя вкуса жизни. Только вкус обиды.
Это Николай сделал ее такой, а теперь видел и созерцал дело рук своих. Что посеял, то и пожал.
Он был виноват и одновременно не виноват. Как Вронский.
* * *Среди ночи Анжела проснулась от взгляда. Она открыла глаза. Возле нее стоял хозяин. Анжела испуганно села.
— Не бойся, — сказал Николай. — Я тебе ничего не сделаю.
— А я и не боюсь.
— Можно я возле тебя полежу? Просто полежу, и все.
