Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода
В ту пору моя Ленуська жила не в центре города, где живём мы с ней сейчас, а совсем даже наоборот. Но это выяснилось немного позже, когда я ещё даже помышлять не мог о том, что произойдёт той же счастливой для меня ночью.
Вместе мы вышли из подъезда роскошного дома, запрятанного в глубине переулков Остоженки, последним этажом которого Рыба владела как местом своего городского обитания, и медленным шагом двинули в сторону гостевой стоянки. Было уже довольно поздно. Это был тот короткий для осенних суток промежуток между уходящим вечером и ещё не завязавшейся ночью, когда ещё совершенно не хочется думать, что этот симпатичный и наполненный событиями день стал прошедшим, но уже есть желание помечтать о том, как очередной осенний день, готовый вскорости взобраться на Москву, выстрелит своим пока ещё не поздним утренним светом в окно моей незашторенной спальни, как скомандует тряхнуть спросонья головой, протереть слипшиеся веки, улыбнуться знакомому пространству за окном и как он же, оторвав твою голову от подушки, заставит тебя натянуть штаны и выкатиться из дому вон, чтобы, найдя себе необременительные дела, слиться с утекающим сентябрём и задрать беззаботную голову в не остывшее за ночь небо, думая про то, сколько всего разного и бестолкового нужно успеть сделать до того момента, когда этот офигительный день соскользнёт со своей московской верхотуры и бултыхнётся для очередной ночёвки в мутную, вечно сонную Москва-реку, под ноги одиноко торчащему гигантскому истукану зурабовской выделки.
Судя по этим строчкам, можно предположить, что я сентиментален. Или даже вовсе законченный романтик. А я был ни то ни другое, я просто занимался нелюбимым делом, пытаясь соответствовать требованиям жёсткого времени, подмявшего грубой кирзой мою уязвимую оболочку. Я пробовал безболезненно для себя угодить всем, кто давал мне надежду найти себе дело по душе. Я пытался подладиться под законы и правила выживания в среде чем-то похожих на меня молодых мужчин и так и не определившихся до конца женщин. Я тыкался тут и там до тех пор, пока не смирился с бессмысленностью этих попыток пробить стену на пути к тому единственному варианту, с помощью которого я бы смог получить от жизни искомую отдачу.
В двадцать два, выйдя в мир с дипломом маркетолога, я был никто. Я даже не очень знал, если подходить с серьёзной меркой, что именно надлежит делать по жизни человеку с такой профессией. Да и нужна ли вообще, по большому счёту, эта дурная работа, в которой, чтобы удержаться и ползти наверх, нужно ежедневно с лицемерным пристрастием и фальшивой улыбкой справляться у совершенно посторонних тебе людей, кто из них, по какой причине, в силу какой интересной особенности или в результате какой конкретно человеческой слабости не обзавёлся к моменту опроса очередным кухонным гарнитуром с топом из искусственного мрамора, незаменимым при резке без разделочной доски, или абразивной пастой с запахом мяты для пущего отбеливания зубных протезов, или малазийской заточкой для ножей китайской стали. Или же по четыре захода в месяц, с понедельника по пятницу, с перерывом на уик-энд и жидкий кофе, исследовать бесконечные обзоры рынков, где к концу каждой недели уже перестаёшь понимать, что и для кого в этой жизни нужней: человек для вещи или наоборот, — хотя за то же самое время тебе ещё успешней удалось убедить себя, что шлифовать ложь следует до тех пор, пока она не сделается чёртовой правдой. А работу по душе и дело по сердцу, если нет в тебе таланта, не абстрактного, а всепоглощающего, пойди ещё найди: или нет её вообще, или была, но место занято китайцем. К тому же — эти чёртовы налоги, где бы ты чего себе ни урвал, само собой. Гадость. Короче, меня хватило на полгода, больше не протянул, умотал из той полыньи в это пламя. И не ошибся — оказалось, здесь и жизнь веселей, и девок нормальных больше. А денег всё равно что там не было, что тут с ними особенно не получалось. Зато была собственная квартира в центре города и отсутствие долгов.
В общем, дошли до моего новенького «Ниссана», сели, тронулись.
— Вас, наверное, дома ждут? — без всякой к тому прелюдии спросила вдруг Грановская, не поворачивая ко мне головы. Судя по всему, прятала глаза, понимая, что вопрос, в общем, необязательный, скорее больше проверочный. — Просто не хочется вынуждать вас везти меня чёрт знает куда, потому что, знаете, ни в каком центре я не живу, а родительский дом в Апрелевке, там и обитаю вместе с мамой. Так что вы уж извините меня, Герман, за этот невольный обман. Просто хотелось увести вас оттуда поскорей, не то добром бы всё это не кончилось. Это ещё хорошо, что Рыба не одна дома оказалась и что Гамлет этот запал на ваши безумные идеи. Если бы не он, Муза Пална наверняка уже сегодня бы втащила вас в эту историю так, что навряд ли вы сумели б потом вырваться оттуда до конца дней своих. Или — её, кто раньше, так у них законы работают, в большом бизнесе. Она, если ей что в голову взбредёт, уже никогда от этого не отступится, пока не наиграется или не выработает весь ресурс. Так уж устроена, и отсюда все её успехи и всё её состояние. Она, кстати, несмотря на своё дурацкое мини из калёной парчи, баба весьма неглупая, а уж про хваткость и про чутьё вообще не говорю. В общем, спасибо этому дикарю из «Ереван-плазы», хотя он тоже, видно, тот ещё фрукт, сами, наверное, успели заметить.
— То есть спасибо, что не сразу закопал, а дал время подумать? — усмехнулся я, руля в сторону Садового кольца, но тут же, меняя тему, быстро уточнил, чтобы уж на всякий случай расставить всё по местам: — Дома, кстати, никто не ждёт, живу один. Как диплом тамошний получил, так почти сразу вернулся в Москву, в непроданное родительское гнездо. В общем, так с тех пор и существуем: я — в центре, они — на севере, я — Москвы, они — Торонто. И все, как ни странно, такой фигурой жизни вполне довольны, каждый по-своему, хотя бывает, что сильно скучаем друг без друга, не без этого. Теперь, правда, тоскуем только мы с папой, мама ушла вскоре после того, как я переселился обратно. Но отца я навещаю довольно регулярно, там ему хорошо, конечно, хотя немного и скучновато.
В этот момент мы подъезжали к Зубовке со стороны Остоженки: так или иначе, нужно было определяться с рядностью, теперь всё зависело от конечной цели, от намерений сторон. Леночка, казалось, это поняла, хотя я только краем головы успел прикинуть вариант насчёт того, чтобы изменить маршрут, сделав сомнительное, но всё же как-то отвечающее этому времени суток предложение. Будь на её месте другая практически незнакомая женщина, с обязательствами по жизни или без них, я бы, не задумываясь, открыл рот уже одновременно с запуском двигателя. Скорее всего, я бы приятно улыбнулся, смягчил голос, придав ему милой загадочности, и не доводя самую малость до границы неприличия, шутливо обязался бы оказать всяческое сопротивление в случае любого посягательства на мою мужскую честь со стороны будущей гостьи. Затем предложил бы ненадолго заскочить на остаток пирога, который я, будучи прирождённым кулинаром, испёк вчера для друзей. Сказать по правде, на этот непредвиденный случай я обычно держал в замороженном виде пару-тройку кусков такого пирога, чаще яблочного, его я делал охотней остальных, поскольку там у меня всё под рукой и яблоки на каждом углу. Причём можно со шкуркой, можно без, главное в этом деле — раскатать слоёное тесто в одну сторону, после чего оно, уже попав под 190 по Цельсию, будет вести себя совершенно иначе, нежели после раскатки его туда-сюда, хотя так, ясное дело, удобней. Зато подымется в этом случае выше всяких ожиданий. И долго потом ещё не сядет, будет трепетно подрагивать, шевелясь в ваших руках и производя вдох и выдох в унисон вашим укусам. И не жалейте корицы, лишней не будет ни по какому. А цедры натирайте в количестве не меньше шкуры одного средней величины толстокожего лимона, иначе по кисло-сладости не срастётся, не собьёте приторность из-за сахара, которого наверняка перебухаете, потому что не сумеете верно оценить естественный фон содержания в ваших яблоках сахарозы. Это дежурная ошибка всех неумех. И ещё. Упаси вас господи грецкие орехи обратить в пыль — только давить, и без лишнего усилия, чтобы ваши ушные раковины отчётливо засекали, как лопаются чищеные дольки.
Прокрутив мысленно порядок действий, я, к своему огорчению, вспомнил, что последний яблочный кусок был разморожен позавчера и употреблён сотрудницей параллельного рекламного отдела, которая, собственно, и перекинула мне этот заказ, пришедший из офиса госпожи Рыбиной и спущенный руководством на экспертизу не к нам, а к ним. Будучи некоторым образом в курсе моей слабости сочинять каждый раз что-нибудь необычно-вкусненькое, она, воспользовавшись этой случайно подвернувшейся оказией, напросилась в гости и, само собой, никуда уже не уехала, осталась до утра. Сама заявка, которую она, убегая на работу, оставила, чтобы я в неё глянул, поначалу меня не только не возбудила, но даже не вызвала просто дежурного интереса. Ну подумаешь, прикинул я, бегло пробежав её взглядом, собираются очередные богатые кривляки, причём кучкуются на этот раз в неприметном месте, чтобы снова, найдя идиотский повод, похваляться друг перед другом своим баблом и своими девками. А Рыбина эта, которая всю эту сеть затеяла, тешится самолюбием, что она и есть главная по части изысканного выпендрёжа. Боже, как же скучно, сколько раз уже было такое, там и тут, ничего нового, ничего живого, ничего для людей, всё только для себя, в свою тухлую консерву — очередное паскудство, забава для тех, кто ровней других, кто привык получать, не заглядывая в карман, и при этом не слишком напрягать себе голову, а лишь надувать щёки и оттопыриваться на чужих идеях.
