Пьер Бордаж - Евангелие от змеи
Разговор закончился. Слова на экране начали бледнеть, связь прервалась, и на Люси внезапно навалилась ужасная пустота, словно она, пройдя сквозь городскую толчею и шум, внезапно окунулась в тишину собора.
Сердце судорожно колотилось, дыхание сбивалось, она обильно потела —не только под мышками, но и под грудью, и в складках живота.
* * *Люси не стала курить с девушками, не пересчитала деньги в желтом конверте —он лежал на ее гримерном столике. Быстро одевшись, она убежала, пробормотав на прощание несколько неразборчивых слов. От квартиры в XII округе ее отделяло четырнадцать остановок метро —по времени это минут двадцать. Люси не открыла книгу, которую с увлечением читала вот уже три дня, —средневековый роман о трагической любви одной королевы, она все время забывала ее имя. Она не отозвалась на настойчивые притязания сидевшего рядом мужчины (он всю дорогу прижимался к ней коленом) —женатика, без возраста, судя по кольцу на левой руке. К ней вечно приставали в метро, а молодые щенки, пользуясь теснотой, даже ухитрялись приклеиться сзади и потереться об нее "голодным" твердым членом.
Когда Люси вышла на улице Монгалле, давно наступила ночь, зарядил мелкий противный дождик. Она побежала к подъезду своего дома, находившегося метрах в пятидесяти от станции метро. Дождю не удавалось освежить потно-липкую осень, пришедшую на смену пасмурному, слишком холодному лету. Люси рысью взбежала по винтовой лестнице, едва не сбив на третьем этаже с ног бабульку, закутанную в шаль, с собачкой в клетчатом комбинезончике. Окончательно задохнувшись, она добралась до своего шестого этажа, с трудом нашла ключи в сумке, протиснулась в узкий коридорчик, ведущий в единственную комнату, сняла, не развязывая шнурков, теннисные тапочки, сбросила мокрую от дождя и пота майку и плюхнулась, голая по пояс, перед ноутбуком.
От нетерпения Люси едва смогла дождаться подключения Интернета. Закурив, она глубоко затянулась, нервно выдохнула и поклялась себе, что купит карточку кабельного подключения. Так будет раз в двадцать, а то и в тридцать быстрее. Черт возьми, она может себе это позволить, деньги есть!
В ее почтовом ящике оказалось штук двенадцать непрочитанных посланий. Люси, нервно щелкая указательным пальцем по мыши —щелк, щелк, щелк, щелк, —нашла нужное: как обещал. С гулко бьющимся сердцем она нажала на клавишу. Адрес отправителя высветился в правой колонке: [email protected]
Она вскрикнула от радости. Глупо, конечно, но впервые с того дня, как подонок Джереми вышиб ее из дома, а возможно, и с тех пор, как она навсегда утратила девичьи иллюзии, Люси снова хотелось жить.
Глава 4
Йенн вышел к краю сцены и бросил взгляд на ряды: свободных мест в зале оставалось немного, хотя лекция должна была начаться только через два часа. О приезде Ваи-Каи в Бордо не сообщали ни афиши, ни рекламные проспекты, ни газеты, но зал пустующего старинного театра будет, как всегда и везде, набит до отказа. Разношерстное, но весьма сплоченное сообщество единомышленников постепенно пришло на смену маргиналам, посещавшим первые собрания, проходившие в домах приверженцев, в сараях и амбарах, в пустующих ангарах и маленьких зальчиках, где жители отдаленных деревень обычно проводили свои праздники.
Первые публичные выступления Ваи-Каи —так колумбийские индейцы из племени десана называют Духовного Учителя—вначале заинтересовали лишь кучку поклонников стиля "техно", кочевавших, на манер "пьяных кораблей", с одного рейва на другой: основы его учения —отказ от материальных благ, возврат к идее кругового времени, провозглашение незримой связи между видами —нашли отклик в душах кочевников и бродяг новых времен.
Сам Йенн впервые услышал проповеди Ваи-Каи в одном сельском доме, далеко на юге Франции, —он тогда был студентом третьего курса "Sciences-Ро" в Эксан-Провансе. Адепты идеи линейного времени назвали бы эту встречу совпадением или чистой случайностью, он же воспринял ее как логичную закономерность, как глубинную данность. Вот так же сходятся иногда звук, танец и химические процессы, позволяя нам часами пребывать в трансе. Это ощущение —стойкое и невероятно сильное —затуманило на некоторое время его ум, заставило ненадолго забыть о вечном желании понять.
Мотор его машины начал плеваться белым дымом, когда он ехал на очередную тусовку по ровной, выбеленной жарой дороге Прованса...
Дожидаясь, пока двигатель охладится, Йенн и его тогдашняя подружка предавались ленивой любви на одеяле в тени пинии и по соседству с муравейником. Он задремал, потом встал, надел шорты, открыл капот, обнаружил, что радиатор пуст, и отправился искать жилье на каменистой пустоши, где стрекотали кузнечики и трещали стрекозы. Минут через пятнадцать Йенн заметил вдалеке большое каменное строение, обсаженное кипарисами, —явно один из тех старинных сельских домов, что так любят перестраивать для себя голландцы, англичане и горожане, решившие "вернуться к корням". Он перелез через каменную стену ограждения и спрыгнул в тенистый сад, где журчали аж четыре фонтана —небывалая роскошь в этом засушливом районе.
Йенн причалил к весьма странной компании: некий оратор, по виду —американский индеец, что-то вещал, сидя в белом кресле, обращаясь к мужчинам и женщинам, а те внимали ему —кто рассеянно, кто с жадным интересом, причем из одежды на них были только купальные костюмы (некоторые же щеголяли нагишом).
Время от времени кто-нибудь отправлялся освежиться в сине-зеленой воде огромного бассейна и тут же, не вытираясь, возвращался на свой шезлонг. Никто как будто не обратил внимания на его присутствие, и Йенн, спокойно раздевшись и сняв очки, голым —плавок у него, естественно, не было —нырнул в бассейн.
Понаслаждавшись несколько минут блаженной прохладой, он обратил все свое внимание на оратора. Тонкие черты лица, обрамленного длинными черными гладкими волосами, глубина миндалевидных глаз, светящаяся медно-загорелая кожа, изящество движений и мягкая улыбка заинтриговали, притянули его, как ядро атома притягивает к себе любую частицу. Хорошо поставленным музыкальным голосом индеец призывал всех присутствующих покинуть распадающийся, разваливающийся мир, вселенную материальных благ, собственности, заборов, границ, банковских счетов и страховок и вернуться к священному замыслу первых дней Творения —воссоздать дом всех законов и вновь открыть для себя сказочные богатства двойной змеи.
—Вы его знаете? —спросил Йенн брюнетку лет двадцати, опиравшуюся локтями о бортик бассейна.
—Это Ваи-Каи, —ответила она. —Что, кажется, означает Духовный Учитель. Он вылечил сына хозяев этой халупы от лейкемии, когда от мальчишки отказались врачи. Вот они его и пригласили —в знак благодарности.
Девушка встряхнула головой, и с намокших волос по воздуху разлетелись капельки воды, разрисовав причудливыми узорами ее плечи, руки и грудь.
—Малыша-то он вылечил, но это вовсе не означает, что они готовы вот так взять да и бросить свое богатство, —добавила она сквозь зубы, указав подбородком на сад и постройки вокруг.
—А вы смогли бы от всего отказаться?
Вопрос Йенна подействовал на нее как укус шершня.
Она напряглась и бросила на него взгляд, в котором были гнев и отчаяние одновременно.
—Если я чем и владею, так только этим! —И она кивнула на свое золотисто-загорелое тело. —Я здесь, потому что состою в любовницах одного из их друзей, а этот ублюдок заявился с женой.
—Ничто не заставляет вас...
—Спать с ним? Оставаться здесь? Конечно, вот только я пока не нашла другого источника средств к существованию!
—Короче, вы и сами не готовы отказаться.
Она одарила его злобным, почти ненавидящим взглядом, но губы ее тут же сложились в горькую усмешку.
—А разве возможно отказаться от чего-то, чем, по сути дела, не владеешь?
Сидя по пояс в воде, они замолкают, чтобы послушать Ваи-Каи.-Кое-кто из гостей морщится, хмурится, встает и удаляется прочь от бассейна по аллеям, посыпанным красно-коричневым вулканическим песком.
Йенн узнает некоторых в лицо —теле- и кинознаменитости, писатели, творцы высокой моды, журналисты...
Эти люди —одетые или голые —могли бы разом осчастливить всех папарацци нашего мира.
Вскоре рядом с Ваи-Каи остаются лишь хозяева дома: обоим лет под сорок, и они явно разрываются между светскими обязанностями и благодарностью к своему гостю. Муж —он вот-вот проиграет в неравной схватке с жировыми отложениями! —встает и начинает переходить от одной группки друзей к другой, бормоча извинения и успокаивая. Жена —крашеная платиновая блондинка —остается лежать в шезлонге: ее загорелое обнаженное тело прикрыто купальной простыней, на губах застыла улыбка. Она усердно играет роль счастливой матери, боготворящей спасителя ее ребенка. Она, безусловно, предпочла бы, чтобы Духовный Учитель ограничился ролью целителя страждущих. Она наверняка надеялась, что он продемонстрирует изумленной аудитории несколько чудес (среди гостей есть люди, которые могли бы оказаться весьма полезными ее мужу-продюсеру!), но он с самого своего приезда Только вещает, обличая весьма жесткими —даже экстремистскими! —словами торгующих в храме, законы рынка и материальную выгоду. Его речь, больше похожая на политический манифест экологической партии, чем на духовную проповедь, весьма сильно раздражает влиятельных гостей и может окончательно погубить так тщательно подготовленный прием. Женщина не может выставить за дверь спасителя своего сына, так что ей остается лишь ждать, скрывая нетерпение, когда он наконец заткнется и отвалит, и надеяться, что ее мужу удастся умаслить и задержать в доме гостей, от которых напрямую зависят его карьера и их благополучие.
