Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок
— Почему у тебя тройка по рисованию? — спрашивала она.
— Не нравится мне оно.
— С кем ты дружишь?
Никола признался, что ребята в гимназии каркают, как вороны: «Да что говорить с этим крокодилом!»; «Эй, ты, мрачный тип!»; «Да ты псих!» После каждой фразы — восклицательный знак. Они дождаться не могли выпускных экзаменов, чтобы побросать в воздух фуражки и перестать думать.
С кем же тут дружить?
Поразмыслив, племянник ответил:
— С Николой Прицой и Моей Медичем.
— А, с этим толстяком! — припомнила тетка.
Никола мог разговаривать с Прицой и Моей обо всем. Точнее, почти обо всем. Если он затрагивал какую-нибудь философскую тему, их лица вытягивались.
— Что ты опять тупишь? — возмущались они.
Все, что Никола считал важным, было как падение дерева на горе, где некому услышать этот звук. А он задыхался от предчувствия силы, которое постепенно становилось самой силой. Он ощущал себя как шар, надуваемый горячим воздухом. Иной раз его возбуждение походило на свободное парение, и с каждым вздохом он бросался в объятия света. Как описать контраст между его внутренним вдохновением и волной внешнего холодного неверия? Никола чувствовал себя как лосось, стремящийся против течения к привычному месту нереста. И он с улыбкой утешатся только одной мыслью: «Они свое забудут, я же — никогда!»
Образованный мальчик припомнил Овидия: есть в нас бог! «И возжелал, но в себе подавил неугодное Богу пламя».
Он понял, что на этом свете позволено быть, но не разрешено существовать, потому что это всегда беспокоит окружающих.
А Никола менялся…
Внешние перемены были заметны. Никола приехал в Карловац угрюмым провинциалом, а стал господинчиком. Приехал сутулым, а теперь, благодаря внезапным хлопкам дяди Бранковича, выпрямился. Кроме немецкого, начал пользоваться английским и французским. Голос, которым он упражнялся в спряжении «avoir» и «etre», стал мужским. Но важнее внешних перемен стали изменения в душе юноши. Однажды он почувствовал, что жизнь открывается. Как некогда Данила, он был поражен собою и стал вслушиваться в собственное дыхание. Его охватывало неосознанное возбуждение. Небо свербело в его голове. Свет расширялся и становился его второй душой.
— Будешь долго смотреться в зеркало — увидишь дьявола, — укоряла его Кая Бранкович.
Каждый день он начинал с созерцания зеркала. При этом в душе его разливалось нечто, как постное масло по столу. По ту сторону зеркала кто-то плыл навстречу ему. Этот незнакомец был… медленно, пианиссимо… был ужасен. Когда кукла в зеркале становилась страшнее мертвого брата, Никола отшатывался от нее с тихим криком.
15. Король вальса
Моя Медич и Никола прогуливались по двору крепости в центре Карловаца. Дым рвался из труб в небо. Друзья держались ближе к домам, где не было льда.
— Не стоило выходить в такую гололедицу, — благоразумно заметил Тесла.
Вместо ответа Моя стиснул его локоть и заглянул другу в лицо.
— Я вижу тебя только в школе и церкви, — начал он глухим голосом. — Что с тобой происходит?
Лицо Николы приняло полувдохновенное-полумученическое выражение. Он много раз влюблялся: в волосы матери, в библиотеку отца, в славу брата, в свои ночные полеты и в расширение мира, которое он так отчетливо чувствовал. Теперь Никола опять влюбился, но не в одну из кареглазых карловчанок. «Умный парень у каждой девчонки недостаток большой найдет» — так пелось в народной песне. Любовь к электричеству заставила Николу забыть все прочие увлечения юношества.
Молодой Тесла вспомнил, как однажды Блаженный Августин воскликнул: «Где оно? Где кроется сердце загадки?» Что же касается его, то сердце загадки он увидел в шарике, бесшумно пляшущем в лаборатории профессора Мартина Секулича.
Экспериментальный шарик, придуманный самим Секуличем, был обмотан несколькими слоями станиоля. Подсоединенный к электростатической машине, он исполнял быстрый немой танец. Эта пляска привлекала Николу, как лампа — мошкару, и он молча кричал ему: «Я здесь!» Он хотел служить силе, которую шарик сделал ощутимой. Если эта забавная игрушка была плодом эксперимента, то Тесла хотел стать экспериментатором. Если это называлось наукой, то Тесла желал стать ученым. Он страстно хотел стать частью этого неописуемого восторга. Чем ближе были выпускные экзамены, тем сильнее ему хотелось слиться, летать и расти вместе с этим шариком. Ничуть не сомневаясь, он поведал другу о том, кем хочет стать.
— Изобретателем? — поднял брови Моя.
— Да! — с гордостью подтвердил Никола. — Чтобы снять с глаз человечества повязку слепца!
— И как ты эту повязку снимешь? — насмешливо спросил Теслу друг.
— Ну, представь себе, что мы сделали кольцо, свободно вращающееся вокруг экватора, которое тормозят только сила инерции и сопротивление воздуха. Пользуясь этим кольцевым экваториальным путем, люди могли бы преодолевать за день расстояние в тысячу километров!
— А кто бы нам дал денег? — пробормотал Моя. — Слушай, Никола, проснись, пожалуйста!
Никола никогда в жизни не был в таком бодром состоянии духа. В тот год он стал ассистентом Секулича.
— У Николы очень быстрый ум. Прямо-таки гончий Господа Бога! — расхваливал его Секулич.
Впервые слово «блистательный» применили к нему, а не к покойному брату Даниле. Новое знание Николы отличалось от прежнего, школьного знания. Собственно, это было вовсе и не знание. Вечерами вместо панорам далеких городов, которые он рассматривал в постели, перед глазами вертелся шарик Секулича. Мысли Николы плясали вместе с ним.
После окончания гимназии он отказался продолжить учебу в семинарии.
— Отец хочет. Я не хочу.
Моя ухватил Николу за руку:
— Ты подумай!
Это было уместное предупреждение.
В тот день люди на тротуарах падали совсем как в водевилях. Приятели скорее скользили, чем ступали по карловацкой мостовой. Перед корчмой Миллера Паво Петрович, красноносый жандарм, упал и поднялся. С силой отряхиваясь, оторвал пуговицу с мундира:
— Лови!
— Хорошая вещица! — смеялись городские бездельники.
— Мать вашу… — продолжил Паво.
Сняв кепки, ребята приветствовали стрелка и художника Якоба Шашеля. Дядюшкин приятель был карловацкой знаменитостью. Шашель побывал в Египте, Нубии и Судане. Об этих путешествиях охотник написал книгу, которую хвалили на Загребской ярмарке. В ответ на приветствие мальчишек всемирный путешественник любезно прикоснулся к полям шляпы. Ничтожного движения хватило, чтобы потерять равновесие. Упав, Шашель разбил бутылочку, полученную в аптеке, и невольно выругался. Отказавшись от помощи, предложенной Николой и Моей, охотник исчез в арке дома.
— Продолжим?
— А нечего бояться, — ответил Моя. — Только колени согни немного. И вытащи руки из карманов. Если упадешь, то ничего не сломаешь.
Шагая по Житной площади, Моя ощутил, как ореол чудачества и одиночества окутывает приятеля, и он пожалел его. И потому ему удалось свернуть разговор с изобретений на более интересную тему. Ослепительно улыбаясь, он бросил Николе прямо в лицо существительное во множественном числе, о котором приятель и слышать не хотел: женщины! Женщины с молочно-белой кожей. Женщины с душистыми волосами. Женщины с этими их глазами! Женщины! Вальсирующие женщины были для Николы во сто крат менее привлекательны, чем собственные проповеди о науке и человечестве.
И не мог Моя Медич объяснить этому печальному Николе, что у него мурашки по коже начинают бежать от одного только девичьего взгляда! Никола не хотел вслушиваться в щекотливый шепот жизни, в то время как в ушах Мои расцветали миллионы роз. Вот и сейчас Моя вдохновенно рассказывал, а Николе казалось, что его друг ослеп или не желает замечать настоящие тайны жизни.
Моя, задыхаясь, рассказывал Тесле о том, что он, Йован Белич, Никола Прица, Юлиан Бартакович и даже Джуро Амшел ходят учиться танцам к Пьетро Синьорелли. Те, кто помнил Мою Медича по Госпичу, подивились бы проснувшемуся в нем таланту танцора. Ребятишки Госпича помнили насупленного толстячка, который отличался странной походкой: за левой ногой тут же следовало левое плечо, за правой — правое. В средней школе в Раковаце Моя «исправился» и перестал шататься на ходу. Начал следить за одеждой, а теперь читал своему скучающему товарищу, Николе Тесле, лекцию о — вальсе!
Моя доверительно сообщил Николе, что в школе танцев они заучивают не только старые вальсы типа «Утренние листки» и «На прекрасном голубом Дунае», но и свежие мелодии, а господин Синьорелли обещал, что скоро поступят ноты самой последней оперетты, сочиненной Иоганном Штраусом в этом году, — «Венская кровь». Моя хихикал, рассказывая, как он поспорил с Йованом Беличем по поводу того, носит ли Иоганн Штраус только усы или бакенбарды тоже, как император Франц-Иосиф. Моя пытался заставить незаинтересованного Николу подивиться вместе с ним тому странному факту, что король вальса, под дирижерской палочкой которого кружится вся Европа, не умеет, по его же собственному признанию, танцевать!
