Кетиль Бьёрнстад - Река

Я открываю калитку и вхожу. Думаю, что, наверное, еще слишком рано, она вряд ли уже вернулась с работы, ведь у нее по-прежнему есть гинекологический кабинет на Пилестредет, и она занимается тем, что так смущает меня, когда я об этом думаю. Я сделал выбор и надеюсь, что судьба будет ко мне благосклонна. Я нервничаю, стоя перед ее домом, и понимаю, что все это пустая затея. А может, и ненужное унижение.

Наконец я звоню.

Звук колокольчика

Я не знал, что память так хорошо хранит звуки. Меня охватывает состояние, которое я испытал однажды во вторник, когда с деревьев падали желтые листья и я пришел на Эльвефарет, чтобы первый раз услышать Элгара. Аня ждала меня. У меня было чувство, словно я вошел в храм. Она хотела познакомить меня с игрой Жаклин Дюпре. Все остальное я просто похитил, как обычный карманный воришка. Потому что она все время находилась в другом мире.

Звон колокольчика. Потом шаги. Дверь открывает Марианне Скууг. Значит, она весь день была дома. Наверное, до сих пор числится больной. Но чем она занималась? Когда она открыла дверь, я увидел женщину в ситцевом платье, не подкрашенную и не готовую к приему посетителей. Весь ее облик свидетельствует о том, что она никого не хочет видеть. Но вот она видит меня, понимает, кто я.

— Ты? — Это звучит как обвинение.

Я показываю на столб.

— Твое объявление.

Она недоверчиво смотрит на меня. Кожа бледная и сухая. Должно быть, она все еще больна. У нас разница в возрасте семнадцать лет.

— Я не имела в виду тебя, — говорит она, растерянно покачав головой.

— Хотя я жил тут по соседству, на Мелумвейен. Хотя занимаюсь музыкой. Хотя Аня и я…

— Именно поэтому, — быстро говорит она, но открывает дверь и пропускает меня в дом. Я вижу, как напряженно работает ее мысль. Она пытается понять, подхожу ли я на роль жильца. Не будет ли это ошибкой. Уже в прихожей она закуривает. Самокрутка. Пальцы у нее желтые. Раньше этого не было. Погрубевшие. Почти неживые. Гинеколог с пальцами заядлого курильщика. Я поражен, мне это непонятно. Она замечает мой взгляд.

— Я курю как заведенная, — словно извиняясь, говорит она. — Много лет я себя сдерживала. Курила сигареты с фильтром. «Аскот». Дамские сигареты. А с этого лета курю самокрутки. Закуришь?

— Нет, спасибо. Я еще не курю.

— Молодой и безупречный!

— Не говори так.

Мы проходим в гостиную. Все так, как я помню. На стенах большие абстрактные картины. Йенс Юханнессен и Гуннар С. Гундерсен. С двух сторон от большого окна, смотрящего на реку и на долину, по-прежнему, как два храма, стоят динамики AR. Эксклюзивные усилители McIntosh и большой плоский музыкальный центр Garrard занимают почти весь подоконник, как и несколько месяцев тому назад. На правильном расстоянии от них — два кресла «Барселона». Два небольших диванчика Ле Корбюзье и два кресла «Вассили». Все обтянуто черной кожей. Стеклянный журнальный столик и теперь выглядит очень дорогим. А там, напротив, как всегда с поднятой крышкой, — рояль «Стейнвей». Лучшая модель А. Марианне внимательно следит за мной, как когда-то следила Аня, словно она в ответе за каждый находящийся здесь предмет. Она ждет, чтобы я что-нибудь сказал.

— Как в журнале интерьеров, — с восхищением говорю я.

— Гостиная была гордостью Брура. Этот столик, например, от Сарринен.

— Я знаю. Аня специально обратила на него мое внимание.

Я смотрю на застекленный шкаф, где стоят пластинки. Смотрю на большое окно и на деревья за ним и вспоминаю, как Аня сказала мне с ребяческой гордостью, что это ее мир.

— Здесь все так, как было? — спрашивает она с некоторой неуверенностью, будто мебель в комнате боится, что к ней прикоснутся, или стоит для того, чтобы кого-то порадовать.

— Ты все оставила на своих местах, — говорю я. — Мне кажется, что Аня в любую минуту может спуститься сюда со второго этажа.

Марианне нравятся мои слова.

— Правда, ты тоже так думаешь? — Она довольна. — А вот Брур ушел навсегда.

— Ты оплакиваешь его?

Она с удивлением смотрит на меня:

— Конечно, я его оплакиваю.

Снова на кухне

Мы сидим на кухне напротив друг друга. Кофе эспрессо из маленькой стальной кофеварки. На меня смотрят зеленые глаза. Взгляд Ани, он никогда не был двусмысленным, всегда прямым. И как только мать и дочь могли быть так похожи друг на друга? — думаю я. Неужели это потому, что Марианне было восемнадцать, когда она родила Аню? У нее измученное лицо. Нездоровая бледность. Летнего загара как не бывало. Мне ее жалко. Видно, нелегко сейчас быть Марианне Скууг. Смерть прошлась по этому дому и унесла двоих. Еще не прошло и года с тех пор, как мы с Марианне сидели в «Бломе». Тогда мне было всего семнадцать, а ей уже тридцать пять. Между нами возникло что-то странное. Мы оба тревожились за Аню. Марианне рассказала мне интимные подробности своей жизни. И самое важное то, что она решила уйти от мужа. Почему-то мне следовало это узнать! Мне, которого она совсем не знала и с кем раньше никогда не разговаривала!

Я смотрю ей в глаза и понимаю, что она тоже вспомнила тот наш разговор. Будем ли мы и теперь такими же откровенными? Ей трудно найти правильный тон.

— Но разве ты не получил в наследство квартиру в районе Майорстюен? — нервно спрашивает она.

— Получил, но мой доход не позволяет мне ее содержать. Единственный выход — сдать ее и сократить расходы. Меньше тратить. Во всяком случае, некоторое время. Один день в неделю я работаю в нотном отделе музыкального магазина. Остальное время я серьезно занимаюсь. Думаю, Сельма Люнге предложит мне дебютировать в следующем году или еще через год. Когда я увидел на столбе твое объявление, я просто не поверил глазам. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

В ее глазах появляется пустота.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой? То есть жить в этом доме?

— Для меня это хороший дом, независимо от того, что в нем произошло.

— Потому что здесь жила Аня?

— Да.

— Мне приятно, что ты говоришь об Ане. — Марианне улыбается.

Я слушаю собственные слова и не совсем понимаю, куда они могут меня завести. Несколько минут тому назад меня вырвало у фонарного столба. А сейчас я сижу в этом доме, который перекроил меня, начертал во мне ледяной узор, и вдруг мне захотелось здесь жить.

— Я только не понимаю, почему ты решила взять жильца? — спрашиваю я.

— Со среды я начинаю работать с полной нагрузкой. Для меня это важно по многим причинам. Я понимаю, что, наверное, ты ничего не знаешь о Союзе врачей-социалистов?

— Почти ничего, — признаюсь я и пытаюсь вспомнить то, что Аня когда-то рассказывала мне о своей маме, но я тогда почти не слушал ее.

— Ауд Блеген Свиндланд? — спрашиваю я.

Марианне удивлена и смотрит на меня с уважением.

— Так ты слышал о ней? Она открыла кабинет, где женщинам помогают подобрать правильные противозачаточные средства или сделать аборт, а сейчас мы пытаемся открыть клинику и заняться сексуальным просвещением. Это требует много сил. И много времени. Но мне нужна работа, в которой есть смысл, и потому необходим человек, который будет следить за домом. К тому же у меня есть свободная комната, комната Ани. Думаешь, никто не согласится жить в этой комнате? И еще есть рояль. Говорят, он очень хороший. Это правда?

— Правда, он очень хороший. Стейнвей никогда не делал плохие рояли. А модель А лучшая из всех моделей, на которых мне приходилось играть. Рояль тугой. Хорошо настроенный. Как раз то, что мне нужно.

Она кивает, но мысли ее далеко отсюда.

— Я повесила эти объявления здесь на столбах, потому что еще не была уверена, что действительно хочу сдавать комнату. Поэтому я не дала объявления в газете.

— Ты еще не уверена, что хочешь, чтобы тут жил посторонний человек?

— Ты не посторонний, — говорит она.

— И это будет стоить пятьсот крон в месяц?

— Тебе кажется, что это дорого?

— Нет, — говорю я.

Анина комната

Марианне хочет показать мне комнату на втором этаже. Она могла бы сдавать комнату для гостей. В ней тоже никто не живет. Но ей хочется снова слышать шаги в Аниной комнате. Мне тяжело подниматься по лестнице вслед за Марианне Скууг и вспоминать, как я поднимался тут первый раз. Это было незадолго до Рождества, и я шел как лунатик, неся на руках потерявшую сознание Аню. И удивлялся, до чего она худая, хотя на ней тогда был толстый лиловый джемпер. Ее испугал вид крови. Она случайно порезалась кухонным ножом, ранка была пустячная, но этого оказалось достаточно. Я действовал быстро и отнес ее наверх, чтобы положить на кровать. Решил, что так будет лучше всего. Теперь я думаю, что, наверное, мне следовало отнести ее в гостиную и положить там на диван. Но мне хотелось чего-то более интимного. Хотелось попасть в ее комнату. Увидеть ее кровать. И она это поняла. Я помню, как она беззвучно спросила: «Хочешь меня?» И я, растерявшись, ответил: «Ты это не серьезно». Я и сегодня в этом уверен. Конечно, она так не думала. Но было уже поздно. Я не мог удержаться. Она была страшно худа и, конечно, не получила никакого удовольствия от нашей близости. Но с того дня мы как будто навсегда были связаны друг с другом.