Франсуаза Саган - Любите ли вы Брамса?
Она позвонила Симону. Она еще не знала, что скажет ему. Очевидно, что-нибудь вроде: «Не знаю, люблю ли Брамса, не думаю». Она не знала, пойдет ли на концерт. Это будет зависеть от того, что он ей скажет, от его интонации; она была в нерешительности, и нерешительность эта была ей приятна. Но Симон укатил завтракать за город, заедет только в пять часов переодеться. Она повесила трубку. Тем временем она уже решила пойти на концерт. Она твердила себе: «Вовсе не с Симоном я ищу встречи, а с музыкой; возможно, я буду ходить на дневные концерты каждое воскресенье, если там не очень противно; самое подходящее занятие для одинокой женщины». И в то же время она ужасно жалела, что сегодня воскресенье и нельзя тут же побежать в магазин, чтобы накупить побольше Моцарта, которого она любила, и несколько пластинок Брамса. Она боялась только одного, как бы Симон не вздумал держать ее за руку во время концерта; боялась тем сильнее, что предвидела это; а Поль, когда сбывались ее ожидания, всегда охватывала смутная тоска. И по этой причине тоже она любила Роже. Он никогда не оправдывал ее чаяний, всегда, так сказать, выпадал из обычной программы.
В шесть часов в зале «Плейель» ее подхватило течением толпы. Она чуть было не упустила Симона, он молча протянул ей билет, и они быстро поднялись по лестнице среди шумной суеты билетерш. Зал был большой, темный, из оркестра доносились нестройные звуки, словно это введение должно было помочь публике полнее оценить чудо музыкальной гармонии. Она повернулась к своему спутнику.
– Оказывается, я не знаю, люблю ли я Брамса.
– А я не знал, придете ли вы, – ответил Симон. – Уверяю вас, мне совершенно все равно, любите ли вы Брамса или нет.
– Ну, как было за городом?
Он с удивлением взглянул на нее.
– Я вам звонила, – призналась Поль, – я хотела вам сказать, что пойду.
– Я так боялся, что вы позвоните и откажетесь, что укатил за город, – сказал Симон.
– Хорошо за городом? Куда вы ездили?
С каким-то горьким удовольствием она представляла себе Уданский холм в закатном свете; она была не прочь послушать рассказ Симона. Если бы они с Роже остановились в Сетейле, они бы шли по этой самой дороге, под рыжими кронами деревьев.
– Я просто катался, – ответил Симон, – и на названия не смотрел. Уже начинают…
Раздались аплодисменты, дирижер поклонился публике, поднял свою палочку, и они опустились в кресла одновременно с двумя тысячами слушателей. Исполняли концерт, и Симону казалось, что он его узнает – немножко патетично, временами, пожалуй, чересчур патетично. Он чувствовал прикосновение локтя Поль, и при всяком взлете музыки его уносило тем же порывом. Зато, как только музыка начинала замирать, он осознавал окружающее, слышал покашливание соседей, замечал смешную лепку черепа какого-то господина, сидевшего от них через два ряда, а главное – сознавал свой гнев. За городом в ресторанчике около Удана он встретил Роже, Роже с какой-то девицей. Роже поднялся, поздоровался с Симоном, однако с девицей не познакомил.
– У меня такое впечатление, что мы с вами все время встречаемся, не правда ли?
Симон от неожиданности промолчал. Роже смотрел на него угрожающим взглядом, приказывая молчать об их встрече; правда, он не смотрел на него заговорщически, как бабник на бабника, и на том спасибо. Смотрел злым взглядом. Симон промолчал, он не боялся Роже: он боялся причинить горе Поль. Никогда с Поль не случится ничего дурного по его вине, он поклялся себе в этом; впервые в жизни ему захотелось заслонить кого-то от беды. Ему, которому женщины надоедали быстро, больше того, отпугивали своими признаниями, своими тайнами, настойчивым желанием навязать ему роль мужчины-покровителя, ему, Симону, привыкшему к быстрым разлукам, вдруг захотелось обернуться и ждать. Но чего ждать? Ждать, пока эта женщина поймет, что любит самого заурядного хама; но как раз такие-то вещи понимают медленнее всего на свете… Она, должно быть, грустит, должно быть, и так и этак обдумывает поведение Роже, возможно, она уже замечает первые трещинки. Скрипка, вознесясь над оркестром, отчаянно забилась в пронзительной ноте и затихла, канув в волну мелодии и увлекая за собой другие инструменты. Симон еле сдерживался, чтобы не повернуться, не обнять Поль, не поцеловать ее. Да, поцеловать… Он ясно представил себе, как наклоняется к ней, губы его касаются ее губ, она закидывает руки ему на шею. Он прикрыл глаза. Увидев выражение его лица, Поль решила, что он и в самом деле меломан. Но тут его дрожащая рука нашла ее руку, и она досадливо отстранилась.
После концерта он повел ее пить коктейль, другими словами, ей подали апельсиновый сок, а ему двойной джин. Она подумала, что опасения мадам Ван ден Беш, пожалуй, не так уж необоснованны. Симон с горящим взором, размахивая руками, говорил о музыке, но она слушала его рассеянно. А что, если Роже удастся пораньше выехать из Лилля и он поспеет к обеду? Тем более что на них уже оглядывались. И неудивительно: Симон чересчур красив или просто чересчур молод, а она уже нет, во всяком случае для того, чтобы быть его дамой.
– Вы меня не слушаете?
– Нет, слушаю, – сказала она. – Но пора идти. Мне должны позвонить, и потом, на нас все смотрят!
– Неужели вы к этому до сих пор не привыкли! – восторженно отозвался Симон. После музыки и джина он почувствовал себя окончательно влюбленным.
Она расхохоталась: временами он бывает даже трогательным.
– Попросите счет, Симон.
Он повиновался с такой неохотой, что она невольно посмотрела на него в упор, пожалуй, впервые за этот вечер.
А что, если он и в самом деле понемножку влюбляется в нее, а что, если эта невинная игра обернется против него самого? Она по-прежнему считала, что он пресыщен своими победами; но, может быть, он вовсе не столь тщеславен, а гораздо проще, чувствительнее. Странно, но именно его красота вредила ему в ее глазах. Она находила его слишком красивым. Слишком красивым, чтобы быть искренним.
Если все это так, то она сделала глупость, встретившись с ним; лучше уж было отказаться. Он подозвал гарсона и молча вертел в пальцах стакан. Он вдруг умолк. Она положила ладонь ему на руку.
– Не обижайтесь, Симон, я спешу, меня ждет Роже.
В тот вечер в «Режине» Симон спросил ее: «Любите ли вы Роже?» Что она тогда ответила? Она уже не могла вспомнить. Во всяком случае надо, чтобы Симон знал.
– Ах да, Роже… – произнес он. – Мужчина до мозга костей. Блеск, а не мужчина…
Поль не дала ему договорить.
– Я его люблю, – сказала она и почувствовала, что краснеет. Ей самой показалось, что она произнесла эту фразу слишком театральным тоном.
– А он?
– И он тоже.
– Ну конечно. Все к лучшему в этом лучшем из миров.
– Не играйте в скептицизм, – ласково посоветовала она. – Рано вам. Сейчас вам положено быть легковерным, быть…
Он вдруг схватил ее за плечи и с силой тряхнул:
– Не смейтесь надо мной, прекратите со мной так разговаривать…
«Нельзя все-таки забывать, что он мужчина, – подумала Поль, стараясь высвободиться. – Сейчас у него по-настоящему мужское лицо, лицо униженного мужчины. Ведь ему не пятнадцать, а двадцать пять!»
– Я смеюсь вовсе не над вами, а над вашим поведением, – мягко сказала она. – Вы играете…
Он разжал пальцы, вид у него был усталый.
– Верно, играю, – согласился он. – С вами играл молодого блестящего адвоката, играл воздыхателя, играл балованное дитя – словом, один бог знает что. Но когда я вас узнал, все мои роли – для вас. Разве, по-вашему, это не любовь?
– Что ж, неплохое определение любви, – улыбнулась она.
Разговор не клеился, оба смущенно замолчали.
– Я предпочел бы разыгрывать роль страстного любовника, – сказал он.
– Я же вам говорила, я люблю Роже.
– А я люблю мою маму, мою старую няньку, мою машину…
– При чем здесь это? – перебила она.
Ей захотелось встать и уйти. Этот слишком юный хищник, как он-то может разобраться в ее истории, в их истории; в этих пяти годах радостей и сомнений, тепла и мук? Никто не в силах разлучить ее с Роже. Такая волна нежности и признательности за эту уверенность затопила ее, что она невольно схватилась за край стола.
– Вы любите Роже, но вы одиноки, – сказал Симон. – Вы одиноки, в воскресный день обедаете одна, и, возможно даже, вы… вы часто спите одна. А я спал бы рядом, я держал бы вас в своих объятиях всю ночь и потихоньку целовал бы вас, пока вы спите. Я, я еще могу любить. А он уже не может. И вы сами это знаете…
– Вы не имеете права… – проговорила она подымаясь.
– Нет, имею право так говорить. Имею право влюбляться в вас, отнять вас у него, если только смогу.
Но Поль была уже далеко. Он поднялся, потом снова сел, охватив голову руками. «Она мне нужна, – думал он, – нужна… или я буду мучиться».
Глава 7
Уик-энд прошел очень мило. Эта Мэзи (жеманничая, она призналась, что зовут ее просто-напросто Марсель, имя, разумеется, малоподходящее для будущей кинозвезды) – эта Мэзи сдержала слово. Улегшись в постель, она так и не вставала в противоположность некоторым другим партнершам Роже, для которых существовали определенные часы завтрака, обеда, коктейля, чая и т. д., дававшие столько оказий для смены туалетов. Два дня они не выходили из номера, вышли только раз, и он, конечно, сразу же наткнулся на того красавчика, сына дражайшей Терезы. Трудно было предположить, что мальчишка встретится с Поль, но Роже все же испытывал смутную тревогу. Поездка в Лилль была слишком грубой выдумкой, хотя он вовсе не считал, что оскорбляет Поль своей изменой и даже своей ложью. Но измены его не должны закрепляться ни во времени, ни в пространстве. «Я в воскресенье завтракал в Удане и видел вашего друга, с которым мы встретились тогда вечером в ресторане». Он представлял себе, как примет Поль эту весть; она промолчит, только, возможно, на минуту отведет глаза. Страдающая Поль… Этот образ давно уже потерял свою новизну для Роже, он столько раз гнал его прочь, что ему было стыдно; и было стыдно радости, вспыхнувшей при мысли, что, доставив Мэзи-Марсель по месту назначения, он немедленно отправится к Поль. Но Поль никогда ничего не узнает. Она, должно быть, хорошо отдохнула без него эти два дня, они ведь действительно слишком часто выезжают по вечерам. Играла в бридж у своих друзей, прибирала квартиру, читала новую книжку… Он вдруг удивился, почему это он так настойчиво старается заполнить до краев долгий воскресный день Поль.
