Эрик-Эмманюэль Шмитт - Борец сумо, который никак не мог потолстеть
— Мастер, что это звенит?
— Видишь этот хрустальный бокал? Теперь слушай.
Он провел пальцем по краю бокала, раздался чистый холодный звук, режущий как сверкающее лезвие.
— Здорово!
— Попробуй сам.
Я попытался повторить движение Сёминцу, но в моих руках хрусталь издал глуховатый бедный звук.
— То, как ты держишь бокал, мешает извлечь ноту: твои пальцы разрушают резонанс, подушечки пальцев поглощают звук. Нужно держать бокал и в то же время не касаться его. Одновременно быть и отсутствовать. То же самое на турнире. Ты должен быть там и не там. Быть собой и другим. Тебе нужно вознестись над собой и противником, чтобы охватить ситуацию и интуитивно найти нужное решение. Вспомни Асёрю.
— А как этого достичь?
— Через медитацию. Внутри тебя должна быть пустота.
— Досадно: прежде во мне не было толстяка, теперь он появился, а пустоты больше нет!
— Пустое! Чепуха! Сотрясение воздуха! Я прекрасно обхожусь без этого.
— Вот как? Прекрасно обходишься?
— Тебе следует постичь дзен-буддизм.
— Синтоизм кажется мне более подходящим учением, к тому же борцы сумо практикуют синтоизм с давних пор.
— Джун, я уважаю эту религию. Только я, Сёминцу, постиг дзен прежде, чем сумо. Так что я могу передать тебе лишь дзен.
— Как бы там ни было, это не имеет значения, потому что синтоизм, тибетский буддизм, дзен-буддизм — это все вздор, ерунда на постном масле. Что одно, что другое. Странно, что вы столько времени уделяете древним предрассудкам.
— Ты серьезно, Джун?
— Жить можно и без религии.
— Без религии — можно, но без духовности — нет.
— Чепуха! Пустое! Сотрясение воздуха! Я прекрасно обхожусь без этого.
— Вот как? Прекрасно обходишься?
Он попал в точку: тревога моя усиливалась, и я понимал это.
— В смысле… я… мне кажется… в общем… я ведь…
— Джун, когда молчание куда лучше, чем все, что ты можешь сказать, стоит помолчать.
Через неделю, когда прошло ощущение стыда за мой идиотский ответ, я вновь подошел к Сёминцу:
— Вы могли бы помочь мне научиться управлять мыслями и телом?
— Сядь на пол напротив меня, подай таз вперед, выпрями позвоночник и сосредоточься на внутренней вертикали.
— Есть.
— Не втягивай живот, не напрягайся, дыши свободно.
— Есть.
— Пусть мысли выходят вместе с дыханием, приходят и уходят.
— Они беспорядочно толпятся, у меня какие-то завихрения в мозгу.
— Управляй течением.
Через неделю, когда мне удалось настроить мысли на спокойный лад, он поставил новую задачу:
— Теперь постарайся не думать ни о чем.
— Ни о чем?
— Ни о чем.
— Будто я покойник?
— Нет, будто ты цветок или весенняя птица. Теперь это не твое личное сознание, а иное — сознание мира, думай как дерево, у которого распускаются листья, как падающий дождь.
Я старался целых две недели. Тщетно. Мои мысли оставались моими мыслями, мое сознание барахталось в моем сознании, а не где-то еще.
— Невозможно. Ничего не выходит. Мастер, что же делать?
— Пойдем в сад.
— Будем вскапывать землю?
— Нет, мы пойдем в сад дзен.
Войдя в сад дзен, я попятился. В десятиметровом прямоугольнике, окруженном скамьями из посеревших досок, среди прочесанного гравия и песка, выровненного граблями, лежали замшелые камни. Идиотизм! Мало того, что этот каменный сад был безжизненным, я к тому же не мог взять в толк, как работа для ленивого садовника может улучшить мою собственную жизнь или избавить меня от решения моих проблем.
— Садись и наблюдай.
Из почтения к Сёминцу я был обязан сделать некоторое усилие, я присел с краю этого абсурдного пространства. Сжав зубы и наморщив лоб, я подпер голову руками и, чтобы не гневать учителя, изобразил сосредоточенность.
Из скуки или же чтобы развеять ее, мысли мои перескакивали с одного на другое. Я думал об Асёрю, о матери. Вдруг я утратил равновесие, потому что сознание мое перетекло в сознание моего отца, я пережил его последние мгновения на балконе, перед прыжком… Мне показалось, что я падаю вместе с ним.
Я встревоженно огляделся, чтобы удостовериться, что не вскрикнул и не привлек внимания сидевших по периметру прямоугольника; никто из них не заметил моего смятения, и я успокоился.
Чтобы вернуть прежнее состояние, я сосредоточил внимание на следах, оставленных на песке граблями. Я равнодушно проследил изгибы.
И тут это свершилось. Сначала я решил, что мне дурно.
Я по-прежнему сидел, но у меня возникло странное ощущение. Все перевернулось. Во мне. И вокруг меня. Я уже не понимал, несет меня волной или же я сам стал волной. Подступало нечто странное, огромное, громоподобное. Потом возникла какая-то сила, наполнила меня, подняла вверх. Я ощутил мягкий взрыв, не болезненный. Напротив, мое тело вспыхнуло наслаждением, вырвалось из кожи, плоть моя множеством кусков разнеслась над садом. Сам сад изменился в размерах, обычный камень превратился в гору, гравий — в озера, а песок — в море облаков. Видимый сад уступил место незримому, излучавшему благодатную энергию.
В одно мгновение я пробудился от владевшего мной кошмара, я вспомнил забытую реальность, то, из чего мы состоим. Я был уже не Джун, а космос, замкнутый, неподвижный и меж тем пребывающий в движении.
Мне показалось, что я стал пустотой между предметами, пустотой между людьми, между утратившими значение словами, пустотой между потухшими мыслями и образами. Я покинул собственное тело, превратился в пустоту надо мной, пустоту, которая и есть истинный центр мира.
— Ты медитируешь вот уже три часа.
Внезапно донесшийся голос Сёминцу заставил меня вернуться в тело Джуна.
— Как? Три часа? Я… я… не заметил, как прошло время, я…
— Не нужно объяснять, я понимаю. Уже гораздо лучше. У тебя получилось. Я доволен тобой.
По возвращении на пороге школы я пережил новое ослепительное ощущение. Я заново увидел Рейко, точнее, прелестную девушку, ничего общего с той девочкой-подростком, которой я дал отпор полтора года назад, я узнал ее лишь потому, что она ждала в машине Асёрю, своего брата.
Споткнувшись, я застыл перед ней с разинутым ртом, не в состоянии ни сдвинуться с места, ни вымолвить слово, ошеломленный, изумленный, восхищенный.
Мой остолбенелый вид нисколько не разозлил ее. Она покраснела, опустила глаза, захлопала ресницами, отвернула припудренное личико. У нее был такой прелестный затылок, что я чуть сознания не лишился.
С этого дня меня точно подменили: с одной стороны, я медитировал и не думал ни о чем, с другой — я грезил о Рейко и думал лишь о ней.
Я делал спортивные успехи. Медитация улучшала мою способность концентрации. Благодаря этому я перестал быть жертвой собственных эмоций: конечно, я их испытывал, но тотчас отстранялся от них; так, поднимаясь на ринг, я не позволял страху уменьшить мои и без того скромные возможности. Мне удавалось сохранить сосредоточенность, несмотря на пренебрежение, которое выказывал мне противник перед схваткой. Отныне я лидировал в поединке, применял захваты, изматывал соперника, превращал его в собственный придаток.
Затем я включал сатори, интуицию, этот способ освободиться от собственного эго, подкрепляя его отточенной техникой. Когда судья с помощью веера дает сигнал к началу поединка, времени на размышления нет, точнее, его нет у сознания, стало быть, должно мыслить тело. В те несколько секунд, когда зрители затаив дыхание ждут исхода поединка, ты должен обрушить свой гнев на противника, разгадать его тактику, уловить слабые моменты, сделать верный захват, приводящий к победе.
За пределами сумо моим наваждением была Рейко, стройная, гибкая, с блестящими, как гагат, глазами, эбеновой челкой, певучей линией шеи. Через несколько недель я не удержался и подскочил к ней, когда она дожидалась брата.
— Рейко, знаешь, ты прекраснее всего, что мне доводилось видеть на свете.
Она заморгала и опустила глаза:
— А ты что, много путешествовал?
— Я много месяцев продавал дурацкие пластиковые прибамбасы на токийском перекрестке, передо мной прошли миллионы женщин. Но ни одна из них не сравнится с тобой. Может, я чересчур категоричен, но я на собственном опыте убедился: ты самая очаровательная девушка во всей Японии.
— Но Япония — это еще не весь мир…
— Я уверен в том, что говорю. Мне бы хотелось объехать вокруг света, чтобы сравнить тебя со всеми обитательницами земли, но я заранее убежден, что ты лучше.
— Похоже на объяснение в любви.
— Можно, я как-нибудь приглашу тебя в кино, а потом поужинаем?
Она улыбнулась:
— По-твоему, почему самая прекрасная девушка на свете должна принять приглашение такого парня, как ты?
— Потому что, может, я — чума, проказа, скверный борец, псевдотолстяк или псевдодохляк, но зато я твой самый искренний и горячий поклонник, твой фанат номер один. Проси что хочешь, я на все готов!
