Хаджарбиби Сиддикова - Танцовщица из Хивы, или История простодушной
Когда я училась в педучилище, нас тоже на хлопок посылали. Куратор очень сердилась, если мы ежедневную норму не выполняли. Как было выполнить, если хлопок совсем легкий, почти невесомый, а собрать требовалось в день каждому человеку восемьдесят — сто килограммов! У кураторши был тонкий длинный прут. По вечерам она собирала нас всех в комнате и кричала:
— Протяните руки перед собой!
Когда мы протягивали руки, она начинала бить прутом по пальцам тех, кто не выполнял ежедневную норму. А мне неинтересно было этот план выполнять и перевыполнять. Вот и попадало мне часто по пальцам. Боль, между прочим, сильная была.
Может, и были эти «передовики соцсоревнования» на самом деле. Но я думаю, что много было и приписок. В брежневские времена в Узбекистане был свой план — пять миллионов тонн! Попробуй выполни!
За сбор хлопка платили копейки или вообще ничего не платили. Наш труд совсем не ценился. Но план всегда требовали. Если бригада, колхоз или район отставали, тогда их заставляли и ночью работать. На деревянные палки наматывали тряпки, мочили их в керосине и ходили по полю, чтобы люди в темноте могли работать. И никто не смел возразить. Все молча работали. Как при крепостном праве!
Если кто-нибудь не появлялся на поле без очень серьезной причины, то приходил милиционер и заставлял идти.
Иногда до начала декабря задерживали нас на хлопке. Поля уже пустые, а уйти нам не разрешали, пока «сверху» приказ не поступит.
А потом я узнала, что уже в России на больших складах этот хлопок гнил. Наш адский труд пропадал. Тогда кому это было нужно? Чтобы начальники Узбекистана могли отрапортовать начальникам в Москве, так, что ли?
Вот какие порядки были.
Правда, после сбора хлопка делали для народа большие праздники, назывались они пахта-байрам. В Хиве был стадион. Там устраивали сцену, приглашали разных артистов, даже бывали бои баранов и петушиные бои, лошадиные бега. Вся республика праздновала.
* * *
Вот начались у меня последние госэкзамены, последние дни учебы в училище.
Однажды шла я в училище, по тротуару навстречу, смотрю, идет группа молодых людей. (Не волнуйтесь, больше изнасилований не будет! Все эти кошмары остались в моих воспоминаниях.) Ну ладно, дальше буду рассказывать.
Вот эти люди остановили меня и спрашивают:
— Девушка, не скажете ли нам, где находится базар?
Я им показала указательным пальцем, ответить не смогла. Потому что русский язык только теоретически знала, совсем элементарные слова по школе. Никогда в жизни не приходилось русским пользоваться. Потому что там, где я жила, кругом была большая деревня! Да и с кем говорить по-русски, если у нас не было русских?
И вот меня дальше спрашивают:
— Где находится горисполком?
Я их отвела туда. Оказывается, это были студенты из Ленинграда. Они приехали в Хиву, чтобы написать дипломную работу об узбекских обычаях и обрядах.
У них была преподавательница, их куратор, грузинка Генрико Сергеевна Хараташвили. Прекрасная, образованная, культурная и очень простая женщина. Она сказала, что им ночевать негде: из-за того, что у нас город-музей, почти всегда в гостиницах мест нету.
Хотела я их к себе домой забрать. Но я жила в таком ужасном старом доме, там даже пола и потолка нормального не было. Да я уже об этом рассказывала. Я стеснялась, что в таком ужасном доме живу. Конечно, папа не успевал. Пока мы были маленькими, он на всех один работал. Когда повзрослели, брат и я поступили на учебу. Так отец и не смог построить новый дом.
Тогда я решила забрать их в наше общежитие. Генрико Сергеевну отвела к директору. Директор сразу уделила им внимание, комнаты дала, чтобы они могли отдохнуть и переночевать. Я с ними поближе познакомилась. Мы договорились утром встретиться, чтобы я им могла показать все достопримечательные места Хивы. Утром рано пришла, и мы с ними отправились пешком по музеям, везде побывали.
В то время у нас проводились курсовые вечера. Каждую субботу и воскресенье студенты ездили по районам друг к другу в гости. И вот одна студентка пригласила нас — моих гостей и своих однокурсников — вместе на вечер. Она жила в сорока километрах от Хивы.
Я их, то есть русских студентов, возила на свою тридцатирублевую стипендию. Мне на них деньги тратить не жалко было. Мы на вечеринке время провели очень весело, никто не спал. Только под утро от усталости уснули. Обратно все вернулись довольные и радостные.
Генрико Сергеевна тоже была довольна нашим гостеприимством. Ей очень понравилось, что ее студенты повеселились, отдохнули от души!
Через неделю они уехали в другой город. Конечно, я их проводила на железнодорожный вокзал. До прибытия поезда мы пели песни, они мне адреса свои оставили. Эти ребята учились в Ленинградском государственном университете, изучали афганский и арабский языки — будущие востоковеды. Из них двое были из Германии — Лутц (это уменьшительное от Людвига) и Тибор. Из Ленинграда Гия (а это уменьшительное от Георгия!), из Гатчины Виктор, из Казахстана Зарина, из Горького Светлана. Из Калининграда был Олег. Они пригласили меня в гости в Ленинград. Вот это приглашение прибавило мне сил и дало веру в то, что я обязательно уеду отсюда.
Когда они уехали, я себя в руки взяла: отсюда надо выбираться, только поскорее. Я ведь все время об этом раньше мечтала. Вот только не знала куда. А теперь я поняла, куда надо ехать!
Помню, когда они со мной разговаривали, я была совсем как глухонемая. Понимала их кое-как, но отвечать почти не могла. По-русски почти не говорила. Только кивала головой, и все. Но мы и так друг друга хорошо понимали.
После окончания педучилища, получив диплом, я сразу помчалась домой. Пришла и говорю маме:
— Я уеду в Ленинград, в этой дыре больше не останусь, здесь, кроме сплетен, ничего нету! С меня хватит!
Мама испугалась:
— Не делай глупости, и так с тобой досталось нам. Доченька, не уезжай, вот уже диплом получила, работай с отцом в школе, хорошо?
Все было бесполезно. Она говорила, пыталась убедить меня, а я больше не хотела ее слушать. У меня в голове была только одна мысль — как убежать? Нужно было выбрать время, чтобы дома отца и брата не было. Только об этом я и думала.
И вот как-то встала рано утром, смотрю, отец ушел в школу, а старший брат на работу (он после училища устроился на работу в городской дом культуры методистом. И еще он в свободное время на свадьбах на аккордеоне играл. На этот аккордеон отец накопил деньги).
Дома, кроме мамы и меня, никого не было. Вот теперь самое лучшее время, чтобы убежать! Позавтракала и начала собирать летние вещи. Достала «столетний» отцовский старый чемодан. А деньги? Без денег далеко не убежишь. Одно место было в доме, где хранились деньги, — отцовский сундук.
Сундук я открыла и оттуда ровно пятьсот рублей «ленинских» денег взяла. Помню, как от страха сердце дрожало. Все-таки пятьсот рублей немалая сумма была для бедного человека. Это четыре отцовских ежемесячных зарплаты.
На дорогу шесть штук лепешек взяла, которые в пути до Москвы уже как камень стали, и кушать их было невозможно. Если папа оказался бы дома, я так и не смогла бы открыть сундук и не забрала бы пятьсот рублей. Наверно, тогда осталась бы дома.
Помню, мама плакала и говорила:
— Что я скажу отцу? А людям?
Я ничего не ответила на это, торопилась уйти, пока дома отца и брата не было.
Приехала автобусом в город Ургенч — в двадцати пяти километрах от нашего города, — к железнодорожному вокзалу. Вот-вот прибудет поезд, а на Москву никаких билетов нет. Да, билеты на Москву в летнее время всегда в дефиците были. Дыни, арбузы, помидоры, огурцы, зелень — сами понимаете, все едут в Москву продавать фрукты и овощи.
Когда поезд прибыл на станцию, договорилась с проводником за семьдесят рублей, а билет-то до Москвы в кассе двадцать два рубля стоил! Но их уже не было в билетных кассах.
Через три дня оказалась в Москве. Стою в очереди в кассу на Ленинградском вокзале. Ужасно устала от поездки. Все-таки первый раз еду далеко одна. Чтобы сказать кассиру два слова: «Мне Ленинград», — готовилась полчаса. Вот подошла моя очередь, а я растерялась. Кассир говорит:
— Вам куда? Говорите.
Молчу. Она торопит:
— Давайте быстрее говорите, вам куда, какое направление?
— Мне Ленинград, — говорю.
Она:
— Билеты до Финляндского вокзала есть, возьмете?
— Мне Финляндию не надо! — испугалась я.
— До Финляндского вокзала, говорю же вам!
— Мне Финляндию не надо! Мне Ленинград! — повторяла, как попугай. — Мне Ленинград, мне Ленинград! — уже почти плакала.
А кассир:
— Отойдите от кассы, не мешайте!
Я психанула и отошла и все думаю, думаю и сама себя спрашиваю: «Почему „Финляндия“ говорит?»
