Легс Макнил - Прошу, убей меня.
Дэнни Филдс: Я не раз говорил Лу и Джону: «Знаете, ребята, вы слишком хороши для этой фигни. Почему бы вам не собрать отдельную группу?» Я считал, что визуальный ряд «Взрывной пластиковой неизбежности» тупой и пошлый, считал танцы с хлыстами тупыми и пошлыми, и еще считал диапроекцию Барбары Рубин тупой и пошлой. «Взрывная пластиковая неизбежность» была каким-то детским садом, она и рядом не стояла с мощью музыки. Вот музыка — это было серьезно. Если бы свет был таким же гениальным, как и звук, тогда да, но он не был — как думаете, фигуры из дырочек и фильмы, а?
Так что я предпочел бы видеть The Velvet Underground как отдельную группу, но, похоже, они чувствовали себя увереннее под крылышком Энди. Конечно, рядом с ним у них было больше разных возможностей. Так что когда я сказал Лу и Джону, что они лучше «Взрывной пластиковой неизбежности», они ответили: «Но Энди к нам так добр. Как же мы от него уйдем?»
Джон Кейл: Уорхол был хорошим катализатором. С кем бы он ни работал, тот получал мощнейший творческий импульс. Поэтому вышло совсем не здорово, когда Энди начал терять интерес к нашему проекту. Мы ездили с концертами по всей стране, а Энди уже думал о чем-то другом. Настроение в группе было то еще. Представьте себе зоопарк из семнадцати человек, светоустановок и прочей ерунды. Если не хватает денег, перевозить его с места на место — занятие для сумасшедшего. А деньги мы зарабатывали только потому, что Энди был с нами.
Пол Морисси: Еще до выхода альбома «The Velvet Underground and Niko» Лу, можно сказать, распустил состав и заявил, что собирается расторгнуть контракт. Он был недоволен уровнем менеджеров. Уровень менеджеров, каково? Они так и лабали бы в Квинсе, и никто бы о них никогда не узнал, если бы не я.
Лу Рид: Уорхол был в ярости. Сроду не видел злого Энди — до того дня. Он рвал и метал. Он покраснел, как помидор, и обозвал меня крысой. Я сделал худшее из того, что он мог себе представить. Заставил его подняться с насиженного места.
Пол Морисси: Рядом с Лу Энди становилось не по себе. Энди становилось не по себе рядом с каждым — но в миллиард раз хуже ему становилось рядом с Лу, в котором он видел двуличного, лицемерного, продажного типа. Так что когда Лу говорит о разборках между ним и Энди, это скорее плод его фантазии.
Энди говорил: «Ой, сюда идет этот Лу, избавься от него. Скажи, что меня нет». Энди просто не хотел иметь дела с такими людьми. Не могу осудить его. Всю дорогу от имени Энди работал с Лу именно я, а у него вечно были какие-то свои планы.
Джон Кейл: Лу стал творить что-то странное. Привел этого редкостного змея, Стива Сесника, и сделал его нашим менеджером. Интрига завертелась. Лу называл нас своей командой, а Сесник пытался убедить его работать в одиночку. Может быть, это наркотики говорили устами Лу. В таком случае несли они полную ересь.
Рони Катрон: Помню, как распалась «Взрывная пластиковая неизбежность». Мы выступали в зале «Сцена». В те дни мало кто танцевал, так что если ты танцевал на сцене, народ смотрел на тебя, как на диковинку. Типа «Вау, круто!» Но когда ВПН дала штук пятьдесят-сто концертов, народ поймал фишку.
Сцена там была очень низкой, и вдруг, словно ниоткуда появилось человек пять-десять и присоединились к нам. Мы с Мэри стояли и смотрели друг на друга. «Ну что, приплыли?»
Если честно, я испытал облегчение. У меня была девушка, я больше не мог оставаться фанатом из группы поддержки. Я привык носить восемь колец и кнут, обвитый вокруг пояса. И, значит, я ушел за кулисы, снял одно за другим все кольца и повыбрасывал в окно, развязал кнут и отправил его туда же. Повернулся к своей девушке и сказал: «Я люблю тебя. Я завязываю». Наверно, она сказала про себя, мол, боже, наконец-то не надо его ни с кем делить. Теперь можно пойти домой и ширнуться наедине.
Эд Сандерс: Уйти в маргиналы — это всегда риск. Я хочу сказать, это все равно что увлечься сатанизмом, или экспериментировать со специфическими стилями жизни, или наркотиками, которые тебя раскрепощают. Не сказал бы, что я добродетельный человек, но когда ты выпускаешь некоторых джиннов, они могут овладеть тобой. Так что надо быть начеку.
Проблема хиппи состояла в том, что начался разлад внутри самой контркультуры. Возникло два лагеря — те, у кого были прикрыты тылы, и те, кто вынужден был жить своим умом. Один пример — негры очень обижались на хиппи за Лето Любви 1967 года. Они чувствовали, что хиппи рисуют цветные узоры в своих блокнотах, жгут благовония, едят кислоту, но при этом в любой момент могут вернуться к нормальной жизни.
Они могут вернуться домой. Могут позвонить мамочке: «Приезжай, забери меня отсюда!» Тогда как у тех, кто вырос в районе Коламбия-стрит и кто тусуется на углу Томпкинс-сквер парк, никакого выхода нет. Этим ребятам некуда идти. Нельзя уехать домой, нельзя вернуться в Коннектикут. Их не ждут в школе-интернате в Балтиморе. Они в ловушке.
Так что появился новый вид, так сказать, люмпен-хиппи, родом из трудного детства, убежавших от родителей, которые их ненавидели, от родителей, которые выбросили их на улицу. Может, они росли в религиозных семьях. И предки звали их потаскухами, или заявляли: «Ты сделала аборт, исчезни из нашей жизни». И эти дети превратились в уличных бойцов. Панковский типаж.
Лу Рид: Не всегда стоит оказываться в центре внимания. Я хочу сказать, Энди не надо было носить эти черные очки и кожаный жилет, две вещи, которые приковывали к нему взгляды. Ежу ясно, если в таком виде появиться на улице, ты привлечешь кучу самого разного люда — иногда доброжелательного, иногда не очень.
Пол Морисси: Энди Уорхол делал подачки Валери Соланас, потому что был хорошим парнем. А потом он сказал: «Почему бы тебе не отработать их, Валери? Ты можешь сыграть в фильме». И вот так вместо того, чтобы дать ей двадцать пять долларов — просто чтобы она отвязалась, он попытался ее перевоспитать. Это было в его обычае — делать людей полезными. Так что он сказал: «Давай, смотри в камеру и скажи что-нибудь, потом мы дадим тебе двадцать пять долларов, получится, что ты их заработала». «A Man» был готов за одну ночь. Весь фильм сделали за два или три часа, а Валери появлялась в одной сцене на пять-десять минут.
Ультра Вайолет: Валери Соланас пугала меня и одновременно привлекала. Я считала ее выдающимся человеком. Если знаешь ее манифест, ЧМО — «Человечество мужчин отвергает» — он, конечно, безумный, но яркий и веселый. Меня сложно назвать убежденной феминисткой, но когда я его читала, я ощущала в нем рациональное зерно. Ведь правда, мужчины контролируют мир со времен Адама и Евы, и пришло время с этим покончить.
Пол Морисси: Я трижды пытался развязаться с Валери Соланас. А потом однажды она пришла к Энди и, когда никто не видел, просто достала пистолет и стала стрелять. Тупая идиотина. Она хотела пристрелить кого-то другого, но того не было дома, и она решила пристрелить Энди. Ты можешь ее понять? Анализу это не поддается. Никаких тебе глубинных мотивов. Энди вообще был ни при чем.
Билли Нейм: Я сидел в темной комнате и услышал выстрелы. Точнее, я услышал какой-то непонятный звук, но я над чем-то работал. Я знал, что где-то поблизости Фред Хьюз и Пол, и решил, что они со всем разберутся. Так что я решил сначала закончить, а потом уже сходить посмотреть, что же там упало.
Когда я открыл дверь и вошел в переднюю комнату Фабрики, там на полу лежал Энди в луже крови. Я сразу опустился рядом на колени, посмотреть, что я могу сделать. Просунул руку под него и заплакал. Это было по-настоящему глупо — Энди сказал мне: «Не… не… не смеши меня. И так больно». Тут приехал врач «скорой помощи», и я обращал мало внимания на окружающих…
Джерард Маланга: Дело было плохо. Он чуть не умер. Пульс был таким слабым, что ему засчитали клиническую смерть. Там было минимум две, а то и три пули. Он остался без селезенки. И еще потерял часть то ли легкого, то ли печени. И еще год носил корсет, чтобы удерживать кишки в правильном положении.
Лу Рид: Я боялся звонить Уорхолу, а когда наконец собрался с духом, он спросил: «Почему ты не пришел?»
Рони Катрон: После этих выстрелов у Энди не на шутку разыгралась паранойя. Особенно в отношении Фабрики. Похоже, он думал, что где-то в процессе его увело куда-то не туда и что не стоило окружать себя людьми, больными на всю голову. Так родилась обновленная Фабрика, галстучно-костюмная.
После того, как в него стреляли, Энди сильно изменился. Знаешь, он здоровался со мной, говорил со мной, но при этом явно сидел на измене. Он боялся того, что несет с собой чужое безумие — например, шести пуль в грудь.
