Су Тун - Последний император
— Ночной горшок разбился, и бедствия скоро обрушатся на царство Се, — провозгласил я, подражая безумному старику Сунь Синю. — Я видел маленьких белых демонов, и бедствия скоро обрушатся на царство Се!
Чтобы маленькие белые демоны больше не одолевали меня, я в нарушение всякого этикета уложил вместе с собой двух служанок, по одной с каждой стороны, а еще двое в ногах наигрывали на цине[15] и негромко напевали. Как только маленькие белые демоны куда-то скрылись, дождь во дворе тут же перестал, и о нем напоминали лишь еле слышные звуки капель, бессильно падавших с карниза на листья, бананов. От лежавших рядом девушек приятно пахло пудрой, а из окна в то же время доносилась вонь гниющей растительности и дохлых насекомых — неизменные запахи царства Се. И это была лишь одна ночь в первые годы после того, как я стал государем.
Первое семяизвержение случилось у меня ночью, когда я увидел очередной странный сон. Мне приснилась Дайнян из Холодного дворца. Она сидела посреди клумбы с хризантемами и пела прелестную песню, подыгрывая себе на пипа. Пальцы у нее вдруг отвалились и опали на землю, как десять цветочных лепестков. Вытянув беспалые руки, она засеменила ко мне на крохотных забинтованных ножках, и при каждом шаге закинутая за спину пипа мягко шлепала ее по полуобнаженным, белым как снег ягодицам. Лицо ее лучилось ласковой чувственной улыбкой, обольстительной и распутной. «Не смей так улыбаться, Дайнян», — крикнул я. Однако улыбка стала еще более чарующей, такой, что даже дыхание перехватило. Я снова крикнул: «Дайнян, не смей приближаться ко мне!» Но она все же как-то дотянулась до меня и своим похожим на лепешку обрубком, из которого капала кровь, сластолюбиво, но нежно стала касаться низа моего священного тела, словно перебирая пальцами струны пипа. Я услышал бесподобную музыку небесных сфер, и все тело охватила дрожь. До сих пор помню, как с моих губ сорвался стон неописуемого ужаса и радости.
Наутро я сменил влажное нижнее белье и, увидев пятна, спросил у девушек-служанок, спавших у моей кровати, что это. Они лишь уставились на мое белье и захихикали.
Служанка постарше взяла его у меня со словами: «Поздравляю, государь, это ваши сыновья и внуки». Она повернулась и, водрузив мое белье на большое бронзовое блюдо, поспешила прочь. «Погоди, погоди! — крикнул я ей вслед. — Не стирай пока, я еще не рассмотрел как следует». Она остановилась: «Я должна доложить госпоже Хуанфу. У меня такие инструкции».
«Ну просто черт знает что! Обо всем надо докладывать госпоже Хуанфу», — сокрушался я, глядя, как служанки вносят таз с горячей водой, насыщенной ароматными травами, и предлагают обмыть мое тело. Развалясь на кровати и не желая пошевелиться, я пытался понять, к чему этот сон, и почему мне привиделась Дайнян. Но так и не понял, а раз не понял, то перестал и думать об этом. По смущенным, но счастливым лицам девушек можно было судить, что случилось что-то хорошее. Может, у госпожи Хуанфу их ждет награда. Эти низкорожденные женщины так радовались, а вот я никакой радости не испытывал.
Радоваться, как оказалось, было нечему. Моих восьмерых служанок госпожа Хуанфу заменила на восемь евнухов, обязанных прислуживать мне в повседневной жизни. Голосом, не терпящим возражений, она заявила: «Эти служанки больше не останутся у тебя в Цинсютан — Зале Чистоты и Совершенства. На протяжении всей истории царства Се, — продолжала она, — как только государь становился мужчиной, ему прислуживали евнухи, а не служанки. Так уж заведено во дворце». Так она мне сказала, и я понял, что возражать бессмысленно. Прощание с девушками в Зале Чистоты и Совершенства получилось слезное, и в душе я сильно переживал, глядя, как они убиваются, словно плакальщицы, потому что не мог придумать, как их отблагодарить, «Государь, — обратилась ко мне одна из них, — вряд ли доведется увидеть вас снова, не окажете ли милость и не позволите дотронуться до вас?» Я кивнул: «Можешь дотронуться, только вот где?» Какой-то момент она колебалась, а потом сказала: «Можно я дотронусь до пальцев ваших ног? Тогда я всю жизнь буду под сенью вашего благополучия». Я тут же скинул туфли и чулки и задрал ноги. Опустившись на одно колено, она дотронулась до моих пальцев, и ее глаза наполнились горячими слезами. Семь остальных девушек выстроились за ней, чтобы проделать то же самое. Этот единственный в своем роде ритуал занял довольно много времени, потому что повторялся неоднократно, а одна из девушек даже потихоньку наклонилась и поцеловала мне подъем ноги. Это было щекотно, и я захихикал: «Не боишься, что у меня ноги грязные?» — «У вас, государь, ноги не могут быть грязными, — всхлипнула она. — Ваши ноги гораздо чище, чем рот недостойной рабыни».
Восемь евнухов, появившихся в Зале Чистоты и Совершенства, тщательно отбирала вдовствующая императрица, госпожа Мэн. Большинство отобранных ею мальчиков отличались правильными чертами лица и почти все происходили из ее родного уезда Цайши, Я уже говорил, какое отвращение у меня с малолетства вызывали евнухи. Поэтому, когда они все же появились, я принял их хмуро и холодно.
Со временем я стал позволять им играть перед залом в разные игры. В том числе и в «классы». Мне хотелось посмотреть, кто из них играет лучше остальных. Как я и ожидал, через некоторое время они переставали играть, и мне было смешно смотреть, как одни тяжело дышат, а другие обливаются потом. Все, кроме одного — по годам он выглядел младше всех — игравшего с наслаждением и выполнявшего при этом множество трюков, каких я раньше и не видывал. Я обратил внимание на его тонкие черты лица, совсем как у прелестной девушки, и на то, как грациозно и ловко он прыгает в простонародной манере, о которой я и понятия не имел. Потом я велел ему подойти.
— Как тебя зовут?
— Яньлан — Ласточка, — ответил он. — В детстве меня звали Coэр, а в школе — Кайци.[16]
— Сколько тебе лет? — улыбнулся я тому, какой он бойкий на язык.
— Двенадцать. Я родился в год Барана.
— По ночам будешь спать у моей постели, — шепнул я ему на ухо, взяв за плечи и притянув поближе. — Мы сможем каждый день играть вместе.
Яньлан смущенно покраснел. Глаза у него были ясные, как два озерца. Все портила лишь красная родинка у края одной из выгнутых дугой бровей. Мне показалось, что она не на месте, и я поддел ее ногтем, чтобы выяснить, можно ли содрать ее. Вероятно, я перестарался, потому что Яньлан даже подскочил от боли. Он не вскрикнул, но его лицо исказила гримаса невыносимой боли, и он упал на пол, зажимая родинку рукой. Но это продолжалось лишь мгновение, и он тут же встал на колени, склонившись до земли. «Простите вашего недостойного раба, государь», — умолял он меня. Яньлан меня заинтересовал, поэтому я встал с царского ложа, подошел к нему и помог подняться на ноги. Я даже плюнул на палец и немного потер его красную родинку: этому я научился у дворцовых служанок. «Это я в шутку, — сказал я. — Надо немного послюнить, и все пройдет».
Я очень быстро забыл о служанках и о слезном расставании в Зале Чистоты и Совершенства. В тот год в великом дворце Се произошло немало перемен, и обитавшие в нем служанки появлялись и исчезали, как на карусели; моя же жизнь текла своим чередом. Четырнадцатилетнему императору без труда удавалось благоволить к одним и не замечать других.
Мне очень хотелось посмотреть, что осталось у Яньлана после кастрации, поэтому однажды я велел ему показать низ живота. Мгновенно побледнев и переменившись в лице, он крепко вцепился руками в пояс штанов и стал умолять не подвергать его такому унижению. Но мое любопытство взяло верх, и я все же велел ему распахнуть халат и развязать пояс. В конце концов он, беззвучно всхлипывая, спустил штаны, отвернулся и проговорил сквозь слезы: «Прошу вас, государь, смотрите побыстрее».
Я тщательно осмотрел срамные места Яньлана и обнаружил, что шрам у него не такой, как у других, что на нем есть несколько темно-красных точек, похожих на ожоги. Не знаю почему, но это напомнило мне о руках Дайнян из Холодного дворца, и любопытство сменилось разочарованием.
— У тебя там не так, как у всех. Кто, интересно, так чисто сработал?
— Мой отец. — Яньлан уже не плакал. — Он у меня кузнец. Мне было восемь лет, когда он выковал маленький ножик и кастрировал меня. Я три дня лежал без сознания и чуть не умер.
— Зачем он это сделал? Тебе хотелось стать дворцовым евнухом?
— Не знаю. Отец велел терпеть, когда будет больно, он говорил, что, если я попаду во дворец и буду прислуживать государю, мне не нужно будет думать о еде или одежде. Он сказал также, что, если я попаду во дворец, у меня будет возможность вернуть сыновний долг родителям и воздать почести предкам.
— Скотина твой отец, — проворчал я, — вот попадется он мне, прикажу его самого кастрировать. Посмотрим, больно ему будет или нет. Ладно, можешь одеваться.
