Иэн Макьюэн - Мечтатель
Утром они похоронили Вильяма в конце сада. Питер сделал крест из палочек, а Кэт сплела венок из лавровых листьев и прутиков. Все они теперь опаздывали в школу и на работу, но вместе пришли к могиле, и дети бросили в нее по последней лопате земли. И тогда из земли появился и повис в воздухе шарик розового и фиолетового света.
Питер показал на него:
– Смотрите!
– На что смотреть?
– Да вот же, прямо перед вами.
– Питер, о чем ты говоришь?
Свечение поплыло вверх и остановилось вровень с головой Питера. Оно, конечно, ничего не сказало. Это было невозможно. Но Питер все равно его услышал.
– Прощай, Питер, – сказало оно и стало таять у него на глазах. – Прощай, и еще раз спасибо.
Глава третья
Исчезательный крем
В большой неопрятной кухне, в буфете был ящик. Конечно, в кухне было много ящиков, но когда кто-то говорил: «Шпагат в кухонном ящике», все его понимали. Шпагата могло и не быть в ящике. Ему полагалось там быть вместе с другими полезными вещами: отвертками, ножницами, липкой лентой, кнопками, карандашами. Только их никогда там не было. Если что-нибудь тебе понадобилось, первым делом ты заглядывал в ящик, потом искал в других местах. А что было в ящике, сказать трудно – там были вещи беспризорные, вещи бесполезные, но выбросить их было жалко, потому что когда-нибудь они могли понадобиться. Батарейки не совсем еще дохлые, гайки без болтов, ручка от красивого чайника, висячий замок без ключа или кодовый замок с секретным шифром, никому уже не известным, самые тусклые стеклянные шарики, иностранные монеты, фонарик без лампочки, одна перчатка из пары, которую любовно связала бабушка перед смертью, грелка без пробки и какое-то растрескавшееся ископаемое. Все шиворот-навыворот, будто заколдовано – в ящике для полезных инструментов никому не нужный хлам. Что можно сделать с одной игральной картой? А с другой стороны, решишься ли ты выбросить ее?
Время от времен ящик очищали. Виола Форчун вываливала тарахтящую дрянь в мусорное ведро и клала в ящик ножницы, липкую ленту, шпагат… Потом, постепенно, эти ценные вещи покидали его в знак протеста против подселявшегося к ним барахла.
Иногда от скуки Питер выдвигал этот ящик в надежде, что содержимое подаст ему мысль о какой-нибудь игре. И всякий раз – напрасно. Ничто ни с чем не сочеталось, ничто ни к чему не подходило. Если бы миллион обезьян трясли этот ящик миллион лет, вещи в нем, возможно, соединились бы в радиоприемник. Но приемник наверняка бы не работал, и его ни за что бы не выбросили.
А бывало и так, как в эту унылую душную субботу, когда все шло наперекосяк. Питер хотел что-нибудь построить, что-нибудь изобрести, но не мог найти никаких подходящих штучек, а родители и Кэт не желали ему помочь. Они хотели только валяться на траве и прикидываться спящими. Они надоели Питеру. И ящик как будто отражал собою все, что неправильно в их семье. Кавардак! Неудивительно, что мысли у него разбегаются. Неудивительно, что в голове у него одни фантазии. Если бы он жил один, он знал бы, где найти отвертку и шпагат. Если бы они не мешали, у него и в мыслях был бы порядок. Как ему сделать великое изобретение, которое изменит мир, если его сестра и родители все переворачивают вверх дном?
В эту самую субботу Питер залез в ящик поглубже. Он искал крючок, но знал, что надежды найти его мало. Рука его наткнулась на масленую пружинку от садовых ножниц. Он не стал ее брать. Сзади лежали пакетики с семенами – старыми и уже не годными для посадки, но недостаточно старыми, чтобы их выбросить. Ну и семейка, подумал Питер, просунув руку до задней стенки ящика. Почему у других людей батарейки всюду вставлены, и все игрушки работают, и все карты на месте, и вещи лежат в своих ящиках? Пальцы его ухватили что-то холодненькое. Он вытащил маленькую синюю баночку с черной крышкой. На белой наклейке было напечатано: «…ательный крем». Начало слова стерлось, и Питер стал гадать, какое оно было. В баночке был густой белый крем с гладкой поверхностью. Им еще не пользовались. Питер сунул в него кончик пальца. Вещество было холодное – не колюче-, жестко-холодное, как лед, а шелковисто-, округло-, сливочно-холодное. Он вынул палец и ойкнул от удивления. Кончик пальца исчез. Совсем исчез. Питер завернул крышку и побежал к себе наверх. Поставил баночку на полку, отодвинул ногой одежду и часы, чтобы освободить место на полу, и сел спиной к кровати. Надо было подумать.
Для начала он осмотрел свой палец. Указательный палец стал почти таким же коротким, как большой. Он пощупал то место, где полагалось быть недостающей части пальца. Там ничего не было. Кончик пальца не просто стал невидим. Он испарился.
После получаса тихих размышлений Питер подошел к окну, смотревшему на задний садик. Газон выглядел как уличная копия кухонного ящика. На одеялах ничком лежали родители, дремали, впитывая солнце. Между ними лежала Кэт – наверное, думала, что ведет себя по-взрослому, если загорает. Вокруг них валялся мусор их выходного дня: чашки, чайник, газеты, недоеденные сэндвичи, апельсиновая кожура, баночки из-под йогурта. Он смотрел на свою семью с негодованием. С этими людьми ничего нельзя сделать, но и выбросить их нельзя. Хотя… Он вздохнул, сунул баночку в карман и спустился в сад.
Питер опустился на колени рядом с мамой. Она сонно забормотала.
– Осторожно, мам, смотри не обгори, – заботливо сказал Питер. – Хочешь, помажу тебе спину кремом от загара?
Виола Форчун пробормотала что-то похожее на «да». Он вынул баночку. Отвинтить крышку с недостающим пальцем было трудновато. Он надел единственную перчатку, найденную на кухне. Спина матери белела под солнцем. Все готово.
У Питера не было ни малейших сомнений, что он горячо любит мать и она его любит. Она научила его делать заварной крем, научила читать и писать. Однажды она прыгнула из самолета с парашютом и ухаживала за ним, когда он болел. Из всех знакомых ему матерей только она умела стоять на голове, не опираясь руками. Но он принял решение, и она должна исчезнуть. Пальцем в перчатке он подцепил комок холодного крема. Перчатка не исчезла. Похоже, волшебство действовало только на живое тело. Он положил комок на мамину спину посередине.
– Ах, – произнесла она без большого удовольствия. – Правда прохладненький.
Питер принялся размазывать крем, и мама сразу стала исчезать. Была неприятная минута, когда ее голова и ноги еще лежали на траве, а между ними – ничего. Он живо размазал другой комок по ее голове и лодыжкам.
Она исчезла. Там, где она лежала, трава была примята, но теперь выпрямлялась прямо на глазах.
Питер подошел с синей баночкой к папе.
– Пап, кажется, ты обгораешь, – сказал он. – Хочешь, намажу тебя кремом?
– Нет, – сказал папа, не открывая глаз.
Но Питер уже загреб большой комок и размазывал его по папиным плечам. Не было на свете человека, которого Питер любил так, как папу, – если не считать мамы. И ясно было как божий день, что папа его тоже любит. Но Питер принял решение, и папа должен уйти. На этот раз он размазал крем от ног до макушки меньше чем за минуту – остались на траве от Томаса Форчуна только очки.
Очередь за Кэт. Она нежилась на солнышке между исчезнувшими родителями. Питер заглянул в синюю баночку. Осталось как раз на одного маленького человека. Он не так быстро подумал, что любит сестру. Сестра просто есть, хочешь ты этого или нет. Но с ней играть весело, когда она в хорошем настроении, и лицо у нее такое, что с ней хочется разговаривать, и, наверное, в глубине души он ее любит, а она – его. Однако решение он принял, и она должна исчезнуть.
Он знал, что спрашивать Кэт, хочет ли она, чтобы ей намазали спину, будет ошибкой. Она сразу заподозрит подвох. Детей обмануть труднее, чем взрослых. Он провел пальцем по дну баночки и уже собирался положить ей на спину средних размеров комок, но тут она открыла глаза и увидела его руку в перчатке.
– Что ты делаешь? – взвизгнула Кэт. Она вскочила, задев руку Питера, и крем, предназначавшийся для спины, шлепнулся ей на голову. Она стояла и хваталась за волосы. – Мам, пап, он намазал мне голову гадостью, – хныкала она.
– Ой, ой, – вырвалось у Питера.
Голова и пальцы Кэт исчезали. Сейчас она бегала по саду, как курица с отрубленной головой, и махала култышками рук. Она кричала бы, будь у нее рот для крика. Это ужасно, подумал Питер и припустил за ней.
– Кэт! Послушай меня! Стой!
Но у Кэт не было ушей. Она бегала кругами, и круги становились все шире. В конце концов она наткнулась на стену сада и отлетела назад, прямо в руки к Питеру. «Ну и семейка!» – подумал он, размазывая остатки исчезательного крема по телу сестры. И как хорошо и тихо стало наконец в саду, когда она исчезла.
Раньше всего он хотел здесь убраться. Он собрал с газона мусор и высыпал в контейнер – чайник, чашки и прочее, – по крайней мере, не надо мыть. Отныне в домашнем хозяйстве будет порядок. Он принес к себе в спальню большой пластиковый мешок и набил его разбросанными вещами. Все, что лежит где попало, считается мусором – одежда на полу, игрушки на кровати, лишняя пара туфель. Он обошел дом, собирая беспризорные предметы. С комнатами родителей и сестры он разобрался просто: закрыл туда двери. Гостиную он очистил от украшений, подушечек, книг и фотографий в рамках. В кухне он убрал с полок тарелки, поваренные книги и банки с отвратительными маринованными огурчиками. Под вечер, когда он закончил труды, возле мусорных контейнеров стояли одиннадцать мешков с домашним хламом.
