Эдуард Лимонов - Моя политическая биография

Провинциальные города поражали ужасающей бедностью, из них труха сыпалась. В средневековой Старице, городке, который считался старым уже при Иоанне IV, работали еле-еле два каких-то ветхих цеха в снегах. Один якобы выпускал детали для МИГов. Но всё в цеху выглядело так примитивно, как в книжке о тяжёлом положении рабочих в Англии XVIII века, какие-то чуть ли не свечки стояли в кружках, глаза искали паровой котёл! В столовой в Старице подавали вкусные пельмени, и цены были какие-то местно-нереальные, чуть ли не в копейках измерялись. В Западной Двине не оказалось ни одной столовой или парикмахерской. Местные богатеи-бандиты скупили их помещения для каких-то своих целей. А в магазинах отсутствовала еда, да и магазинов мы не нашли. В гостинице, где останавливались дальнобойщики, на столе нашей комнаты выступил иней, и, разумеется, ни о какой горячей воде и спрашивать не приходилось. Но свет не без добрых людей. Нас покормил, пригласив к себе, местный крутой мужик, директор чего-то. Он нажарил отличной домашней свинины и признал, что командированный здесь обречён сдохнуть с голоду. «Время трудное, — сказал он. — Зато лучшее из возможного для начальников».

Самые поганые избиратели жили в областном центре, в городе Твери. Если в провинции на встречи с избирателем приходили все возрасты покорно, то в Твери решительно преобладали старики и старухи — пенсионеры. У этих была своя неразумная железная логика приязни и предубеждения. В тот момент электорат пенсионеров стоял накануне раскола: если в 1991-м они на президентских выборах предпочли Ельцина, то на выборах в Госдуму они готовились разделиться на три колонны: за Ельцина, за Жириновского, за Зюганова. Неважно, что Ельцин не должен был принимать участия в выборах. Они стояли в фойе кинотеатра, когда я проходил в зал, и гундосили: «за Ельцина… за Жириновского…». Когда они стянулись в зал, на встречу со мной, то стали задавать мне вопросы, пытаясь сориентировать и пометить меня в их чёрно-бело-красном мире: «Вы за Ельцина или за Жириновского?» Я объяснил им, что я независимый кандидат, и объяснил свою позицию. И это была ошибка, которую я осознал поздно, уже к концу избирательной кампании. Надо было отвечать «за Жириновского», и они бы голосовали за меня. Я проводил среди них исследовательскую работу. У хозяйки квартиры, которую мы сняли в Твери, я попытался выяснить, почему она «за Жириновского». Однако натолкнулся на полное неумение этой женщины объяснить внятно почему: получалось, что Ельцин обманул её с пенсией. Вероятно, она имела в виду удар по всему народу гайдаровской шоковой терапии. Я понял из общения с гражданами-пенсионерами, что они живут и действуют по силуэту: нюансы им недоступны, так люди с близорукостью или дальнозоркостью, словом, с дефектом зрения, видят только общий силуэт. Никаких нюансов. Ещё тогда, восемь лет назад, я понял, что, увы, именно эта, ориентирующаяся по силуэту, группа населения выбирает нам режим, главу государства и состав Госдумы. Полуслепые, именно они ведут общество.

Ещё я понял разительное отличие выборов 89 и 90 годов в Верховные Советы России и СССР от выборов 1993 года. На тех выборах народ мог избрать известного им человека из имевшегося в наличии набора известных людей: вот на тех выборах я выиграл бы обязательно. К 1993 году этот расклад уже не работал: уже были в наличии определённые политические силы, представленные и символизированные теми или иными индивидуумами. До известной степени пенсионеры были правы, голосуя «за Ельцина» или «за Жириновского». Однако своей неспособностью воспринимать нюансы, детали, именно они — пенсионеры — обрекли нашу избирательную систему на безальтернативность: либо жёлтый, либо розовый слон, либо серый, только этих зверей они видели в бюллетене. То, что рядом стоит нормального формата разумный человек или партия, избиратели, различающие только слонов, просто разглядеть не могли.

Наш коллектив — помимо холерика Тараса и майора Шлыкова туда входили ещё четверо-пятеро офицеров Академии и НИИ ПВО и 5–6 студентов — заставлял меня учить историю Тверской области, её статистические бюллетени. А надо было банально принадлежать к партии одного из слонов. Избиратели — пенсионеры Тверской области выбрали розового слона КПРФ, а его представляла журналистка из Ржева Астраханкина. Её и выбрали. С этими новыми уроками и впечатлениями я иногда приезжал в Москву. Я приходил к Дугину на Долгоруковскую и возбуждённо рассказывал ему о своём тверском опыте. Дугин качал головой, ругался, ругал «быдло», кормил меня сардельками — жил он тогда достаточно стеснённо. Я был шокирован деревенской отсталостью избирателей города Твери, ставил чуть выше здорового, как мне казалось, избирателя Тверской провинции, страшился ужасного засилья пенсионерщины. «Саша, ведь пенсионеры учились в советских школах! У них у всех есть образование, почему такое впечатление, что они явились из крепостного права?» Тогда ни он ни я не знали ответа на этот вопрос. Только недавно я сформулировал понятие «русского адата». И пенсионеры оказались из крепостного права, 130 лет слишком немного, чтобы изменить психологическую структуру человека… Однажды, уже перед самими выборами, когда я уезжал в Тверь в последний раз, я сказал Дугину, что если проиграю выборы, то нужно будет создавать совершенно новую партию, нужно будет создавать нового человека. Но зайти на него нужно будет не с политики, но со стороны эстетики, что нужно будет испортить им детей, брать детей и воспитывать их в партии. Это был первый словесный эскиз НБП, описание, какой она будет. А свидетельство о регистрации Рабко получил ещё в сентябре. Кстати, даже среди учредителей первой ячейки меня нет. Там есть женщина, познакомившая меня с Тарасом Рабко: Татьяна Соловьёва, так что она крёстная мать НБП. Название партии мы взяли от неудавшегося летом Национал-большевистского фронта. Оно могло быть другим. И это может быть случайность, что мы назвали партию именно так. Теперь уже деваться некуда. Столько отсиженных коллективно тюремных дней уже позади, несколько павших в борьбе роковой товарищей НБП. Теперь эти буквы освещены кровью и страданиями. Менять их нельзя никогда. Табу. Никогда нельзя менять флаг.

Набросав первый словесный эскиз партии, я ещё раз попросил Дугина, чтобы он помог мне. Он, расхаживая по комнате, поведал мне, что со времени своего ухода из «Памяти» поклялся не участвовать в политических организациях. Но он, разумеется, поможет мне с воспитанием людей, только не хочет занимать никакой должности в партии.

Я уехал в Тверь и проиграл выборы. Затем через Москву срочно улетел в Париж, где Наташа запила и её избили и изнасиловали. Результатом этого быстрого отъезда было определённое охлаждение ко мне моей тверской команды. Они обиделись. Во всяком случае, так сообщил мне позднее Тарас. Я исправил ошибку — съездил в Тверь позднее и пил с ребятами, сидел и вспоминал. Объяснил. Тема спешного отъезда из Твери всплывёт в феврале 1997 года, когда мы будем ссориться с Рабко в Екатеринбурге, подводя итоги. Отец-основатель Рабко к тому времени фактически покинет партию.

Я улетел спасать Наташу 17 декабря 1993 года. Вблизи всё выглядело трагично, но менее страшно, чем в 1992, когда Наташу ударили шесть раз отвёрткой по лицу и сломали руку. В этот раз синяки почти сошли, а изнасилования не было видно. Звучит цинично, но фактически верно. Я запер её на ключ на несколько дней, а сам выходил. Вскоре из Москвы позвонил Александр Никишин, глава издательства «Конец века», и предложил написать книгу о Жириновском. Никишина возмутило то, что Жириновский получил такое бешеное количество депутатских мест в Государственной Думе, он желал остановить Жириновского. Я сказал ему, что Жириновский получил свои места по праву сильного, и это нормально. Я хотел бы тоже остановить Жириновского, но по причинам, противоположным тем, по которым его желал остановить либерал Никишин. Я ведь работал с Жириновским и знал закулисную сторону ЛДПР. Бескрайний цинизм и полное безразличие Владимира Вольфовича к судьбе России и русских, его умелое приспособленчество, мимикрия националиста, всё это делало его тогда опасным человеком. Мы договорились, что я срочно мобилизуюсь и напишу книгу. Тираж предполагался 200 тысяч экземпляров. Никишин набрал денег на издание отовсюду. Помню, что вошёл тогда в долю даже главный редактор «Аргументов и фактов» Старков. Книгу я создал довольно быстро. И потому что хорошо знал материал, и потому что много думал над феноменом Жириновского. Деньги же от книги я намеревался истратить на издание газеты. Я отлично назвал своё произведение «Лимонов против Жириновского».

Издательство «Конец века» помещалось в здании «Независимой газеты» на 1-м этаже, в одной комнате. Издатель — обыкновенно существо одновременно тщеславное, прижимистое, капризное, истеричное. Саша Никишин не оказался исключением. Высокий, худой блондин из технарей, он обязан мне тем, что ещё в нашу первую встречу я навёл его на автора Суворова (Резуна). Я посоветовал ему издать «Аквариум». Он последовал совету и наварил на Суворове немало денег, потому что, благодаря моей наводке, стал первым издателем Суворова. 26 марта 1994 года он привёз меня из аэропорта в свою квартиру недалеко от Останкино, в сверхмногоэтажке на противоположной стороне от Останкинской башни. Никишин набрал номер Резуна в Лондоне и дал мне трубку. Суворов-Резун наградил меня многочисленными комплиментами, я его тоже — мой главный комплимент был такой: «Я дал бы вам Нобелевскую премию по литературе и расстрелял бы как предателя Родины». Компания вокруг никишинского стола (пришёл Шаталов, по-моему, была ещё Шохина из «Независимой газеты», до этого она работала в «Знамени», когда «Знамя» опубликовало мою книгу «У нас была великая эпоха») слышала разговор с Резуном и предложила, чтобы я и Суворов сделали совместную книгу «Переписка из двух углов». Из этой полупьяной затеи (Резун у себя в Лондоне хлестал джин) ничего не вышло, я этого не захотел. Никишин продержал меня у себя только одну ночь. Квартира у него была обширная, четыре комнаты, но я думаю, он побоялся оставлять меня под одной крышей со своей молодой женой. Потому на следующее утро он отвёз меня в разрушенный дом на Каланчёвке. Жителей дома эвакуировали несколько лет тому назад, и потому дом был разграблен и оголён до самых балок. В подъезде, где обитала подруга Никишина, Лена Пестрякова, была обитаема только одна квартира. Света в подъезде не было, а правая часть лестничной площадки была лишена дверей. И полов. Ступив в темноте вправо, можно было пролететь с третьего этажа до подвала. Там я поселился благодаря моему щедрому издателю-либералу. Впрочем, вскоре я привык к жизни в этом разграбленном доме и полюбил приглашать туда иностранных корреспондентов. Как правило, они много фотографировали и спешили убраться до темноты.