Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Затаившись в тяжелой тишине, он ждал какого-нибудь ответа, зная, что там, за дверью, она лежит с белым спокойным лицом, и его душила извечная дикая ярость, так как он знал, что она не ответит.
— Ты тут? Я спрашиваю, ты тут? — зарычал он, выбивая свирепую дробь костяшками пальцев и почти обдирая их в кровь.
Ничего, кроме белого дышащего молчания.
— О-ох! — вздохнул он, преисполняясь жалости к себе, и разразился вымученными захлебывающимися рыданиями, которые служили аккомпанементом к его обличениям.
— Боже милосердный! — рыдал он. — Это страшно, это ужасно, это жесто-око! Что я сделал, чтобы бог так наказывал меня на старости лет?
Тишина.
— Синтия! Синтия! — возопил он внезапно, обращаясь к тени своей первой жены, тощей чахоточной старой девы, продлению жизни которой, как говорили, его поведение отнюдь не способствовало, но к которой он теперь любил взывать, понимая, насколько это ранит и сердит Элизу. — Синтия! О Синтия! Взгляни на меня в час моей нужды! Помоги мне! Спаси меня! Охрани меня от этого исчадия ада!
И он продолжал тягостную комедию рыданий и всхлипываний:
— У-у-о-о-хо-хо! Сойди на землю, спаси меня, прошу тебя, взываю к тебе, умоляю тебя — или я погибну!
Ответом было молчание.
— Неблагодарность, зверя лютого лютей, — продолжал Гант, сворачивая на другой путь, изобилующий перепутанными и изуродованными цитатами. — Тебя постигнет кара, и это так же верно, как то, что в небесах есть справедливый бог. Вас всех постигнет кара. Пинайте старика, бейте его, вышвырните на улицу — он больше ни на что не годен. Он больше не может обеспечивать семью — так в овраг его, в богадельню. Там самое ему место. Тащи его тело, едва охладело. Чти отца твоего, да долголетен будеши. О господи!
Смотрите! След кинжала — это Кассий!Сюда удар нанес завистник Каска.А вот сюда любимый Брут разил;Когда ж извлек он свой кинжал проклятый,То вслед за ним кровь Цезаря метнулась.
— Джими, — сказала в эту минуту миссис Данкен своему мужу. — Пошел бы ты туда. Опять он расходился, а она-то на сносях.
Шотландец отодвинул свой стул, внезапно оторванный от привычного распорядка жизни и теплого запаха пекущегося хлеба.
У ворот Ганта он встретил терпеливого Жаннадо, за которым сбегал Бен. Деловито поздоровавшись, они бросились на крыльцо, потому что из дома донесся грохот и женский крик. Дверь им открыла Элиза в ночной рубашке.
— Скорее, — прошептала она. — Скорее!
— Разрази меня бог, я ее убью! — вопил Гант, скатываясь по лестнице с опасностью в основном для собственной жизни. — Я ее убью и положу конец моим горестям!
В руке он сжимал тяжелую кочергу. Мужчины схватили его, и дюжий ювелир уверенно и спокойно отобрал у него кочергу.
— Он расшиб лоб о спинку кровати, мама, — сказал Стив, спускаясь по лестнице. Голова Ганта действительно была в крови.
— Сходи за дядей Уиллом, сынок. Быстрее!
Стив умчался, как борзая.
— По-моему, на этот раз он в самом деле хотел… — прошептала она.
Данкен захлопнул дверь — у ворот, вытягивая шеи, толпились соседи.
— Вы эдак простудитесь, миссис Гант.
— Не пускайте его ко мне! Не пускайте! — крикнула она.
— Будьте спокойны, — ответил шотландец.
Она начала подниматься по лестнице, но на второй ступеньке тяжело осела на колени. Сиделка, появившаяся из ванной, где она заперлась, бросилась к ней на помощь. Поддерживаемая сиделкой и Гровером, она с трудом поднялась по лестнице. Снаружи Бен ловко спрыгнул с невысокого карниза на клумбу лилий, и Сет Таркинтон, висевший на решетке, приветствовал его веселым криком.
Гант, ошалев, покорно пошел со своими стражами; он расслабленно рухнул в качалку, и они его раздели. Хелен уже давно возилась на кухне и теперь появилась с горячим супом.
При виде ее мертвые глаза Ганта ожили.
— А, деточка! — взревел он, плачевно разводя огромными руками. — Как живешь?
Она поставила тарелку, и он притиснул ее худенькое тельце к своей груди, щекоча ей щеку и шею жесткими усами, обдавая ее вонючим перегаром.
— Он поранился! — Маленькая девочка почувствовала, что вот-вот заплачет.
— Посмотри, что они со мной сделали, деточка! — Он указал на свою рану и захныкал.
Вошел Уилл Пентленд, истинный сын клана, члены которого никогда не забывали друг про друга и видели друг друга только в дни смерти, мора и ужаса.
— Добрый вечер, мистер Пентленд, — сказал Данкен.
— Да, не очень злой, — ответил Уилл со своим птичьим кивком и подмигиванием, добродушно адресуясь к ним обоим. Он встал перед топящимся камином, задумчиво подрезая толстые ногти тупым ножом. Он всегда подрезал ногти, когда бывал на людях: ведь невозможно догадаться о мыслях человека, который подрезает ногти.
При виде него Гант мгновенно очнулся от летаргии — он вспомнил, как перестал быть его компаньоном. Знакомая поза Уилла Пентленда у камина вызвала в его памяти все приметы этого клана, которые внушали ему такое отвращение: развязное самодовольство, непрерывное острословие, жизненный успех.
— Горные свиньи! — взревел он. — Горные свиньи! Низшие из низших! Гнуснейшие из гнусных!
— Мистер Гант! Мистер Гант! — умоляюще сказал Жаннадо.
— Что с тобой, У. О.? — спросил Уилл Пентленд, как ни в чем не бывало поднимая взгляд от ногтей. — Объелся чего-нибудь не ко времени? — Он развязно подмигнул Данкену и снова занялся ногтями.
— Твоего подлого старикашку отца, — завопил Гант, — отодрали кнутом на площади за неплатеж долгов!
Это оскорбление было чистейшим плодом воображения, но в сознании Ганта оно, тем не менее, укоренилось, как святая истина, подобно многим другим словечкам и фразам, ибо позволяло ему немножко спустить пары бешенства.
— Отодрали кнутом на площади, да неужто? — Уилл снова подмигнул, не устояв перед соблазном. — А они ловко это от всех скрыли, верно? — Но за сугубым добродушием лица его глаза были злыми. Он продолжал подрезать ногти, задумчиво поджав губы.
— Но я тебе про него кое-что скажу, У. О., — продолжал он через мгновение со спокойной, но зловещей неторопливостью. — Он позволил своей жене умереть естественной смертью в ее постели. Он не пробовал ее убить.
— Конечно, черт подери! — возразил Гант. — Он просто уморил ее голодом. Если старухе когда-нибудь доводилось поесть досыта, то только в моем доме. Уж одно вернее верного: она успела бы дважды сходить в ад и обратно, прежде чем Том Пентленд или кто-нибудь из его сыновей дал бы ей хоть черствую корку.
Уилл Пентленд сложил свой тупой нож и спрятал его в карман.
— Старый майор Пентленд за всю свою жизнь и дня не потрудился честно! — взревел Гант, которого осенила новая счастливая мысль.
— Ну послушайте, мистер Гант! — с упреком сказал Данкен.
— Шш! Шшш! — яростно зашипела девочка, становясь перед ним с миской. Она поднесла дымящийся половник к его губам, но он отвернулся, чтобы выкрикнуть еще одно оскорбление. Она хлестнула его рукой по рту.
— Ешь сейчас же! — прошептала она. Он поглядел на нее и, покорно ухмыляясь, начал глотать суп.
Уилл Пентленд внимательно посмотрел на девочку и, переведя взгляд на Данкена и Жаннадо, кивнул и подмигнул. Затем, не сказав больше ни слова, он вышел из комнаты и поднялся по лестнице. Его сестра лежала на спине, спокойно вытянувшись.
— Как ты себя чувствуешь, Элиза?
В комнате было душно от густого аромата дозревающих груш; в камине непривычным огнем горели сосновые сучья — он встал перед камином и начал подрезать ногти.
— Никто не знает… никто не знает, — заплакав, сказала она сквозь быстрый поток слез, — что я перенесла.
Через мгновение она вытерла глаза уголком одеяла — ее широкий, могучий нос, красневший посредине белого лица, был как пламя.
— Что у тебя есть вкусненького? — спросил он, подмигивая ей с комической жадностью.
— Вон там на полке груши, Уилл. Я положила их на прошлой неделе дозревать.
Он вошел в маленькую кладовую и тут же вернулся с большой желтой грушей, снова встал перед камином и открыл малое лезвие своего ножа.
— Хоть присягнуть, Уилл, — сказала она негромко. — Я больше терпеть этого не могу. Не знаю, что с ним сделалось. Но хоть последний доллар поставь — я больше этого терпеть не буду. Я сумею сама прожить, — докончила она, энергично кивнув.
Он узнал этот тон. И почти забылся.
— Послушай, Элиза, — начал он, — если ты думаешь строиться, то я… — но он вовремя спохватился. — Я… я продам тебе материалы по самой сходной цене, — договорил он и торопливо сунул в рот кусок груши.
Элиза несколько секунд быстро поджимала губы.
— Нет, — сказала она. — Об этом я пока не думала, Уилл. Я дам тебе знать.
