Ирвин Уэлш - Дерьмо
- Нет...
БАНТИ ШИРЛИ КРИССИ КЭРОЛ
Кэрол. Единственная, кто мог бы дать нам все. Остальные умеют только брать. Нам нечего дать им. А Кэрол... Кэрол уже никогда не вернется.
- Уверены?
- Я сам разберусь, босс, - говорим мы Тоулу. Он с кислым видом смотрит на нас. - Честно.
- Хотелось бы, Брюс. Я позабочусь, чтобы к вам заглянули из службы социального обеспечения. Они в состоянии предложить профессиональную помощь. Знаю, все выглядит довольно-таки мрачно, но вы не первый попавший в такое положение полицейский и не последний. У Басби свои проблемы. У Клелла свои. Кстати, Клелл пошел на поправку. Брюс...
Похоже, он хочет что-то сказать, но не решается.
-Да?
- У вас есть друзья, - тихо произносит Тоул и нерешительно улыбается. - Мы не такие тупицы, какими вы нас считаете. Ваша жена... Мы знаем, что у нее было что-то с тем черным. Город у нас небольшой, Брюс, и очень белый. Как ни скрывай, люди все равно заметят. Но, как я уже сказал, у вас есть друзья. Мы заботимся о своих.
Его слова доходят до меня не сразу, а когда доходят, то чуть не сбивают с ног. Я ощущаю себя манекеном, которого проверяют на прочность.
- Вы хотите сказать, что знали... все это время... вы...
- Ничего не говори, Брюс, - твердо останавливает нас Тоул. - Я не должен ничего слышать.
Он отворачивается, раздвигает тюлевые занавески и смотрит в окно. Потом переводит взгляд на меня.
- Иногда лучше оставить все как есть. Репутации, моральный дух, карьеры... ставки высоки. Бывает так, что, выиграв мелочь, проигрываешь по-крупному. Мы, к сожалению, не способны предвидеть долгосрочные последствия наших действий. С другой стороны, у нас и других проблем хватает. Так что с этим можно и не спешить.
Он усмехается.
Правила для всех одни. Я пытаюсь улыбнуться, но лицо остается неподвижным, как будто мне перерезали все лицевые нервы и мышцы.
- Знали бы вы, Брюс, сколько времени я потратил на Джеки Трент. Эта таинственная особа просто не давала мне покоя. - Он смеется и качает головой. - Однажды в барс я услышал, как Боб Херли сказал вам: «Они все просто ебаные Джеки Трент». Я решил, что Джеки Трент реально существующая девушка, имеющая отношение ко всей этой истории. Чего я только ни делал, чтобы выйти на ее след. А потом выяснил, что Джеки
Трент - вымысел, речевая фигура, живущая только в профессиональном сленге полицейских.
- Да... Джеки Трент...
Слова отдаются эхом в голове и сами собой слетают с губ.
- Так или иначе, я сыт этим по горло. Кстати, Брюс, в отношении вас я ошибся. Видите ли, у меня пропал один документ личного характера. Из кабинета. Какой-то мерзавец украл рукопись и стер файл. У меня были определенные подозрения.
Он смотрит на меня и пожимает плечами. Мы знаем, что по нашему лицу ни о чем не догадаешься, потому что оно как будто окаменело.
- Боюсь, на какое-то время я поддался паранойе. Всех проверял, повсюду искал следы. Я имею в виду тот наш разговор по поводу Инглиса; вообще-то мне наплевать, какие у него сексуальные предпочтения. Но вы держались хорошо, надо отдать должное. Так или иначе, сам сглупил - такого рода вещи не стоит держать на работе. Я, знаете ли, писал кое-что в перерывах, когда выпадала свободная минутка. Иногда оставался в управлении допоздна, вечерами там тихо, не то что дома. Я думал, что, может быть, вы... ну... ладно, не важно. Видите ли, Брюс, я сочиняю сценарий, в основе которого расследование убийства на расовой почве. Разумеется, дело Вури служит лишь фундаментом, детали мне приходится придумывать самому. В моем сценарии расследованию препятствует коп-расист, у которого есть личные мотивы... оставить преступление нераскрытым.
- И как... чем все кончается? - спрашиваю я. Спрашиваю слишком быстро.
- О, полиция вешает убийство на местных бандитов. Хеппиэнд.
Я киваю.
- Так вот, поначалу я немного испугался, когда обнаружил, что документ украден, а файлы уничтожены. Мое первое подозрение пало... ну, не будем уточнять. Но я знал, что тот, кто украл сценарий, обязательно его прочитает и так или иначе выдаст себя. Разумеется, дома у меня хранилась дискета с копией, так что особых неудобств не возникло. Осторожность лишней не бывает, верно? Мне остается лишь дописать конец и отправить готовую работу в продюсерскую фирму. Иллюзий я не питаю, но кто не рискует...
- Да... хорошо... хорошо, что у вас такой интерес...
- Сказать по правде, Брюс, мне осточертела служба. Вот она у меня где... - Рука в перчатке делает неопределенный жест. - Клелл прав. Закон тратит слишком много времени и сил на то, чтобы запугать простых людей, которые всего лишь пытаются жить по-своему. Общество изменилось, а право отстает, вот и приходится нам насаждать то, что уже давно устарело. С меня довольно. В стране достаточно по-настоящему плохих парней, которым самое место за решеткой, а мы хватаем сопляков только за то, что они курят травку или продают приятелям таблетки. Нельзя зачислять людей в преступники на основании их потребительского предпочтения. С таким же успехом можно судить тех, кто ставит «Корнфлейкс» выше «Олл Брана». Чушь да и только. - Он качает головой. - Ладно, мне надо идти.
В груди поднимается волна беспокойства. Я хочу, чтобы он остался. Нет. Я хочу, чтобы он сказал мне кое-что. Мне нужно задать ему один вопрос.
- Босс, секунду. Что случилось с тем парнем в вашем сценарии... ну, с тем копом-расистом?
- До этого я еще не дошел, Брюс. Может быть, ты мне поможешь. - Он улыбается. - В общем, я пришлю к тебе кого-нибудь. А ты постарайся держаться.
Тоул уходит. Хороший парень.
Мы одни. Включаем телевизор. Смотреть нечего. (Однажды ты любил. Еще до Кэрол)
Нет. Мы любим только себя.
(Ты любил. Такое со всеми бывает) Нет. Только не с нами. Мы думаем о ком-то другом.
(Рона. Рона. Рона.) Рона.
Мы думаем о Роне, а вспоминаем охваченную ненавистью толпу. Сначала обитатели горняцкого поселка, потом Сеттерингтон и Горман, а между ними... Кто?
Нет, об этом лучше не думать.
(а почему бы и не вспомнить? почему бы и не вспомнить?)
потому что с этим покончено, потому что все в прошлом.
(тогда думай о еде, о чудесной, чудесной жратве)
никакого аппетита
(с тобой становится трудно иметь дело, Брюс. Слишком много «я» и явно недостаточно «мы». А ведь ты теперь должен есть за двоих! А если не можешь думать о Роне, то я тебе помогу, напомню. Рона. Рона была девчонкой, которую ты так по-настоящему и не узнал, но которая стала твоей первой любовью. Впервые ты увидел ее на спортивной площадке в школе. Помнишь, как она стояла там со своими подружками? Рона училась на класс младше тебя. В пятнадцать ты все еще оставался девственником, и гормоны бушевали в крови. У Роны был альбом «Мотт зе Хупл». Ты думал, как это круто, что она тоже увлекается музыкой. Тебе хотелось заговорить с ней. Наверное, того же хотелось и другим, но ни у кого не хватало духа подойти. Да, она выглядела так, что с ней хотелось разговаривать, но тебя отталкивало и смущало то, как она ходит. А потом ты сказал Дермоту, своему школьному другу, что подойдешь к ней и заговоришь. И подошел. Твое лицо горело, глаза слезились. Ты сказал ей ж что-то глупое, вроде: Она не так хороша, как «Все молодые чуваки». Она лучше, ответила Рона. Нет, не лучше, тупо возразил ты. Нет, лучше, стояла на своем она, и на этом все бы, наверное, закончилось, если бы она не добавила: Ты просто не так слушал. А у меня ее нет, сказал ты. Мы собираемся сегодня, верно? заметила ее подруга. Рона смущенно отвернулась, но ты не упустил свой шанс. А можно я тоже приду и послушаю? Приходи, если хочешь, ответила она.)
- Приходи, если хочешь, - говорю я, - просто приходи, если хочешь.
Кладу трубку на рычаг и только тогда ловлю себя на том, что даже не знаю, с кем разговаривал. С ней. Но с кем? Кто это мог быть? Банти? Крисси? Ширли? Женщина из соцобеспечения? Кэрол?
Нет, только не Кэрол.
Сижу и изучаю сыпь на ногах. Я взял фломастер и обвел границу пораженного этой дрянью участка. Таким образом можно рассчитать скорость распространения инфекции. Зная это, нетрудно определить, к какому времени я весь покроюсь сыпью.
Надо рассказать Росси. Выложу ему всю информацию и посмотрю, как отреагирует этот докторишка. Так вот и так, через три года, четыре месяца, двенадцать дней и шесть с половиной часов ваш пациент, детектив-сержант, уже не детектив-инспектор, Брюс Робертсон полностью покроется коростой.
А вы и не знали?
Спрашиваете, каким методом я это определил? Мой метод - это мой метод и только мой метод. Насрать.
Поднимаюсь и иду к окну. На западе собираются тучи. (Ты витал в облаках, Брюс, однако в глубине души жило сомнение: не подставит ли она тебя, не ждут ли тебя очередные унижения и насмешки. И все же ты пошел. Гормоны - могучая сила, тем более гормоны Брюса Робертсона. Тебе было страшно, но ты пошел, к ней, в домик у реки. Все было отлично. Оказалось, что это так чудесно - сидеть в тепле и разговаривать о музыке, тем более с девушками. Вернувшись домой, ты вспоминал ее и мастурбировал. И как ни пытался ты не думать о ее калипере, как ни старался отделить его от ложившегося в голове образа Роны, проклятая железяка появлялась снова и снова во всем своем холодном, блестящем кожанно-металлическом великолепии. Потом ты чувствовал себя виноватым, но почему? Все молодые парни мастурбируют. Тебе хотелось поцеловать ее, Брюс. Тебе жутко хотелось ее поцеловать. На следующий день ты отправился к ней домой один. Вы снова слушали тот альбом. Ничего, если я тебя поцелую? спросил ты. Просто в щеку. Она рассмеялась. Нет, только не в щеку. Я хочу по-настоящему. Ты задрожал и сказал: Ладно. Твои губы и ее. Они были крепко сжаты, ты представлял их другими. Потом подумал о слюне и микробах. Но вскоре вы оба расслабились и вошли во вкус. Голова у тебя пошла кругом, а в штанах будто пружина распрямилась. Через пару дней ты снова встретил ее на площадке. Она улыбнулась тебе, а ее подруга сказала что-то. Ты подошел. Каждый раз, когда ты разговаривал с ней в присутствии ее друзей, кровь бросалась тебе в лицо. Но это прошло. Через некоторое время ты успокоился, и агрессия и зависть, исходившие от других парней, перестали тебе досаждать. Ты знал, что они собой представляют: при всех своих крутых разговорах большинство оставались девственниками. Они беспрестанно хвастали своими вымышленными победами, рассказывали о девочках, которых якобы перетрахали, но при этом ты никогда не видел их в компании с какой-либо птичкой. Прогулками с Роной ты бросил им вызов. Ты распалил в них злость. Ты чувствовал, что становишься сильнее, а они слабели на глазах. Тебе это нравилось. Ты упивался своей непохожестью на них. Ты не только ощущал себя другим, ты ощущал свое превосходство над ними. И тебе хотелось, чтобы именно таким тебя и видели. Оставалось только утвердить это отличие. Сильным тебя сделала Рона. Она так гордилась собой и тобой, что даже ходить стала иначе: с вызывающе поднятой головой, хотя все так же подволакивая ногу. Но вокруг было много людей, чувствовавших, что они пребывают в нижней части экономической и социальной структуры и не ждавших от будущего ничего, кроме унижения. Многие из них мечтали о красотке с калипером. Ты помнишь их, ухмыляющихся, злобных, завистливых. Помнишь и слово, летевшее тебе вслед: недоделок. Тебе не потребовалось много времени, чтобы расстаться с девственностью. Как и ей. Ты не мог сделать это ни в ее доме, ни в доме своей бабушки, а потому все произошло у опор старого моста. Было темно и тихо, от реки поднимался сладкий запах, когда ты вел ее через поломанные ограждения. Рона споткнулась, упала недовольно посмотрела на тебя. Перестань, все в порядке, подбадривал ее ты. Не могу, устало и раздраженно бросила она. Ты освободил больную ногу от проволоки и колючек, а потом обхватил девушку одной рукой и потянул к себе. Ты пронес ее через дыру в ограждении, и в какой-то момент она запаниковала, напряглась и вскрикнула, но ты держал крепко. Тебе нравилось чувствовать ее так близко, чувствовать тепло, запах волос, аромат духов, которыми она иногда брызгала на себя. Рона совсем выбилась из сил, и тебе пришлось прислонить ее к опоре моста, чтобы она не поскользнулась и не упала в воду. Ей была не по вкусу вся эта возня, поэтому ты не стал медлить: задрал юбку и спустил до колен трусики, чтобы она смогла освободиться от них, подняв здоровую ногу. Ты не стал снимать их совсем, а заткнул за ремешок калипера, чтобы они не упали в грязь. Вот уже и брюки спущены, но тут вы оба замерли, потому что по мосту над вами, хрустя колесами по гравию, проехала машина. Ты прижимаешься к ней, и она помогает тебе попасть, направляет своей рукой. Вы оба скрежещете зубами, потому что все не так легко и гладко, и ты сознаешь, что надо было потрогать, погладить ее, дождаться, пока она будет готова, но тебя подталкивает нетерпение опасение, что она передумает в последнюю минуту или вам кто-то помешает. Второй раз похож на первый. А потом был тот, то ли третий, то ли четвертый, который стал последним. Ты не помнишь? Почему? Потому что не хочешь вспоминать? Последний. Такой же, как второй или третий. Ты думаешь, как бы было здорово трахаться на кровати, но пока тебе хватает и того, что есть. Ты просовываешь руку между ее ягодицами и шершавой бетонной колонной и начинаешь. Наверно, у тебя что-то получается, потому что она тоже заводится и шепчет: Еще... еще... Твой язык оказывается у нее во рту, а ее в твоем, и вы занимаетесь любовью, и то, что началось так неуклюже и неприятно, приводит вас в состояние, близкое к блаженству. Ты кончаешь первый и не можешь продолжать. Как и во второй и третий или четвертый раз. Ты чувствуешь, что она разочарована. Теперь, когда все позади, тебя охватывает сильнейшее желание убежать, бросить Рону. Ты вдруг начинаешь смотреть на нее другими глазами: ничего особенного, хромоногая калека. Но твой друг Дермам уверяет, что так и должно быть, что это нормально,
