Ирина Потанина - Русская красавица. Кабаре
Лиличкино авто стоит, не трогаясь с места, как вдруг… Яростно гремит мотором, нарушая все правила, подлетает к Марине.
— Шутить, значит, вздумала? — сверкает полными бешенства глазами Лиличка, приоткрыв окно, — Зонтиком, значит, размахиваешь? Знаешь, я не хочу ходить до конца жизни и оглядываться, опасаясь, что какая-нибудь муха тебя укусит в очередной раз. На этот раз, не Генка, нет… Я! Я тебе обещаю — не будет тебе жизни в Москве! Доигралась ты со своими зонтиками!
Впору испугаться, а Марина, да, да, несмотря на дикую боль в висках и прочие обстоятельства, вдруг начинает хохотать. Потому что понимает — ничего придумывать не надо, они с Димкой уже отмщены. Лиличка в бешенстве не из-за «нападения», а как раз от того, что нападение было больше похожим на шутку. Так же, как Марину трясло от одной мысли, что над ее искренней верой в связь с Димкой надругались, так же уничтожал Лиличку факт издевательства над ее вполне настоящим страхом.
— Отмщены! — прошептала Марина и навсегда потеряла всякий интерес к Рыбке, Лиличке и им подобным.
* * *Снова объективный взгляд:
В проеме окна она кажется маленькой. Волосы прилежно заколоты, руки скрещены на груди. Смотрела распахнутыми до резей глазищами в лицо затянутого дымкой неба, требовала показать звезды. Но звезды кончились, и небо капризно расплакалось от собственной несостоятельности. Сейчас оно умоляет оставить его в покое, не теребить пустыми просьбами и оставляет на лице Марины пресные капли. Те падают на щеки, но дальше не катятся, будто они — льдинки, а Марина уже мертвая…
Давным-давно заколотила двери с внутренней стороны. Распахнула окно настежь. /Не чтобы спрыгнуть, а просто спьяну/. Уселась на подоконнике, укутавшись в плед. От неба уже отвязалась. Взирает теперь сверху вниз на уже втиснутых в пальто прохожих, курит и глупо так улыбается. Притаившись, подслушивает осеннюю Москву, и радуется, что та ее уже никак не касается. Вот кто-то стервозным гудком сигналит на перекрестке, соседние машины отзываются обиженным ревом. Ругаются…
А Марине все равно! Покойно, свободно и не любопытно даже. Как пресытившейся уже царице Тамаре, в окне башни над Тереком.
— Я устала от тебя, город! — кричит в никуда, и тут же захлопывает раму, чтобы бдительные гуляки от нечего делать не вызвали милицию.
Милиция тут была уже пару дней назад. И Марине она не понравилась.
«Хоть тебя, Димочка, и нет, но пишу, потому что больше рассказать некому. Интересный сюжетик о том, как меня посетили правоохранительные органы… Интересно?
Пришли, стала быть, чужие права от меня охранять. Потому что я, оказывается, нарушительница.
Но сначала не они пришли, а начальник ремонтников. Вежливо так, робко даже, постучал в дверь, пробубнил что-то о производственной необходимости разговора. А я как раз только что, когда из ванны в свою комнату бежала, успела заметить, что творится неладное. К тому, что потолок белят по всему коридору, я привыкла уже. А вот, что краску со стен в комнате Масковской отколачивать станут — это при живых-то еще жильцах! — как-то не догадывалась. Так вот, начальник мне и говорит:
— Бу-бу-бу-бу-бу-бу-ов.
Это он так представляется. Давно заметила: они, когда не совсем в своей правоте уверены, очень скомканно представляются. Не знаю уж, отчего. Может, боятся что прокляну?
— Я поинтересоваться, когда вы съезжать намерены… — остальное, как водится, начальник говорит с вполне внятной дикцией. — Вы у нас одна остались. Соседи все уже освободили помещения. Срок же уже через два дня…
— Как освободили?! И попрощаться не зашли?!
— Так вы ж дверь не открывали… Они стучали, я свидетель. Ну так, когда очистите территорию?
И так спрашивает настойчиво, что, не щадя его, отвечаю честно:
— Не имею пока возможности. Никаких душевных сил нет на этот шаг.
— Пардоньте! Но вы ведь договор подписывали! И общежитие наша фирма вам представляет! И потом, я бы был спокоен, если б вы что-то делали — подыскивали бы вариант, звонили бы куда… А то ведь заперлись у себя и молчите там сутками!
— А вот это уже не ваше дело, где я сижу, и что там делаю! Я, может, больна была, когда договор подписывала! — это я, понятно, для острастки кричу, чтоб знал свое место клоп. — Еще и пересмотреть нужно, имели ли вы вообще права меня к нотариусу вести!
Короче, поскандалили. Такой противный мужик оказался! И не начальник ремонтников вовсе, а какой-то там ответственный за расширение… Возмущаясь, дошел до типичной истерики, и в бабском совершенно визге начал грозиться органами.
— Мне, — ответила я, — Ваши органы — что правоохранительные, что половые — абсолютно не интересны. И потрудитесь не визжать в моем доме!
Сказала — и ушла королевою. А этот придурок — подумать только — и впрямь вызвал милицию. Не знаю уж, что он им там наплел, но приехали целым нарядом. Здоровые парни, в форме, с автоматами. В грязных сапогах и с озабоченными лицами. Я им чай предложила — они отказываются.
— Кто, — спрашивают, — Вызывал? У кого тут бандитское нападение?
— В коридорах посспрашивайте! Я никому не звонила…
А в коридорах никто не признается. Начальник сбежал куда-то, а рабочие знать ничего не знают. Нет, ну до чего отвратительный мужик попался! Чем думал, интересно, когда наряд вызывал? Просто от истерии звонил, или расчетливо, мне на устрашение, показать, что на любые крайности способен?
Намекнула, что могу чаем угостить для приличия. Поухмылялись, отказались, будто предложила неприличное. Походили, углы поосматривали — совершенно, надо заметить, без моего на то разрешения. Пожали недоуменно плечами — одинаково, как один.
— И все-таки, кто звонил-то?
И тут на меня какое-то затмение нашло, и я к ним прониклась симпатией. И давай им рассказывать.
— Понимаете, моего Димку из ревности переехала машиной одна женщина. Ее судили, все как положено… А я с тех пор, шутки ради, с ним стала потихоньку разговаривать. Не всерьез, а просто так, чтоб одной совсем не оставаться. Каков же был мой шок, когда выдуманный мною дух Димочки стал отвечать?! Да, да, в письменной форме, своим почерком, на стенах и даже на бардачке машины один раз. Представляете мое состояние? И вот тогда эти покупатели со свеой навязчивой идеей нас расселять, и соседи все давят и требуют подписать, а я — три ночи не спавши, все на стены таращусь, и не знаю даже, боюсь Диминых надписей ли, радуюсь им. А они — подписывай, выселяйся, ищи работу, действуй… А мне знаете каково? Про Димку — это все моя доверчивость. Как недавно выяснилось, его нет… И все письма мои к нему — пустота. А Свинтус говорит „заявление пиши”. Кому? Вам! Да вы таращитесь на меня, как на ненормальную, и ни полслова из моей речи не понимаете! А они, вон, милицию вызывают.
— Кто вызывал? — еще раз спрашивают.
И мне вдруг как-то неловко стало мужика-ответственного за расширение подставлять. Тем более, что спрашивают совсем без понимания, раздраженно, будто я им голову морочу, а не душу открываю. В результате я ответила как-то просторанно, ничего подписывать не согласилась, проводила гостей до входной двери… А потом вдруг не выдержала, рванула дверь, на площадку выскочила, кричу им вслед:
— Эй, вы ж милиция! Вы ж меня охранять должны! Так что мне с этим выселением делать?
А они ничего не отвечают, ногами топочут, и поскорее покинуть наше злачное место спешат. На первом этаже слышу, притихли — пошли кого-то разыскивать, что-то там подписывать… А на меня наплевали, среди разбираемой на части квартиры бросили и ушли, будто так и положено.
Противно как. И от истерики мужика, и от полного равнодушия этих самых органов — нет, я не защиты от них хочу, на такое и надеяться глупо, но хоть бы выслушали с пониманием, все ж единственные живые души, оказавшиеся рядом в трудный момент.
А момент действительно напрягающий: не переношу, когда на меня орут, тем более, в таких выражениях. И после разговора с мужиком и органами меня трясло еще час, наверное… И слезы у глаз стояли, хотя и не выкатывались… И люди мне все противны, и я сама себе — зачем лезла с откровениями? Выпроводить нужно было сдеражано, а я дурой себя выставила.”
Объективный взгляд:
Только что перечитывала письмо к Димке про милицию. Теперь раскраснелась вся, насупилась от воспоминаний. Надула губы, как обе Вадимовны, глянула в зеркало и попыталась рассмеяться от своей на обеих этих теток похожести.
Не вышло посмеяться. Мир сильней. У Марины кончились силы сопротивляться. Всю жизнь, как атлант, держала атмосферу на плечах, бодрилась, придумывала отдушины, смешила себя и других… А теперь сдалась, опустила руки и небо набросится сейчас с силой всего своего давления, и расплющит, раздавит, размажет по полу.
Помогите!
Но звать некого. Все заняты своими заботами. У каждого дома по Любочке и концерты с геморроями… А сердце озлобляется, наполняется желчью, раздувается так, будто обиду в него автомобильным насосом закачивают. Больно!
